Теоретические основания сравнительного правоведения

Наиболее значимыми процессами, обусловливающими содержание сравнительного правоведения, сегодня выступает процесс «глокализации», сочетающий противоречивое единство глобализации и одновременно локализации, проявляющийся, прежде всего, в таком явлении, как мультикультурализм. Учет в законодательстве и правоприменении особенностей множества культур и субкультур - важная особенность (пост)современности. Это влияет на процессы заимствования и аккультурации (принятия) правовых институтов и норм, происходящие сегодня повсеместно. Все это сказывается на способе выделения основных правовых систем современности - теоретическом основании проведения сравнительных исследований.

Глобализация и правовой мультикультурализм

Конец ХХ - начало ХХI вв. в социальной науке именуется эпохой глобализации. Содержание этого исторического этапа эволюции человечества вызывает споры и дискуссии в науке, как и отношение к нему политиков, а также широких народных масс: от полной поддержки до не менее радикального неприятия. Действительно, сам процесс глобализации противоречив и неоднозначен, впрочем, как и любое другое сложное социальное явление. В любом случае, глобализация выступает социокультурным и историческим контекстом функционирования и научного анализа всех социальных феноменов, в том числе государства и права.

Глобализация - сложный, противоречивый, амбивалентный (поливалентный) процесс, который сложно, если не невозможно, описать и объяснить «единственно правильным» способом, а тем более оценить. Очевидно, что глобализация - в первую очередь - это интенсификация связей, как межгосударственных, межрегиональных, так и межличностных. Отсюда рост взаимосвязанности, взаимообусловленности людей, культур, регионов, экономик и т.д. в современном мире. По праву можно сказать: мир стал единым целым, когда изменения в одном его регионе (сегменте) влияют на все другие.

Глобализация, с одной стороны, представляет собой процесс универсализации, можно сказать, унификации в политико-правовой сфере, что проявляется в проблематизации государственного суверенитета и дивергенции правовых систем (точнее - законодательных систем)266. В современном глобализирующемся обществе размываются «очертания», признаки, основные характеристики государства эпохи модерна, государства-нации.

Государство постепенно превращается в аморфное образование с неопределенными границами в силу «растворения» его функций в надгосударственных и негосударственных образованиях. Так, Мартин ван Кревельд в работе с весьма звучным названием «Расцвет и упадок государства» небезосновательно утверждает, что по мере того, как «современное государство оставляет командные высоты, которые оно достигло между 1945 и 1975 гг., некоторые из его наиболее характерных институтов с большой вероятностью приходят в упадок. К их числу относятся, что довольно естественно, находящиеся в государственной собственности хозяйственные предприятия (которые от Китая до Британии либо ликвидируются, либо распродаются); системы социального страхования (чья доля в ВНП падает повсеместно); система правосудия (в некоторых странах частное правосудие, так же известное как "аренда судьи", начинает одерживать верх, поскольку работает быстрее и дешевле, чем та, которую представляет государство); тюремная система (все развитые страны, от Австралии и Британии до США, в отчаянии ищут более дешевой альтернативы тюремному заключению и экспериментируют с частными тюрьмами); вооруженные силы (многие из которых, сильно сокращенные после окончания "холодной войны", до сих пор стремятся найти себе новые задачи, от поисково-спасательных работ до ведения войны с наркотиками); полиция (которая дополняется, а часто заменяется частными службами безопасности); государственные школы (которые превращаются в учебные заведения для детей низших классов, поскольку состоятельные родители либо посылают своих детей в частные школы, либо обращаются к домашнему обучению); государственные средства массовой информации (которые, помимо того, что требуют значительных субсидий, зачастую являются прекрасной иллюстрацией словосочетания "тоска зеленая"); и статистический аппарат (который в той мере, в какой он оперирует в терминах отдельных государств, становится все боле бессмысленным). Так или иначе, но все эти и другие государственные службы сокращаются по всему миру». Известный политолог Ф. Шмиттер в этой связи утверждает, что европейская действительность оставляет позади фазу нации-государства, поскольку «современный контекст неуклонно благоприятствует преобразованию государств либо в конфедерации, либо в кондоминиумы, либо в федерации разного состава и структуры».

Анализируя современные тенденции в области глобализации, один из крупнейших юристов современности О. Хеффе приходит к выводу, что эпоха суверенного государства закончилась или приближается к своему завершению вследствие перехода реальных властных полномочий к надгосударственным органам, совокупность которых образует «федеративную, субсидиарную, комплементарную мировую республику». По мнению М. Манна, современное государство больше не может принимать самостоятельные решения по вопросам, относящимся к его «внутренним делам», что означает эрозию его суверенитета. По мнению Д. Хелда международные соглашения, интернационализация процессов принятия политических решений, растущая зависимость в обеспечении безопасности (включая далеко зашедшую интернационализацию производства вооружений), а также международное обращение товаров и разделение труда приводит к тому, что теряет то, что государство теряет свой суверенитет. «Суверенитет сегодня следует понимать и изучать как расчлененную власть, расчлененную между целым рядом национальных, региональных и интернациональных акторов и являющуюся - по причине этой имманентной множественности - ограниченной и скованной».

В то же время, нельзя не заметить, что тенденция к глобализации сопровождается противоположным вектором - локализацией. Возможно, движение социальных групп, культур и обществ к локализации представляет собой ответную реакцию на глобализацию, шагающую темпами, опережающими возможности психологической адаптации. Нивелирование различий вызывает вполне оправданное стремление сохранить свою самобытность.

Особое значение при этом придается сфере культуры - культурной самобытности наций, этносов и даже отдельных групп. При этом движение к культурной автономии обнаруживается все в большей степени на локальном уровне - местного самоуправления. С одной стороны эта тенденция не может не приветствоваться, хотя бы в силу важности, ценности любой культуры. Более того, для выживания человечества унификация, сопровождаемая процессом глобализации, должна быть уравновешена минимумом разнообразия. Но, с другой стороны, чрезмерное развитие локализации ставит под сомнение не только существование национальной культуры, существующей на уровне отдельного социума, но и их управляемость.

Обозначенная проблема имеет прямое отношение к праву, выступающему формой фактически существующих общественных отношений. Одновременно реформирование законодательства должно учитывать тенденции, происходящие, в том числе, в культурной автономизации и сегментаризации современного общества.

Фактическая мультикультурность возникает уже в 70-е гг. ХХ в. вследствие динамики коммуникаций и перемещений народов. Рост культурных контактов приводит к формированию плюралистических обществ, прежде всего, в границах крупных государств. Параллельно, во многом стимулируя этот процесс, в некоторых государствах формируется политика мультикультурализма, призванная способствовать сохранению культурной самобытности культур и их толерантность во взаимоотношениях. Так, в 1971 г. Канадское федеральное правительство провозгласило национальную мультикультурную политику, которая породила криминационные установки и культурное соперничество. Эта политическая концепция устанавливает, что в Канаде, «хотя и существуют два официальных языка, нет никакой официальной культуры, и никакая этническая группа не имеет превосходства над любой другой». Далее политическая концепция утверждает, что другие культурные общины «представляют собой существенные элементы в Канаде и заслуживают правительственной поддержки, чтобы вносить свой вклад в региональную и национальную жизнь теми способами, которые происходят из их наследия, но все же являются определенно канадскими».

Осмыслением очерченной проблемы в 80-90-х гг. ХХ в. занялись, прежде всего, социальные философы. Наиболее перспективным направлением их исследований явилась концепция мультикультурализма, сформулированная одним из первых Ч. Тейлором. Представители мультикультурализма небезосновательно утверждают, что содержание современного общества образовано множеством культур, отличающихся разнородными, порой противоречащими друг другу ценностями. Важно то, что человек существует сразу одновременно в нескольких культурных сферах-пространствах. Поэтому сегодня не существует замкнутых, самодостаточных, целостных культур. Любая культура, очерчиваемая привязкой к социуму, языковой нации или территории, характеризуется множественностью значений, ей приписываемых, различающимися (может быть не противоположными, но разными) ценностными ориентациями.

Подобная стратегия была предложена в других плюралистических обществах. В Австралии прежние взгляды были, в значительной степени, ассимиляционистскими, но они эволюционировали в сторону интеграционистских представлений. В начале 1970-х годов правительство направило страну по мультикультурному курсу, заявляя, что «Австралия - мультикультурное общество <…> - одно из наиболее космополитических обществ на земле». Позже, в 1978 г., политика мультикультурализма была формально подтверждена австралийским правительством. Аналогичная политика была провозглашена в Швеции, ФРГ, Нидерландах и других западных государствах.

Мультикультурализм в области права утверждает, что поскольку отсутствует единая для всех времен и народов культура, выражающаяся как законченная система ценностей, а также рационально обоснованная иерархия ценностей, постольку каждая культурная группа имеет или должна иметь свою систему правовых норм и руководствоваться только ею. При этом культурные различия объявляются основополагающими, фундаментальными (так как именно они обеспечивают идентичность людей), всякое внешнее воздействие на эти различия должны оцениваться как величайшая несправедливость.

Правовая политика, выражающаяся в законодательстве, реагирует в странах Запада на претензии все большего числа групп на юридические закрепление их автономии и предоставления особого правового статуса двояко. Политика ФРГ, например, состоит в интегрировании гастарбайтеров в правовую систему, но не в силу их членства в конкретной этнической группе, а на основании их правового статуса как индивидов. Отдельные права им предоставляются как работникам и личностям. Конституция ФРГ, таким образом, предоставляет отдельным индивидам определенные права просто потому, что они человеческие существа. Именно эта корпоративная статусная идентичность обеспечивает таким людям определенные наборы прав и льгот. Иная система существует в Нидерландах. С 1982 г. там законодательно определена группа этнических «официальных меньшинств». Когда этническая группа добивается статуса официального меньшинства, получают удовлетворение ее претензии на социальную поддержку в жилищной и образовательной областях, в сфере занятости и др.

Одновременно эти группы приобретают права на учреждение культурных, религиозных и образовательных организаций, а также обучение своим родным языком в качестве второго языка. Таким образом, голландцы практикуют модель «культурных анклавов» и «сохранения культур».

Эту двойственность политики мультукультурализма анализирует Н.Рулан. Юристы, по его мнению, вырабатывают некоторое число категорий, отнесение к которой индивида означает для него определенные правовые последствия. Их формирование и многократное увеличение ставит под сомнение «республиканский принцип» - принцип равенства. Другими словами, наделение отдельных лиц или групп особым правовым статусом свидетельствует о том, что в равенстве могут быть различия. Так, например, французское законодательство не признает особый статус (а значит юридические существование) корсиканцев как нации284 или даже этноса, хотя признает таковой за коренными народами «заморских территорий».

В общем и целом принцип формального равенства предполагает, что права человека относятся исключительно к отдельным индивидам, а не отдельным группам. Поэтому «позитивная дискриминация» (особый правовой статус) допускается, как, например, формулируется в решениях

Конституционного совета Франции, только исходя из разницы в социальном положении или в целях общественного интереса. Однако очевидно, что граница (мера) разницы в социальном (и культурном) положении, признаваемом дискриминационным, весьма относительна и контекстуальна: в одни исторические эпохи и у одних культур-цивилизаций это одни критерии отнесения различий к «нетерпимым», а значит - дискриминационным, а в другие (и у других) - иные. В любом случае универсальных критериев такого выделения и, следовательно, наделения определенных групп, категорий населения определенным правовым статусом, не существует. Это зависит, прежде всего, от господствующего в данную эпоху и в данной культуре мировоззрения, формирующего общественное мнение.

Это же касается и такой категории, как «общественный интерес» или «общее благо». По мнению либералов, общественного интереса как реально существующей целостности не существует, а следует вести речь об интересах отдельных личностей. Поэтому, как утверждает Р. Дворкин, ограничения прав человека ссылками на общественный интерес, общественную безопасность и т.п. недопустимо. Проблематичность такого подхода состоит в том, что мера (ограничения) прав человека определяется свободой другого. Другими словами, объем моих прав ограничен правами другого. Но ограниченность ресурсов, объектов притязаний (например, государственных должностей, льгот и пособий) неизбежно приводит к конфликту притязаний одного индивида и другого. Либеральная конструкция меры прав человека разрешить этот конфликт не в состоянии.

По мнению же сторонников коммунитаризма, мера прав человека определяется господствующими в обществе убеждениями. Такой подход представляется гораздо более предпочтительным по сравнению с красивой утопией либерализма, уповающих на «золотое правило». Именно признание, выражающееся в массовом поведении и ментальном образе-оценке соответствующего института, должно определять (и определяет на уровне обычаев) отношение населения к социальным (и правовым, в том числе) институтам, которые суть мера возможного, должного или запрещенного поведения. Одновременно господствующие в социуме предпочтения и оценки должны определять категории населения, которые могут претендовать на особый статус (в том числе, и правовой). Выявление критериев признания множества фактически существующих и требующих юридического оформления социокультурных групп (категорий) населения - важнейшая задача социальной антропологии права, которая настоятельно требует серьезных научных исследований.

Правовой мультикультурализм в уголовном праве многих западных государств выражается в учете специфики культуры виновных при квалификации деяния и вынесения решения по делу. Сторонниками мультикультурализма оспаривается справедливость наказания представителя культуры меньшинства в соответствии с законами, отражающими культуру большинства. По их мнению, справедливость по отношению к конкретному обвиняемому означает, что незнание закона должно быть основанием защиты для лиц, выросших в чужой культуре. Делается вывод, что учет культурных особенностей ничем не отличается от учета других социальных признаков личности, в том числе пола, возраста, психического состояния.

Для обоснования уголовно-правовой политики мультикультурализма сформулирован термин «преступление (правонарушение), обусловленное культурой» - поступок представителя культуры меньшинства, который считается преступлением в правовой системе доминирующей культуры.

Этот же поступок в культуре преступника выглядит как нормальное поведение (например, насилие, обусловленное зашитой чести). В качестве культурно обусловленных могут выступать деяния, совершенные согласно традициям, обычаям, которые продолжают неофициально существовать, несмотря на уголовные запреты (например, убийство ведьмы или уплата выкупа за невесту).

Так, американка японского происхождения утопила двоих малолетних детей и сама пыталась (неудачно) покончить жизнь самоубийством из-за измены мужа. Суд признал эти действия соответствующими древнему японскому обычаю и практически оправдал ее, назначив один год тюремного наказания, который она провела, находясь под следствием. По другому уголовному делу суд оправдал американца китайского происхождения за убийство жены вследствие ее неверности, сочтя эти действия согласующимися с китайским обычаем смывать позор. В третьем уголовном деле американка лаосского происхождения была похищена с места работы и принуждена к вступлению в половой акт. Насильник-иммигрант лаосского происхождения был приговорен к 120 дням тюрьмы и 900 долларам возмещения нанесенного ущерба, так как его племя такой способ выбора невесты считает обычным.

Очевидно, что критерии правовой политики (и уголовно-правовой, в частности) исторически изменчивы и зависят от господствующего в соответствующем социуме мировоззрения, учитывающего «общемировые» тенденции, устанавливаемые доминирующими на мировой арене субъектами. «Деяние характеризуется в качестве преступного именно с точки зрения культуры», - справедливо замечает О.Н. Бибик. Именно те социальные группы, которые выдают себя за носителей господствующей или официальной культуры, и осуществляют правовую политику - номинацию деяний как правовых (правомерных или противоправных).

Другая проблема практического свойства, относящаяся к мультикультурализму на международном уровне, состоит в теоретическом осмыслении правомерности вмешательства в дела другого государства (то есть, правомерности нарушения государственного суверенитета) в связи с нарушением в нем прав человека. В 2001 г. Международной комиссией по интервенции и государственному суверенитету во главе с известным теоретиком-международником Ф. Дэнгом была разработана концепция суверенитета как ответственности. Суть ее в том, что если государственная власть грубо нарушает права подданных (населения, проживающего в данном государстве), осуществляет внутреннее управление, не соответствующее международным стандартом, то другие нации имеют право и обязаны вмешаться в дела этого государства, а также предотвратить негативные последствия такой интервенции. Тем самым правительства, не осознающие своей ответственности перед народом (с точки зрения международного права), расплачиваются суверенитетом. Известный социолог, ныне профессор факультета международных отношений университета Дж. Вашингтона А. Этциони, лидер коммунитаризма и автор теории «Хорошее общество», утверждает, что в таком социуме провозглашается ответственность членов общества как друг перед другом, так и перед общим процветанием.

Поэтому народ - активные граждане - в определенных случаях сохраняют за собой право обратиться в международные органы для наведения порядка и предотвращения геноцида, этнических чисток, массовых убийств, насилия. При этом тот, кто намеревается предпринять гуманитарную интервенцию, должен получить одобрение как собственного народа, так и населения, выступающего объектом интервенции. Соглашаясь в принципе с мнением известного ученого, хотелось бы заметить, во-первых, что достаточно проблематичным остается механизм определения согласия населения на проведение интервенции. Во-вторых, содержание прав человека и их нарушения должны определяться не европоцентристскими стандартами, выдаваемыми за универсальные, а региональными конвенциями, которые достаточно активно формируются в современном «глокализирующемся» мире.

Сегодня все чаще раздаются голоса о том, что политика мультикультурализма потерпела крах. «Последние неудачи мультикультурализма, - пишет О.Н. Бибик, - все больше ставят под сомнение возможности учета культурных различий в уголовном праве в интересах виновного. Можно констатировать, что указанная политика потерпела крах, о чем официально заявили лидеры ведущих европейских стран. Отмечается, что мигранты должны больше интегрироваться в доминирующие культуры, Причем особый акцент делается на проблеме исламского экстремизма». Однако если под политикой мультикультурализма понимать необходимость учета того, что современное общество является сложно-организованным, часто многосоставным (по терминологии А. Лейпхарта), в любом случае плюралистическим, т.е. мультикультурным, то какая-то политика, учитывающая эту реальность, неизбежно должна проводиться. Это может быть стратегия «плавильного котла», господствовавшая в США в ХIХ - нач. ХХ вв., которую можно именовать ассимиляционной; это может быть политика сегрегации или маргинализации тех социокультурных групп, которые признаются «меньшинствами»299; наконец, это может быть стратегия диалога (в разных его вариантах) или интеграции, выражающаяся в делиберативной политике. От того, что мультикультурализм будет объявлен несуществующим, он никуда не исчезнет. Поэтому все равно все государства, в том числе и международные организации, не могут не заниматься этой проблемой.

Главная проблема политики правового мультикультурализма, как и правовой политики вообще, - это определение меры правовых различий.

Право закрепляет социальные статусы, складывающиеся и существующие в данном социуме, и тем самым определяет меру различий между ними (людьми, идентифицирующими себя с данным статусом). Юридическая категория правосубъектности и есть юридическая форма социального статуса. Но отношения между социальными статусами зависят от множества факторов, не поддающихся рациональному расчету. Они конструируются тем же «первичным произволом», что и любой социальный институт (собственно, социальный институт можно рассматривать как совокупность социальных статусов) во взаимодействии с потенциально безграничным количеством обстоятельств и, в конечном счете, складываются спонтанно.

Поэтому научно доказать, что такая-то социальная группа должна обладать таким-то правовым статусом, невозможно. Поэтому прав О.Н. Бибик, утверждающий, что «ни одна система наказаний в мире не имеет под собой какого-либо точного расчета и обоснования. <…> Метод определения вида и размера наказания - это terra incognita уголовного права, а также права вообще. Кроме общих ориентиров, система наказаний оказывается обусловленной культурой, субъективными представлениями, пусть и опирающимися на объективные последствия преступных деяний».

Именно господствующая правовая культура (правовая культура государствующей социальной группы) задает критерии различения правого (правомерного и противоправного). Но правовая культура - это не эссенциалистская сущность, как представлялось в эпоху Нового времени, когда культуру отождествляли с артефактами «высокой» элитарной культуры, а процесс воспроизводства правовой реальности. Поэтому изменения в «политическом поле» с неизбежностью приводят не только к изменению законодательства, но и представлений о праве широких масс населения и правовых практик. Поэтому политика правового мультикультурализма постоянно изменяется и будет изменяться.

Очевидно, что теория сравнительного правоведения не может не учитывать процесс глобализации и мультикультурализации - особенности плюралистичности законодательства и правоприменения. Множественность нормативно-правовых регуляторов у представителей разных социальных групп в одном обществе сегодня является скорее нормальным явлением, нежели девиацией. В результате неизбежен конфликт норм и, как следствие, практик правоприменения. В связи с этим проблематизируется стабильность и единство правопорядка.

Заимствование и аккультурация права

Проблема заимствования и аккультурации права чрезвычайно актуальна как для юридической науки, так и для политики права, которые очевидным образом взаимообусловливают друг друга. Особую актуальность этот вопрос приобретает сегодня, когда складывается постклассическое мировоззрение и соответствующая научная картина мира. Как разумно проводить правовую политику, соблюдая меру преемственности и новаторства, заимствования зарубежного опыта и умеренного консерватизма, может ли история и рефлексия над прошлым помочь в этом - вопросы, принципиально важные для современной юриспруденции.

Правовое заимствование и аккультурация права связаны, прежде всего, с проблематизацией политико-правовой идентичности, ставящей под сомнение не только сохранение государства-нации и привязанной к ней правовой системы, но и воспроизводство самого социума. Кризис легитимности угрожает сегодня не только политико-правовым институтам, но и социальным образованиям. Поэтому в связи с интенсификацией коммуникации во всех сферах общества - главной характеристикой глобализации - принципиально важно попытаться выяснить механизм правового «переноса» (заимствования) и правовой аккультурации.

Приблизительно до второй половины ХХ в. в общественных науках преобладало представление, сложившееся еще в эпоху Просвещения, о том, что заимствование (перенос) социальных (и правовых) институтов не только возможен, но и желателен. Оно вытекало как из здравого смысла - зачем «изобретать велосипед», так и из господствующей научной картины мира, в которой доминировало учение об универсальной природе человека и единых, объективных законах мироздания (действующих с необходимостью как надындивидуальная реальность и в природе, и в обществе, и в каждом отдельном человеке). Отсюда же вытекает просветительская программа о «миссии белого человека» по «окультуриванию» «недоразвитых» народов других - неевропейских - регионов. Она опиралась на познанные (как представлялось) законы общества, которые с жертвенностью Прометея навязывались остальному миру. Если же реципиенты оказывали почему-то сопротивление этой политике (как думали представители просвещенного континента - от незнания), то допускалось, конечно же, в благих целях, насильственное принуждение с целью направления неразумных аборигенов к их счастью.

На практике либерально-просветительский проект, основанный на вере во всемогущество человеческого разума, обернулся прямым и косвенным колониализмом, продолжающимся в более «цивилизованных» формах (неэквивалентного информационного обмена) и сегодня. При этом мифология просветительского универсализма оказала чрезвычайно сильное манипулятивное влияние, основанное как на эффекте подражания, так и эффекте относительной депривации, не только на правящую элиту незападных государств, но и на широкие массы населения. В результате формируется устойчивое убеждение о том, что как только мы (например, страны третьего мира) примем «правильные» - европейские - законы, то и станем жить как в Европе. Если под правом понимать исключительно его форму, в частности, нормативно-правовые акты, то оказывается, что большинство государств мира живет по европейскому, преимущественно романо-германскому, законодательству. Однако в подавляющем большинстве случаев оно имеет в незападных странах очень ограниченную сферу применения - среди иностранцев и местных чиновников при наличии жесткого контроля за ними.

Отмеченный формализм в праве представляет собой исключительно западный феномен: со времен средневековых университетов возобладало представление о том, что право (римское право, изучавшееся глоссаторами) освящено высшим разумом и представляет собой субстанциональный, объективный, самодостаточный феномен. Именно потому, что право объективируется в четко фиксированной форме, оно получает возможность обосабливаться от своего автора - творца, а потому может быть пригодно для разных исторических эпох и разных народов. Однако в других обществах доминирует иное представление о господствующем типе социальнонормативного регулирования (о праве). Поэтому успех может сопутствовать только такому переносу права, если он осуществляется в близких по «самопониманию» обществах.

В условиях политики модернизации, связанной с заимствованием западных правовых форм, наиболее часто встречается практика некритического переноса права. Это было характерно даже для Японии, которая достаточно успешно провела модернизацию, опираясь на достижения собственной культуры: в конце ХIХ в. практически были переписаны на японский язык французский УК и германское Гражданское уложение. Однако подавляющее большинство японцев продолжали (и с некоторыми оговорками продолжают до сих пор) пользоваться в своей практической жизнедеятельности нормами-гири - обычаями и традициями, связанными, например, с примирительными процедурами, которые общественному менталитету страны Восходящего Солнца представляются гораздо более предпочтительными, нежели судебная тяжба. Поэтому при анализе процессов правовой аккультурации недостаточно рассматривать только законодательство страны-реципиента, но самое пристальное внимание необходимо уделять содержанию, скрывающемуся за внешней формой права - реальному правопорядку. При этом очень часто оказывается, что переносится одна форма (название) правового института, а его содержание наполняется другим, порой противоположным, смыслом. Это связано с тем, что инновация не может быть «принципиально новой» - иначе она не будет принята современниками. Поэтому новый институт (повторяющиеся общественные отношения) облекается, как правило, в старые формы.

Аккультурация и, соответственно, аккультурация права - это частный случай заимствования и преемственности социальных (и правовых) институтов, явлений и процессов. Особую актуальность проблема аккультурации права приобретает в современном мультикультурном обществе, в котором происходит постоянный процесс взаимодействия культур. Собственно, аккультурация и есть одна из форм культурного изменения, т.е. преемственности, которое происходит в результате контакта с другими культурами.

Традиционно, с позиций классического науковедения, преемственность в социальных науках трактуется как «связь между явлениями в процессе развития, когда новое, снимая старое, сохраняет в себе некоторые его элементы. Преемственность есть одно из проявлений диалектики закона отрицания отрицания и перехода количественных изменений в качественные.

Преемственность носит объективный и всеобщий характер, проявляясь в природе, обществе и познании. Применительно к обществу различают две стороны Преемственности: передачу социальных и культурных ценностей от поколения к поколению, от формации к формации и усвоение этих ценностей каждым новым поколением, каждой новой социальной системой.

Преемственность - особый механизм «памяти общества», осуществляющий накопление и хранение культурной информации прошлого, на основе которой создаются новые ценности. Преемственность может быть непрерывной, когда культурные ценности прошлого постоянно функционируют в жизни общества, и прерывной, когда какие-либо ценности на время исчезают из культурного обихода. Преемственность обозначает также всю совокупность действия традиций, воспроизводящих нормы социального поведения, характерные для исторически прошедшей общественной реальности. При этом следует различать наследование подлинных ценностей культуры и сохранение пережитков прошлого. <…> На принципе Преемственности основаны все социальные институты обучения и воспитания».

С.К. Бондырева и Д.В. Колесов преемственность рассматривают как «Ненасильственное заимствование чего-либо одним индивидом у другого (или одним сообществом у другого) с последующим воспроизведением этого (заимствованного) в своей жизнедеятельности <…>. Преемственность предполагает повторение заимствованного и его развитие, а также продолжение участия в процессе и поддержание этого процесса, если заимствован процесс. Таким образом, преемственность - это явление, сущность которого заключается в усвоении опыта (действий) одних индивидов другими и воспроизведении его в собственной деятельности».

По их мнению, традиция теснейшим образом связана с преемственностью:

«Традиция реализует именно отношения преемственности, но обязательно между поколениями. Акты преемственности происходят постоянно и в пределах одного поколения: учение всегда предполагает реализацию полученных знаний, и такая реализация - это тоже проявление преемственности».

Известный антрополог М. Мид рассматривает проблему преемственности между поколения применительно к классификации культур. «Разграничение, которое я делаю между тремя типами культур - постфигуративной, где дети прежде всего учатся у своих предшественников, кофигуративной, где и дети и взрослые учатся у сверстников, и префигуративной, где взрослые учатся также у своих детей, - отражает время, в котором мы живем. Примитивные общества, маленькие религиозные или идеологические анклавы главным образом постфигуративны, основывая свою власть на прошлом. Великие цивилизации, по необходимости разработавшие процедуры внедрения новшеств, обращаются к каким-то формам кофигуративного обучения у сверстников, товарищей по играм, у своих коллег по учебе и труду. Теперь же мы вступаем в период, новый для истории, когда молодежь с ее префигуративпым схватыванием еще неизвестного будущего наделяется новыми правами». «Постфигуративные культуры, культуры, в которых взрослые не могут вообразить себе никаких перемен и потому передают своим потомкам лишь чувство неизменной преемственности жизни, по современным данным, были характерны для человеческих сообществ в течение тысячелетий или же до начала цивилизации».

Характеризуя постфигуративную культуру, М. Мид пишет: «… преемственность в каждой культуре зависит от одновременного проживания в ней по крайней мере представителей трех поколений. Существенная черта постфигуративных культур - это постулат, находящий свое выражение в каждом деянии представителей старшего поколения, постулат, гласящий, что их образ жизни, сколь много бы изменений в нем в действительности ни содержалось, неизменен и остается вечно одним и тем же». Тем самым преемственность традиционного общества противопоставляется инновационному типу современной культуры.

Собственно, эти же мотивы господствуют и в немногочисленных юридических работах, посвященных преемственности в праве.

Ф.Ф. Литвинович актуальной задачей современной юриспруденции видит «исправление некоторого методологического искривления, которое проявилось на предыдущем этапе развития права и государства в России - в разрыве конструктивной преемственности с дореволюционной российской юридической мыслью, многие положения которой становятся актуальными именно сегодня, на новом витке истории России». При этом постулируется, что до автора диссертационного исследования «преемственность в праве исследовалась с позиций одномерного, линейного, прогрессивного развития, анализ преемственной связи осуществлялся лишь по глубине и степени влияния правового наследия на современное право и государство. По нашему мнению, преемственность в праве - это неизмеримо более сложная связь, чем просто одномерная и линейная, требующая для раскрытия своего сложного содержания сущностных оснований нелинейного развития. Именно поэтому исследование проблемы преемственности в праве с позиций не абсолютного линейного, прогрессивного развития, а под углом относительности снятия, предполагающего бесконечное возвращение субъекта деятельности к прошлому правовому наследию в свете новых задач, позволит в цепи многоактных отрицаний и "снятий" обнаружить соотношение непреходящего и преходящего в развитии права и на основе этого выработать научно обоснованные рекомендации для правотворчества и государственного строительства». Развивая идеи синергетики, преемственность в праве трактуется автором «как проявление объективной существенной связи между различными этапами развития права, связи, которая реализует себя не в одноактном отрицании и "снятии", а в бесконечной цепи "снятий", вбирающих в себя непреходящие формы и ценности правового бытия».

Анализируя соотношение понятия преемственность с другими близкими понятиями, Ф.Ф. Литвинович полагает, что, имея объектную общность, понятия «преемственность в праве» и «повторяемость» различаются в аспекте соотношения их как сущность и явление. Понятие «преемственность» выражает объективную связь явлений, в то время как понятие «наследование» отражает деятельно-субъективный момент этой связи, заключающий в себе ее осознание, критическую оценку, но в онтологическом плане можно говорить об определенном совпадении этих понятий. Наследование исторического правового опыта поколений является специфической формой действия закона преемственности в развитии права. Понятие «заимствование» характеризует преемственность в праве со стороны влияния и взаимовлияния сосуществующих правовых культур, причем уровень развития субъекта заимствования должен не только соответствовать уровню развития заимствуемого содержания, но и быть способным к приумножению, обогащению этой правовой культуры. Если же заимствование не соответствует этому критерию, оно превращается в простое повторение предыдущих результатов, в иллюзорную видимость преемственности. Рецепция правовых ценностей предшествующей культуры и перенос ее достижений в актуальную деятельность реализуется как заимствование, которое должно быть приумножено и обогащено, в противном случае оно превращается в простое повторение предыдущих результатов и только видимость преемственности и рецепции.

В другой работе он пишет: «Преемственная связь, выступая важнейшим элементом механизма переходных ситуаций развития права, выражает в этом механизме тот момент, который обусловливает целостность развивающейся системы права не только за счет генетического единства, но и за счет единства связей сосуществования, что находит свое отражение в понятиях "наследование", "заимствование", "рецепция права", с разных сторон выражающих процесс преемственности в праве».

Собственно, об этом же идет речь в диссертации В.А. Рыбакова, содержащей несколько поразительных совпадений с работами Ф.Ф. Литвиновича, в которой автор дает «обоснование оригинального понимания преемственности в праве. Из него исключаются рецепция права, правовой опыт, правовое наследство, повторения в праве, которые представляют собой самостоятельные правовые явления».

Известный французский историк и антрополог права Н. Рулан использует несколько иную терминологию: перенесение права, заимствование, аккультурация, рецепция, включающая возрождение старого права, трансплантацию и привнесение права извне. Им, в частности, выделяется два типа перемещения права: добровольное и принудительное (последнее подразделяется на перемещение как результат аннексии и результат колонизации). Отсюда вытекает и две разновидности результата перемещений права: принятие и сопротивление. При этом чаще всего встречается взаимное проникновение перенесенного и туземного права. «Перенесенные права вообще присваиваются элитами или некоторыми этническими группами.

Те, что держат в своих руках политическую и экономическую власть, пользуются ими, чтобы истолковать по-своему туземные права. Но возможно и обратное соотношение». Интересно, что «принятие римского права в средневековой Франции произошло условно. Оно испытало многочисленные повторные толкования и урезания под влиянием ученых юристов, а иногда даже фальсификации (превосходство суверена над законом, смешение имущества, принадлежащего жене, с римским приданым и т.д.)

Но также под влиянием практики (оговорки об отказе от римского права): нравы к этому не были готовы. В Германии отмечается то же явление, которое позднее должно было послужить предлогом для нацистов, чтобы разоблачить "иностранный" характер этого права».

М. де Серто показывает активность использования «потребителями культуры», «продукции, навязываемой господствующим порядком»: «…давно изучена та двойственность, которая подтачивала изнутри "успех" испанских колонизаторов, завоевавших индейские народности: эти индейцы, подчиненные и даже изъявляющие согласие, делали из ритуальных действий, репрезентаций и законов, которые им навязывались, нечто иное, нежели то, что изначально рассчитывали получить завоеватели. Ничего не отвергая и не меняя, индейцы подрывали все это изнутри самим способом использования, связанным с целями и референциями, чуждыми той системе, от которой они не могли ускользнуть. Они были другими, даже находясь внутри колонизации, которая "ассимилировала" их внешним образом; использование ими господствующего порядка осуществлялось в обход власти, которую у них не было средств отвергнуть: они уклонялись от нее, оставаясь внутри сферы ее действия. Сила вносимого ими отличия состояла в процедурах "потребления". Схожая, хотя и менее выраженная двойственность пронизывает наши общества благодаря использованию "народной" средой тех культурных форм, которые распространяются и навязываются "элитами" - производителями культурных языков».

Таким образом, в современной юридической науке постулируется важность преемственности права и показывается отличие этого процесса от таких явлений (процессов), как заимствование, рецепция, перенос, аккультурация и др. В то же время граница между этими явлениями - процессами остается дискуссионной: преемственность включает развитие (эволюционное), но любое развитие всегда предполагает в определенном смысле разрыв с прошлым. Преемственность - это сохранение ядра прошлого при изменении «периферийных» элементов. Но что считать ядром и периферией? Существуют ли объективные критерии этих аспектов традиции? Каковы критерии инновации? Сколько статей в новом уголовном кодексе должно быть сохранено из старого, чтобы полагать преемственность в эволюции уголовного права? Допустимы ли здесь количественные подсчеты?

На эти и подобные вопросы классическое науковедение дать вразумительный ответ не в состоянии. Это связано с осознанием ограниченности человеческого разума, невозможности открыть и описать якобы объективно существующие законы истории. В общем и целом, это связано с признанием неадекватности классического науковедения изменившимся социокультурным и историческим условиям. Таким образом, проблема относительности различия преемственности и инновации все более остро осознается в связи с приходом постклассического мировоззрения.

Классическая научная картина мира, сформированная идеями лапласовского детерминазма и декартовского рационализма исходит из объективности законов природы и общества и возможности их аподиктичного описания для однозначного целесообразного использования в практической деятельности. Уже начало ХХ в., совпавшее с квантовой революцией в физике, перечеркнуло многие надежды «законодательного разума» (термин И. Канта), продемонстрировав зависимость представления о бытии от позиции наблюдателя, его описывающего. Ограничительные теоремы К. Геделя, имеющие междисциплинарное (семиотическое) значение, показали ограниченность классической рациональности в плане невозможности формализовать более или менее сложные системы (множества или системы знаков) непротиворечивым способом и обосновать систему ее же методами. Тем самым доказывается неполнота и противоречивость описаний, объяснений и тем более предсказаний реальности. Открытия диссипативных структур И. Пригожина в химии, демонстрирующих сложнейшую зависимость случайности, вытекающей из «точек бифуркации» и необходимости, поставили крест на причинности как содержании принципа детерминизма. Эти идеи, именуемые в философии науки как неклассическая эпистемология, были радикализированы постмодернистами в конце ХХ в. и вынудили многих мыслителей искать ответы на вызовы нового образа (пост)современности. Таким ответом и стала концепция постклассической или постнеклассической (по терминологии В.С. Степина) эпистемология, которая постепенно проникает и в юридическую науку.

Теория социального конструктивизма, принятая в качестве методологии настоящего исследования, говорит о том, что в основе любого социального института лежит «первичный произвол» и последующая «социальная амнезия» (по терминологии П. Бурдье, воспринявшего ее у Б. Паскаля). Отсюда идея «созданности традиций» Э. Хобсбаума и концепция «воображаемого сообщества» Б. Андерсона.

Что все это означает применительно к проблеме аккультурации и заимствования права? Во-первых, то, что нет универсальных объективных критериев определения «переноса», преемственности или инновационности в развитии права, хотя можно говорить о косвенных признаках преобладания либо первого, либо второго. И то, и другое определяется наблюдателем - властью, референтной группой и легитимируется населением (которое соглашается с навязанным представлением). Так, например, революционность Кодекса Наполеона для развития правовой системы Запада может быть поставлена под сомнение его консервативностью и эклектичностью. Доказать либо одну точку зрения, либо другую «полностью» и «окончательно» (однозначно) невозможно, хотя можно привести более весомые с точки зрения научного сообщества аргументы (которые, впрочем, со временем как правило пересматриваются). Поэтому история - это не события прошлого, но их интерпретация с позиций сегодняшнего дня властью, научным сообществом, широкими слоями населения и седиментация в исторической памяти социума. Это связано с тем, что прошлое дано нам не «само по себе», но как образы, представления о прошлом, всегда неполные, огрубляющие прошедшие события.

Важно заметить, что аккультурация, как и преемственность - это социальный конструкт, создаваемый властью номинации и воспроизводимый практиками людей. На этом аспекте следует остановиться несколько подробнее. Антропологический тип правопонимания, включающий упоминавшийся выше прагматический поворот, методологию социального конструктивизма, социальных представлений и дискурс-анализа, предполагает «человекоцентристское» измерение права: право предстает в виде практик и социальных представлений по формированию и воспроизведению общеобязательных образцов поведения. Именно человек создает право - новый общеобязательный образец (образцы) поведения. В силу авторитета и власти номинации (по терминологии П. Бурдье) этот (эти) образец распространяется среди широких слоев населения, которые легитимируют его (их) своими практиками и представлениями. Поэтому право как социальный институт существует и действует только тогда, когда оно обладает трансцендентным критерием - объективно служит самосохранению социума и когда воспроизводится населением (как правоприменителями, так и обывателями). Эти два аспекта очевидным образом взаимообусловливают друг друга, демонстрируя диалог трансцендентного и имманентного: самосохранение общества (или целостность - по терминологии Л.И. Спиридонова) возможно только тогда, когда большинство населения (или, по крайней мере, значимая его часть) совершает действия и имеет об этом определенное представление, которые самосохранение и обеспечивают (без действий и их оценки, шире - ментального образа достичь целостность невозможно); массовые действия и ментальные представления только тогда могут считаться правовыми (с трансцендентной точки зрения), если они достигают цели - самосохранение общественного целого: в противном случае, если эти действия приведут к аномии, то правовыми они названы не могут быть ни при каком типе правопонимания.

Исходя из антропологической методологии дискурс-анализа можно констатировать, что право существует и действует только через людей, воспроизводящих его своими практическими действиями и ментальными представлениями. Поэтому норма права - это не только ее формулировка в статье нормативного правового акта, но ее интерпретация субъектом, соотнесение с индивидуальной интенцией и реализация в соответствующих действиях. Другими словами, норма права - это модель юридически значимого с точки зрения данного социума поведения, включающая так называемое личностное, практическое знание (умения и навыки) юридической квалификации и принятия решения в конкретной жизненной ситуации. Причем это личностное, неявное знание, формирующееся в процессе юридической социализации, свойственно как для правоприменителя, облекающего официальные формулировки законодательства в профессиональные стереотипы, так и для широких слоев населения, не отягощенных специальными юридическими знаниями, но обладающими ментальными обыденными (доксическими) представлениями о юридически значимых ситуациях и правильном типичном поведении в них.

Таким образом, аккультурацию и заимствование права нельзя сводить только к формальной стороне законотворчества. Если нормативные правовые акты по какой-либо причине не воспринимаются населением (а иногда и правоприменителем) как важные, социально значимые, не оцениваются положительно населением и не воспроизводятся их многократными действиями, то они не могут быть названы правовыми в антропологическом смысле. Это, как правило, свидетельствует о «мертворожденности» такого нормативного правового акта, который фактически не вошел в правовую культуру (и правовую систему) данного общества, и об отсутствии преемственности в правовой политике. «Вообще-то правовые передачи проходят удовлетворительно, - пишет Н. Рулан, то есть без особых потрясений в обществе - рецепторе, только тогда, когда это общество побуждается к изменениям, которые делают необходимым принятие нового права, и когда передовое право исходит от общества, основные черты которого больше не отличаются от черт общества - рецептора <…>, или рассматривается им как независимое от общества, в котором оно родилось, и возможное для принятия любым другим обществом <…> Итак, если колонизация вызвала глубокие изменения в традиционных обществах, то два других условия не могут быть выполнены. Так что в большинстве случаев <…> либо передача права не что иное, как иллюзия, либо цена этой передачи очень высока: это может быть распад структуры общества-рецептора либо искажение сути передаваемого права». С другой стороны, любой нормативный правовой акт всегда адаптируется практикой его правоприменения и реализации обывателем. Так, например, судебная практика, давая расширительное толкование нормативному правовому акту, адаптированное к запросам социума, обеспечивает тем самым «продолжение жизни» такому устаревшему акту.

Подводя итог, можно заключить, что аккультурация и преемственность права играют принципиально важную роль в правовой политике. Последняя может быть успешна только в том случае, если сумеет обеспечить легитимацию населением нововведений, неизбежных в современном мире перманентных социальных изменений. Это отдельная проблема, требующая специального изучения. Сейчас же заметим, что успех правовой аккультурации, а значит и вводимых нововведений в правовую систему общества, зависит от эффективности действий правящей элиты и референтной группы при учете обратной связи с населением.

Понятие и типология правовых систем современного общества

Понятие правовой системы общества поливариантно. К нему можно подходить как с узкой (позитивистской), так и широкой (социально-антропологической) позиций. В первом случае под правовой системой будет признаваться «совокупность внутренне согласованных, социально однородных юридических средств, методов, процедур, с помощью которых публичная власть оказывает регулятивно-организующее и стабилизирующее воздействие на общественные отношения, реализует меры юридической ответственности». Подобный подход, на наш взгляд, страдает односторонностью. Правовые системы ряда стран неевропейского мира (Африка, арабский Восток, Южная Азия) формировались и до сих пор во многом функционируют без существенного вмешательства государства. Кроме того, государственная власть некоторых стран крайне слабо использует, в силу традиции, свои правотворческие полномочия в целях изменения и, тем более, формирования совершенно новых направлений движения правовой материи (Великобритания и большая часть стран общего права).

Гораздо более адекватно отражает реальность социально-антропологический подход, согласно которому правовая система «представляет собой совокупность взаимосвязанных, согласованных и взаимодействующих правовых средств, регулирующих взаимоотношения в обществе и характеризующих уровень и особенности его правового развития». Подобный «широкий взгляд» позволяет принять во внимание не только правотворческую деятельность государства, но и отдать должное «живому праву» («духу народа»), также оказывающему свое (часто-решающее) воздействие на эволюцию права и его бытие.

По своей структуре правовая система состоит из следующих элементов:

• господствующий тип правопонимания;
• действующее законодательство;
• официально признанная система источников права;
• юридическая практика;
• правовые технологии, используемые в законотворчестве, правоприменении толковании права и правоохранительной деятельности в целях нормативного и индивидуального правового воздействия на сознание и поведение людей;
• господствующая правовая идеология, национальный правовой менталитет;
• правовая инфраструктура;
• механизм реализации права;
• правопорядок.

Следует при этом согласиться с позицией А.М. Яковлева, считающего, что «только осознавая, что любая норма права становится реальностью в поведении людей, а поведение это неразрывно связано с разделяемыми ими взглядами, мнениями, убеждениями (и предубеждениями, предрассудками), можно судить, в какой степени норма закона обретает социальный эффект, т.е. становится реальной социальной силой». Существует несколько уровней познания правовой системы общества:

1. Субъектно-сущностный уровень, указывающий на роль субъектов права в качестве системообразующих материальных факторов правовой системы.

2. Интеллектуально-психологический уровень, формирующий правопонимание отдельного человека.

3. Нормативно-регулятивный уровень, указывающий на принципы регулирования общественных отношений, а также на основные цели и направления правового воздействия на развитие общества.

4. Организационно-деятельностный уровень, охватывающий все юридически оформленные связи и отношения, формы реализации права, виды правового поведения людей, а также правотворческую и правоприменительную деятельность государства и общества.

5. Социально-результативный уровень, определяющий качество освоения человеком правовой реальности, а также соответствие интересам индивидов и общества различных правовых режимов регулирования.

Совокупность и комплексность использования вышеназванных уровней позволяют сделать вывод о том, что «особенности правовой материи (с ее строгими юридическими конструкциями, структурными подразделениями, нормативным построением и т.д.) - это ее качество жесткого стабильного организма. И именно отсюда - уникальные функции права, обеспечивающие нормальную упорядоченную жизнь общества, его постоянство, стабильность, функционирование в соответствии с «вечными» и принятыми в данном обществе ценностями, а также основными ценностями цивилизации перспективного порядка (понятно, насколько это оказывается возможным в данной экономической, политической и социальной среде)».

Закономерности развития правовой системы современного общества обусловлены множеством факторов. Среди них - как внутренние, так и внешние противоречия. Формы их проявления самые различные, в том числе скрытые, накапливающиеся постепенно. Правовые явления должны соответствовать фактическим отношениям, в противном случае возникает большое количество норм, которые не смогут быть реализованы. Любая правовая система должна обладать особым организационно-правовым механизмом, который включает в себя:

• новые фактические отношения, требующие правового оформления;
• правовые экспериментальные нормы;
• оценку правового эксперимента на основе данных социологии и статистики;
• подготовку и издание нормативного акта компетентным органом;
• изучение эффективности действия правовых актов;
• внесение в правовые акты изменении и дополнений или их отмену.

Значение правовой системы для формирования и развития современного гражданского общества также постоянно возрастает в связи с последовательным накоплением новых знаний. Как отмечает в связи с этим А.К. Черненко, «эффективность юридической науки и ее методов в построении правовой системы в наше время выступает как потребность преодоления противоречий сегодняшнего состояния в правовой сфере, решения острых проблем в построении новой правовой системы. Эта потребность опирается в немалой степени на нравственные и интеллектуальные установки юристов, как исследователей, так и практиков, - установки на то, что юриспруденция как наука и как система знаний должна играть значительно большую роль в создании новой правовой системы». Любая правовая система предполагает наличие значительного числа людей, обладающих правовым мировоззрением (безотносительно к форме его внешнего выражения: обычное, позитивное или естественное право). Правовое мировоззрение характеризуется следующими чертами:

• это основа и условие формирования правовой личности, ее социально-правовой активности;
• мировоззрение играет большую роль в познании и разрешении различных социально-правовых конфликтов;
• мировоззренческие установки и их роль в формировании рациональной правовой системы имеют аксиологическое значение.

Право, как социальный регулятор, предназначено для решения следующих проблем:

• право есть результат деятельности человека, общества и государства, показатель свободы личности;
• ценность права определяется его значимостью для людей и их политических институтов.

Проявления ценности права различны и многообразны, однако в целом их можно свести к следующим:

• инструментальная ценность - внесение правом рациональных начал в общественную жизнь, учреждение и охрана общего масштаба и единых правил поведения;
• общесоциальная ценность, т.е. способствование развитию тех отношений, в которых заинтересованы как отдельные индивиды, так и общество в целом;
• собственная ценность - гарантирование возможности нормальной деятельности индивидов и организаций с помощью специфических юридических средств;
• гуманистическая ценность, т.е. действенная защита личности.

В странах романо-германского и общего права его ценность не подвергается сомнению и является, по сути, одним из показателей «духа народа», визитной карточкой этих обществ. Для уяснения места той или иной правовой системы в развитии цивилизации крайне важной является типология правовых систем и ее критерии. Первичный элемент подобной классификации - национальная правовая система, под которой понимается «конкретно-историческая совокупность источников права, механизмов правового воздействия, юридической практики и господствующей правовой идеологии, сформировавшееся в пределах юрисдикционной территории конкретного государства». Каждая национальная правовая система уникальна. Тем не менее, все существующие системы можно свести к нескольким большим группам, называемым в компаративистике правовыми семьями. Они представляют собой совокупность национальных правовых систем, объединенных общностью исторического развития, структуры, источников ведущих отраслей и правовых институтов, правоприменения, понятийно-категориального аппарата юридической науки. Сами же критерии типологии различны, и среди исследователей этой проблематики единства во взглядах нет. Например, Р. Давид классифицирует правовые системы в зависимости от идеологии и юридической техники. В результате им признаются следующие семьи:

• романо-германская;
• семья общего права;
• социалистическая;
• религиозно-традиционная.

Эта классификация, на наш взгляд, утрачивает свое значение, т.к. идеологический критерий, бывший актуальным в эпоху существования биполярного мира, в настоящее время «размывается» в связи с глобализацией общественных отношений и постоянно усиливающейся интеграцией. Кроме того, выделение лишь четырех правовых семей создает определенные трудности в распределении национальных правовых систем. К какой семье отнести право скандинавских стран? Оно обладает рядом особенностей (главная из них - отсутствие кодификации), не позволяющих включать его в романо-германскую группу. Самих критериев типологии должно быть достаточно много, чтобы с учетом всех факторов сделать более правильный выбор.

Так, К. Цвайгерт и Х. Кетц вводят следующие критерии типологии правовых семей: происхождение и эволюция правовой семьи, своеобразие юридического мышления, специфика правовых институтов, природа источников права, идеология. Все эти критерии исследователи объединили в особое понятие, именуемое «правовой стиль». Согласно утверждению известных немецких компаративистов, «в сравнительно-правовом исследовании надо стремиться к тому, чтобы научиться распознавать правовые стили и определять правовые семьи и входящие в них отдельные правопорядки в соответствии с индивидуализированными элементами стиля, другими факторами, отражающими стилевые особенности правовой семьи или правопорядка». Исходя из такой «дробной» классификации элементов правовых семей, ученые выделили следующие семьи или «круги»:

• романский круг (Франция);
• германский круг (Австрия, Германия);
• англо-американское право;
• скандинавский правовой круг;
• социалистическое право;
• мусульманское право;
• индусское право.

Выделение К. Цвайгертом и Х. Кетцем отдельных романской и германской правовых систем, по нашему мнению, нецелесообразно. Историческое развитие права Германии и Франции, несмотря на определенные различия, шло по одному пути. Рецепция римского права создала единый понятийный аппарат юриспруденции, а особенности, присущие любой национальной правовой системе, не могут быть положены в основу классификации, и тем более гипертрофированы: в противном случае мы рискуем раздробить правовую карту мира на множество автономных частиц, ничем не связанных друг с другом.

Известный компаративист А.Х. Саидов также предложил собственную типологию правовых семей. Она основывается на особенностях исторического развития той или иной правовой системы, роли источников права и специфики структуры права. В результате представленная классификация выглядит следующим образом:

• романо-германская семья;
• скандинавская правовая семья;
• латиноамериканская правовая семья;
• семья общего права;
• мусульманское право;
• индусское право;
• семья обычного права (страны Африки);
• дальневосточная правовая семья (Китай, Япония).

В принципе, подобный вариант классификации правовых семей наиболее предпочтителен, однако следует уточнить некоторые спорные моменты. Прежде всего, целесообразно включить страны Латинской Америки в романо-германскую правовую семью, так как принципиальных отличий от нее не просматривается. Допущение в некоторых государствах региона судебного прецедента в качестве формы права или копирование американской модели построения высших органов власти не изменяют сущности их правовых систем. К тому же, сам А.Х. Саидов полагает: «Характерно, что даже страны географически более других тяготевшие к США, тем не менее также оказались привержены европейским континентальным моделям. В качестве примера можно указать на Мексику, где сформировавшаяся после завоевывания государственной независимости правовая система восприняла правовые идеи и юридическую технику, свойственные романо-германской правовой семье. Романские традиции в Мексике проявились также в том, что первые ее кодексы и многие законы, принятые в XIX веке, испытали на себе заметное влияние французского и испанского права».

Собственную типологию правовых систем современности разрабатывает и М.Н. Марченко. В его изложении критериями различения семей права должны выступать факторы культуры, идеологии и экономико-политического развития тех или иных стран. Известный ученый предлагает выделять следующие правовые семьи:

• романо-германская правовая семья;
• семья общего права (англосаксонская);
• правовая семья социалистических и постсоциалистических стран;
• религиозная правовая семья (иудейское и мусульманское право).

Насколько целесообразно выделять социалистические и постсоциалистические страны в одну семью, если по своим цивилизационным основам в ней оказываются диаметрально противоположные общества (Китай, Россия, страны Центральной Европы)? Ведь сам М.Н. Марченко справедливо отмечает: «В процессе классификации правовых систем весьма важным представляется учитывать, что в реальной действительности нет и не может быть законченной правовой или любой другой классификации и что любая выделяющаяся при этом правовая семья с неизбежностью будет иметь относительный характер».

Действительно, необходимым представляется выделение смешанных правовых систем (Нидерланды, ЮАР). Они существенно отличаются от романо-германского права, и это следует подчеркнуть. В итоге всех наших рассуждений позволим изложить собственное представление о критериях типологии правовых семей, основанное на социально-антропологическом и цивилизационным принципах. Именно эти принципы позволяют, по нашему мнению, наиболее полно отразить все богатство правовой картины современного правового сообщества. Предлагаемая нами типология состоит из следующих семей:

• романо-германская правовая семья;
• семья общего права;
• российская правовая система;
• мусульманское право;
• индусское право;
• китайское право;
• право Японии;
• обычное право Африки.

Кроме того, правовые системы многих стран неевропейской правовой традиции можно объединять в один крупный блок религиозно-традиционного права.

Систематизация и системность права

Достижением науки является признание за явлениями свойства системности: с точки зрения синергетики любое явление одновременно представляет собой систему и является элементом какой-либо другой системы (а чаще - нескольких систем одновременно). При этом системы в процессе своей эволюции периодически входят в критическое состояние - так называемые точки бифуркации, когда дальнейшее развитие системы неизвестно в момент нахождения внутри это точки. Глобально рассматривая данную особенность системного качества явления, можно, конечно, обратить внимание на то, что любой момент состояния системы можно считать точкой бифуркации: так, система может в любой момент саморазвиться, и варианты путей развития обычно можно только прогнозировать. Однако, под точкой бифуркации все же принято понимать чрезмерно-редкое, исключительное состояние системы. Так, для социальных систем в качестве точки бифуркации можно определить, например, революции, войны и т.п.

В отношении взаимозависимости государственных и правовых систем необходимо учитывать взаимовлияние социума и специфики права, которое в этом социуме формируется. В истории общества право, развиваясь сообразно требованиям эволюционирующих отношений, в некоторый момент перестало быть интуитивно понятным и фактически доступным (так, правовые обычаи в начале пути правовой эволюции по своему количеству не составляли столь значимой трудности в использовании, поскольку формировались «снизу», путем закрепления уже сложившихся в данном обществе правил поведения, т.е. уже известных данному социуму. Однако в связи с увеличением количества таких правил поведения возникает необходимость в их фиксации - так, по мнению некоторых исследователей, появилась «Русская Правда» - как способ обобщения существующих правил поведения на конкретном этапе развития данного общества.

По мнению Г.В. Вернадского, «правовая жизнь Русского государства до XVIII в. покоилась в значительной степени на обычае, сквозь который, однако, к XVIII в. все энергичнее пробивалось влияние права римсковизантийского (при посредстве кормчих, законодательных сборников византийских императоров и Литовского Статута). Начиная с Петра Великого, единственным источником права делается воля законодателя; это период правотворчества императорских указов; лишь в толщу крестьянской жизни медленно проникают новые начала. При этом (особенно в XVIII веке) законодатель усиленно ищет образцы правовых норм на Западе - в Швеции, немецких государствах, отчасти во Франции и Англии».

Действительно, с начала XVIII века количество нормативных актов, исходящих от верховной государственной власти, возрастает во много раз, что приводит к образованию новой системы русского права, построенной по иерархическому принципу.

В современном праве ситуация с доступностью правовых норм чрезвычайно усложнена в связи с их количеством. Если в сфере воздействия правовых норм на правоотношения они самоорганизовались в систему права, то в сфере ознакомления с ними субъектам права приходится осуществлять уже самостоятельную деятельность путем систематизации правовых актов.

Систематизация законодательства представляет собой непрерывную форму развития и упорядочения действующей правовой системы. На сегодняшний день в большинстве государств присутствует огромный объем нормативно-правовых актов, создаваемых в процессе правотворчества различными органами государственной власти. В связи с постоянным изменением социально-значимых отношений, требующих правового регулирования, правотворчество не может остановиться на определенном этапе. Следовательно, возникает необходимость упорядочения этой постоянно меняющейся совокупности нормативно-правовых актов в целях удобства их использования.

В современной Российской Федерации в связи с необходимостью создания правовых норм, регулирующих социально-значимые общественные отношения (новых - например, в сфере информационного права, - или вектор регулирования которых изменен - например, в спекуляции на предпринимательскую деятельность), процесс правотворчества (в частности - законотворчества) осуществляется практически непрерывно. Следовательно, постоянно увеличивается число нормативно-правовых актов. При отсутствии эффективной деятельности по систематизации законодательства использование новых и/или измененных нормативных актов становится невозможным из-за возникающих коллизий и - одновременно - пробелов в праве.

Деятельность по систематизации законодательства необходима и в современной Российской Федерации, так как число действующих нормативных актов всех уровней постоянно растет. В связи с многоуровневостью правовой системы (из-за федеративного устройства территории государства, наличия иных субъектов правотворчества - поскольку правотворчество нельзя ограничить лишь законотворчеством) в современной Российской Федерации создается большое количество новых нормативных актов, постоянно изменяющих процесс правового регулирования, но которые при этом должны находиться в четкой иерархии. По этой причине необходимым становится упорядочение совокупности действующих нормативноправовых актов, преобразования этой «совокупности» в «систему». Однако, критерии системности в связи с недостаточностью теории систем до сих продолжают находиться в стадии разработки, что ведет к логичному вопросу: какими особыми качествами должна обладать система правовых актов? Достаточно ли лишь использования критерия распределения юридической силы (в грубой форме: «Конституция обладает высшей юридической силой, никакие законы не могут ей противоречить, никакие подзаконные акты не должны противоречить законам»?).

В связи с длящейся правовой реформой в современной Российской Федерации процесс увеличения нормативно-правовых актов всех уровней и внесение изменений в действующие имеет более интенсивный характер, чем в периоды стагнации государства. В настоящее время Российская Федерация находится в стадии переходного государства, что влечет за собой формирование новой правовой системы в Российской Федерации в связи с изменением конституционного строя государства.

В настоящее время содержание термина «законодательство» не имеет однозначно определенного содержания, а в нормативно-правовых актах и юридической литературе данный термин принято рассматривать с двух точек зрения. В «широком смысле» под законодательством понимается вся совокупность нормативно-правовых актов, издаваемых в государстве. В рамках «узкого» подхода можно выделить позицию, согласно которой «законодательство» есть лишь совокупность законов. Единственным критерием для отнесения принятых на различном уровне актов к законодательству в этих случаях является их нормативный характер. Закон, тем самым, теряет свою особую значимость. Неслучайно на практике появилась попытка разграничить понятие «законодательный акт» и «акт законодательства». Как замечают М.И. Брагинский и В.В. Витрянский: «Без указания в каких-либо источниках молчаливо признавалось, если закон предусмотрел принятие "законодательного акта", то это означало решение вопроса непременно в законе или приравненном к нему акте. Под "актами законодательства" подразумевались подзаконные акты - от указов Президента РФ до актов местных органов власти».

Понятие систематизации законодательства, как и самого законодательства, не имеет единого определения в юридической литературе. Так, предлагаются варианты, кроме устоявшегося термина «систематизация законодательства» еще: «систематизация правовых актов» или «систематизация нормативно-правовых актов». В том числе, можно встретить вариант «систематизация права», «которая, в силу его осуществления законодательными или другими органами государства выступает как субъективное явление» - данная формулировка позволяет предположить, что речь все же идет о систематизации законодательства (или систематизации правовых актов), а не права как такового. Система права и система законодательства имеют своим предметом приращение системности различных объекты: воздействующие на реально существующие отношения правила поведения - для системы права и закрепленные в письменном виде правила поведения - для систематизации законодательства. Вопрос о систематизации, например, устных правовых обычаев в процессе осуществления такой деятельности автоматически будет сопровождаться их фиксацией, поскольку иначе сгруппировать такие правила поведения невозможно - в правосознании как «хранилище» данных обычаев «полочек» и «рубрикаторов» природой не предусмотрено, несмотря на все достижения нейролингвистического программирования.

Термин «систематизация законодательства» сформировался достаточно давно, и в процессе развития форм права в настоящее время включает в себя уже обработку не только норм законов, но и подзаконных актов. Необходимо обратить внимание и на то, что в связи с развитием письменности и закреплением требования современного права к форме некоторых видов сделок и документов, некоторые качества систематизации законодательства (естественно, с соответствующими ограничениями и оговорками), могут быть применимы (и применяются на практике) к ненормативным актам.

Таким образом, в споре исследователей о содержании термина «систематизация законодательства»359 пора (по примеру Т.В. Кашаниной) «сделать паузу» и понимать под систематизацией законодательства систематизацию правовых актов, выделяя свою специфику для законов, подзаконных актов и ненормативных актов. Несмотря на большую содержательность термина «систематизация правовой информации», он отнюдь не заслуживает насильственного внедрения, поскольку расширительное толкование терминов вполне может быть обеспечено и на уровне его понимания, не вдаваясь в правовой идеализм с требованиями законодательно закрепить понятие «систематизации».

Однако принципиально учитывать различия содержания понятий «система права» и «систематизации законодательства / правовых актов».

Мысль, что «системность права обеспечивается усилиями юридически грамотного, высокопрофессионального законодателя», конечно, имеет право на существование, но с учетом далее изложенного «Формулируя право <…>, законодатель "по определению" не может не стремиться к его системности <…> В противном случае неизбежно возникают риск и угроза снижения или полной утраты эффективности права, превращения его в неупорядоченное нагромождение оторванного от жизни и невостребованного обществом формально-юридического материала», речь, все же, скорее идет о формировании идеальной системы законодательства (или системе нормативно-правовых актов), а не о системе права как таковой, поскольку «право как сложное, многогранное явление не может быть выражено в законченной системе знаков, последняя всегда огрубляет, искажает бытие права, хотя постижение права без определения его формы (как первичного этапа изучения) невозможно».

Несмотря на оптимизм, что право «создается <…> в значительной степени профессионалами», качество результатов даже федерального правотворчества вызывает в некоторых случаях недоумение. Ярким примером подобной ситуации сегодня выступает ст. 95 Конституции РФ: включение в правовую формулу элемента «не более» в отношении представителей от Президента РФ, входящих в состав Совета Федерации, при отсутствии указания на то, от какого числа определять эти «не более 10%» - от удвоенного числа субъектов РФ? Или от суммы удвоенного числа субъектов РФ с этими «не более 10%»?

В истории России известны периоды, когда какое-либо упорядочение законодательства носило только характер неудачных попыток (со времён Соборного Уложения 1649 года до кодификационных работ под руководством М.М. Сперанского в 1826-1833 гг.). Отсутствие работы по приведению законодательства в систему затрудняет его эффективное практическое использование, снижает уровень правовых знаний граждан, и, как следствие, негативно влияет на их правовую культуру. Следовательно, целью систематизации является создание именно системы. Системность законодательства заложена в самой природе форм права, нормативно-правовых актов, правовых норм.

В общетеоретическом плане сам термин «система» остается открытым для определения его содержания - «существует множество различных смысловых в той или иной мере определения понятий», она может быть рассмотрена и как «определенная совокупность элементов, находящихся в определённой взаимосвязи, которая придаёт данной совокупности целостный характер»; как «отграниченное множество взаимодействующих элементов» и т.д. Упрощенно можно принять в качестве системы совокупность элементов структуры этой системы с учетом их взаимовлияния и взаимодействия, обеспечивающих выполнение самой системой определенных функций. Таким образом, в качестве основообразующих элементов структуры права можно обозначить реально воздействующие на общественные отношения правовые нормы, а системы законодательства - правовую информацию, содержащуюся в существующем объеме зафиксированных правовых предписаний. Самое главное - не ограничивать систему только совокупностью элементов, а учитывать их реальное функционирование путем взаимодействия и взаимовлияния. Именно в таком случае вопрос, в частности, о системности законодательства будет учитывать признак иерархичности, по умолчанию включаемый подавляющим большинством исследователей, но воздерживающихся от аргументации данного включения.

В качестве принципиальных отличий системы права и систематизации можно остановиться на трех наиболее ярких чертах:

1) по отношению к существующей действительности система права объективно отражает существующую правовую действительность (иначе - «правовую реальность»), а система законодательства выражает субъективно необходимую конкретному субъекту, исходя из его разумений о такой необходимости, структуру правовых предписаний;

2) по отношению к внутренним элементам система права оперирует всеми нормами права, а система правовых актов (или система законодательства) оперирует только зафиксированными (письменными) правовыми предписаниями, которые не всегда выступают в качестве нормы права;

3) по выражению в реальном мире система права всегда оперирует не только и не столько выраженными в материальной форме нормами (т.е. не обязательно зафиксированными на материальных носителях - как, например, в случае правового обычая), а система законодательства может оперировать только закрепленными предписаниями.

Сходства же системы права и системы законодательства, порождающие необходимость осуществления систематизации правовых актов, таким образом, выражаются в возможности эффективной реализации правовых норм в правовой реальности.

Системе законодательства свойственно и еще одно особое свойство: регулирование множества сфер жизнедеятельности общества ведет не только к количеству, но и к разнообразию правовых предписаний, входящих в данную систему. В связи с этим внутри совокупности множества правовых актов неизбежно возникают противоречия - так называемые правовые коллизии. Одновременно при отсутствии четкости и логичности такой системы остаются незамеченными до определенного момента пробелы в праве, восполнение которых и есть одна из первостепенных задач правотворчества.

В зависимости от того, на что направлена деятельность по упорядочению законодательства - на совершенствование содержания новых нормативных актов или совершенствование форм изложения правовых предписаний без изменения их внутреннего содержания - выделяют внутреннюю и внешнюю систематизацию.

Для достижения целей систематизации законодательства могут быть использованы различные способы в зависимости от цели, поставленной конкретным субъектом, осуществляющим систематизацию. В качестве самостоятельных способов систематизации можно выделить: учет; инкорпорацию; консолидацию; кодификацию. Также выделяют общие и отраслевые формы систематизации. В первом случае проводят упорядочение нормативных актов однородных по значению или юридической силе. Во втором случае - нормативных актов по отдельным отраслям хозяйствования или права.

Учет правовых актов как способ его систематизации способствует эффективному использованию закрепленных в них правовых предписаний в процессе правового регулирования. Данная необходимость существует при регулировании всех сфер жизнедеятельности общества прежде всего внутри уполномоченных субъектов (органов государственной власти, органов местного самоуправления и юридических лиц), обладающих правом создания нормативно-правовых актов. Естественно, что учет будет информативен и при работе с ненормативными актами - в этом случае, в круг субъектов, осуществляющих такой учет, могут быть включены абсолютно любые, которые осуществляют работу с юридическими документами. При отсутствии учета внутри объема нормативно-правовых актов могут возникнуть (и возникают) коллизии, что приведет к снижению эффективности правового регулирования. В настоящее время все более активно используется так называемый автоматизированный учет законодательства на базе применения современной компьютерной техники и новейших достижений информатики. В Российской Федерации такого рода автоматизированные системы созданы в различных федеральных органах государственной власти. Одновременно функционируют и негосударственные автоматизированные информационно-поисковые системы («КонсультантПлюс», «Гарант», «Кодекс» и др.). Принципиальной характеристикой учета как способа систематизации является оперирование фактически не самими нормативными предписаниями, а реквизитами тех документов, которые содержат необходимую (в зависимости от цели в конкретный момент) субъекту учета правовую информацию.

Инкорпорация представляет собой такую форму систематизации законодательства, при которой сами правовые акты объединяются полностью либо частично в сборники или собрания в определенном порядке. Инкорпорация нормативных актов, по сути, может являться предпосылкой для последующей консолидации или кодификации, но, одновременно, инкорпорация связана с учетом, поскольку базируется на определенном объеме соответствующих конкретному требованию субъекта актов. Особенность инкорпорации состоит в том, что в нормативно-правовое содержание определяемых в сборники актов какие-либо изменения не вносятся, а, значит, и содержание правового регулирования по существу не меняется. Именно это свойство инкорпорации - сохранение неизменным содержания нормативного регулирования - отличает ее от кодификации и консолидации.

Вместе с тем изложение содержания нормативных актов претерпевает определенные, а иногда довольно существенные изменения, поскольку инкорпорация не сводится к простому воспроизведению актов в их первоначальной редакции. Обычно в сборниках действующих нормативных актов тексты таких актов печатаются с учетом последующих официальных изменений и дополнений, с указанием официальных реквизитов тех актов, которыми внесены соответствующие коррективы, удаляются сведения о лицах, подписавших нормативный акт, также вносятся изменения редакционного или технического характера.

Деление инкорпорации на отдельные виды можно производить по различным основаниям (например, по юридической силе результатов инкорпорации она может быть официальной и неофициальной; по способу объединения нормативного материала - хронологическая и систематическая и т.д.). Например, ярким примером официальной инкорпорации в российском государстве может служить издание инкорпорированных сборников, собраний, сводов (Свод законов РФ 1832 г., Собрание законодательства РФ).

В процессе правотворческой деятельности любое государство сталкивается с проблемой в виде множества правовых документов, регулирующих одну и ту же группу общественных отношений. Для устранения противоречий внутри такой совокупности правовых актов возможно использование определенного способа систематизации законодательства - его консолидации. В процессе консолидации законодательства множество нормативно-правовых актов, регулирующих одну и ту же сферу правоотношений, подлежит объединению в единый нормативно-правовой акт, принимаемый правотворческим органом в соответствии с процедурой правотворчества, характерной для данного вида нормативно-правового акта.

Акты, действовавшие ранее, утрачивают юридическую силу с момента вступления в действие нового, объединенного нормативно-правового акта.

Таким образом, консолидацию можно рассматривать как своеобразный вид правотворчества, специфика которого заключается в отсутствии изменения правил правового регулирования отношений при изменении формы такого регулирования. Чрезмерной представляется категорическая позиция авторов, что «консолидация и кодификация <…> однозначно включены в сферу правотворчества и являются особыми видами (а, точнее, подвидами) законотворческого процесса. <…> Учитывая их вспомогательный характер, техника кодификации и консолидации права, на наш взгляд, также не являются самостоятельными видами юридической техники, а представляют собой подвиды правотворческой техники». Несмотря на свою явно правотворческую специфику, консолидация совершенно не обязательно будет осуществлена в результате законотворческой деятельности, поскольку консолидировать можно и подзаконные акты. Вполне заслуживает внимания точка зрения, что «Систематизация законодательства относится как к правотворческой, так и к информационно-правовой деятельности».

Мировая практика принятия укрупненных актов достаточно обширна.

В Великобритании, например, издаются десятки актов такого рода, объединяющих акты парламента, принятых по одному и тому же предмету регулирования за все время его существования, и в конце XIX в. английский парламент вынужден был принять специальный закон о консолидации статутного права.

Принципиальным качеством консолидации, таким образом, выступает не только снижение количества правовых актов, но и исключение устаревших норм (в частности, когда нормативный акт в результате внесенных в него изменений представляет собой «швейцарский сыр» и пестрит пометками «Статья отменена», «Статья исключена» и т.п.).

Под кодификацией можно понимать такую форму систематизации законодательства, в результате которой создается новый, сводный акт, заменяющий прежнее регулирование и приводящий его в единую систему. Кодификация действительно осуществляется непосредственно в самом процессе законотворчества. Это дало основание ряду российских исследователей считать, что «кодификация не укладывается в рамки систематизации, а представляет собой самостоятельную, причем основную форму совершенствования законодательства», что она «осуществляется только в официальном порядке», а наиболее интенсивные ее проявления связаны с существенными изменениями общественных отношений, требующими иной, «принципиально новой юридической оценки». Например, некоторые исследователи, рассматривая вопросы систематизации, даже используют союз «и» при перечислении «техника систематизации и кодификации», создавая, таким образом, смысловую дизъюнкцию путем разобщения перечисления и выделяя этим кодификацию в самостоятельный вид юридической техники (впрочем, точно также авторы обошлись с «техникой систематизации и техникой учета»).

В процессе кодификации составитель стремится не только объединить и систематизировать «зарекомендовавшие себя» действующие нормы, но и переработать их содержание, изложить нормативные предписания стройно и внутренне согласованно, обеспечить максимальную полноту регулирования соответствующей сферы отношений. Кодификация направлена на то, чтобы критически переосмыслить действующие нормы, устранить противоречия и несогласованности между ними, ликвидировать повторения, устаревшие положения, пробелы, дублирование норм. Наиболее ярким примером современной кодификации в Российской Федерации является Гражданский кодекс РФ, который с 1994 года принимался Федеральным Собранием РФ по частям: в частности, часть 4 ГК РФ содержит кодифицированные нормы в сфере интеллектуального права, что упрощает их использование для регулирования правоотношений в этой сфере.

Наличие в государстве четкой и логичной системы законодательства отражает не только степень удобства пользования этими нормативными актами, но и характеризует само государство и отражает определенное состояние юридической науки и практики.

В современной теории права вполне верно указывается, что «систематизация нормативных правовых актов может развиваться в двух направлениях. Можно выделить нисходящее и восходящее направление в процессе систематизации какой-либо правовой системы. При нисходящем направлении систематизация законодательства проходит путь от общего к конкретному, например, принимаются Основы законодательства, затем отраслевые кодексы и, далее, специализированные кодексы. При восходящем направлении систематизация законодательства проходит путь от конкретного к общему, например, вначале отдельные законы учитываются, затем инкорпорируются, далее принимается ряд консолидированных актов, за которыми идет принятие кодификационных актов, завершается развитие принятием Свода законов».

В соответствии положениями Конституции Российской Федерации Л.А. Морозова выделяет трехуровневую систему законодательства в современной России: федеральные акты, акты субъектов РФ и муниципальные нормативно-правовые акты. Однако возникает вопрос о корпоративных актах, принимаемых в рамках локального правотворчества, незаслуженно лишенных своего места в системе правовых актов. В том числе, именно к таким актам вполне правомерно отнести, например, Регламенты палат Федерального Собрания РФ: специалисты почему-то относят их чуть ли не к федеральному законодательству - хотя несмотря на кажущуюся «глобальность» этих актов, предназначение данных документов состоит в регулировании внутреннего процедурного порядка осуществления деятельности лишь данного органа государственной власти и не может быть применено ни к какому другому субъекту.

Главной особенностью систематизации законодательства является сочетание упорядочения законодательства с его обновлением, совершенствованием. Идеальная цель систематизации - создание строгой и эффективно работающей системы. Однако возникает проблема в невозможности достижения этой конечной цели, поскольку объем правовых предписаний - явление, находящееся в постоянной динамике.

В настоящее время в современном мире при систематизации законодательства используются информационные технологии, позволяющие осуществлять непрерывный контроль за изменением системы законодательства, при этом обеспечивая возможность оперативного поиска необходимой информации. Дополнительно применение современных видов электронных носителей способствует более широкому распространению правовой информации, обеспечивая повышение правовой культуры общества.

Систематизация законодательства должна быть непрерывной деятельностью. В разные периоды развития государства степень потребности в систематизации законодательства может представляться различной. Когда накапливается в течение многих лет большой объем нормативно-правового материала, когда существует значительное число нормативных актов, принятых в разное время и к тому же «перекрывающих» друг друга, действующих в усеченном объеме или попросту устаревших, фактически утративших силу, - именно тогда систематизация законодательства особенно необходима. В условиях же преобразования правовой системы, когда отменяются целые нормативные блоки, регулирующие отживающие, подлежащие существенному реформированию отношения, когда по сути дела создается качественно новая общественно-экономическая система, объективно требующая обновленных законов, систематизация законодательства как бы уходит на второй план.

Ключевым здесь является «как бы» - несвоевременность приведения актов в соответствие с требованиями действительного времени (например, если изменения уже внесены в акт или он отменен) фактически приведет к невозможности превращения правового предписания в правовую норму.

При этом необходимо согласиться с мнением, что «стремление переложить работу по анализу применяемых нормативных актов, выполняемую с целью проверки их соответствия новым законодательным актам, на участников регулируемых этими актами правоотношений <…> является недопустимым, поскольку такой анализ требует специальных знаний и не должен зависеть от субъективного фактора». Так, в порядке реализации ч. 2 Раздела II Конституции РФ объем часто «формально действующих» актов, имевших юридическую силу на территории РФ до 25 декабря 1993 года, не только нуждается в самой систематизации, но и в сопровождающих ее технических действиях в виде оцифровки бумажных носителей. При этом необходимо учитывать, что право - это все же не только в английском праве искусство. Юриспруденция не только наука, но и искусство - искусство обращения со словом, а в рамках систематизации - со словесным выражением, материальной фиксацией этого слова, оказывающим непосредственное влияние на объем прав и обязанностей субъектов правоотношений.

Официальная инкорпорация, в том числе, служит основанием для вступления в действие закона или подзаконного акта, затрагивающего права и свободы и человека - в соответствии с требованиями ст. 15 Конституции РФ неопубликованный (в официальных изданиях - «Собрание законодательства РФ» как один из официальных источников опубликования в РФ представляет собой результат хронологической инкорпорации; Официальный портал правовой информации же по своей сущности - результат глобального учета федерального законодательства путем привязки «учтенных» реквизитов к содержанию конкретного правового акта). Таким образом, такая официальная инкорпорация фактически представляет собой точку отсчета для начала воздействия правового предписания на реальные отношения, а смежный вид юридической техники - техника опубликования - позволяет логично предположить за данным видом обеспечительную функцию по отношению к систематизации.

Систематизация правовых актов, таким образом, может быть рассмотрена как субъективная деятельность, обеспечивающая объективно существующие в конкретный момент субъективные потребности какого-либо субъекта в правовой информации. При этом под правовой информацией понимаем ту, которая влияет (или может повлиять) на правовой статус (т.е. систему прав и обязанностей конкретного субъекта, реализуемых им в конкретном правоотношении). Следовательно, система правовых актов (иначе - «система законодательства») автоматически нуждается в достижении цели любой информационной системы - полноты и актуальности (для конкретной цели конкретного субъекта) содержащейся информации, поскольку «социальный конструктивизм, отрицая заданность социального мира, утверждает его многообразие, возможность изменения к лучшему и, следовательно, личную ответственность за его современное состояние.

Выступая в оппозиции «наивному социальному реализму», он запрещает выдавать частные, индивидуальные интересы и стремления за общественные, и, тем самым, говорить от имени социального целого».

Полнота информации должна быть достаточной для требуемого воздействия на правовой статус субъекта, и актуальность этой правовой информации должна привести к «попаданию» субъекта в правовую именно реальность, а не оказаться предписанием из отмененного закона или расторгнутого договора и т.п. Следовательно, в задачи систематизации первично будет входить ревизия (т.е. «правовой мониторинг») правовых актов как возможность для реализации «чистки» правовых документов от устаревших или мертворожденных предписаний, а также возможность устранения коллизий и обеспечения восполнения пробелов в праве.

В условиях современного общества правовая информация должна обладать еще одним качеством: доступностью данной информации для субъекта. Однако, несмотря на развитие научно-технического прогресса и повышение технической культуры граждан по пользованию различными сервисами, обеспечивающими доступ к правовой информации (от Официального портала правовой информации до сервисов ГИБДД, содержащих информацию по штрафам, от справочных правовых систем с нормативноправовыми актами до онлайн-сервисов заключения сделок, например, покупки авиа- или железнодорожных билетов. При неосуществлении, например, учета реквизитов купленного билета с помощью онлайн сервисов реализация права воспользоваться по фактически уже оплаченному договору перевозки пассажира будет невозможна), система правовых предписаний «самовозвратилась» путем дальнейшего усложнения юридического языка и доступность правовой информации превратилась в «псевдодоступность».

Т.е. система сбалансировала техническую доступность усложнением самих правил-предписаний и, несмотря на то, что неюрист получил возможность быстрого и удобного доступа к правовой информации, для значимых случаев ему все равно потребуется помощь юриста.

Таким образом, именно учет становится основообразующим, первичным способом388 систематизации правовых актов (в том числе ненормативных) для целей обеспечения действия правовых норм системы права: только учет путем фиксации реквизитов всех уже существующих (и принимаемых новых) правовых актов позволяет поддерживать правовую информацию в актуальном виде, своевременно, во-первых, соотнося содержание изменяющего правового акта с реквизитами первичного акта, а вовторых, обеспечения примечания к реквизитам этого ранее существующего акта о внесенных изменениях.

Способы систематизации носят и взаимодополняющий характер - так, учтенные правовые документы возможно объединить в инкорпорированный комплекс, что позволит обнаружить возможные коллизии правового регулирования или наличие коллизии при дублировании правового акта.

По результатам такого обнаружения может быть принято решение о необходимости консолидации или кодификации.

Так, представляется интересным опыт С.Б. Полякова в отношении использования научного экспертного заключения и, таким образом, воздействия доктрины на практику. Возможно ли при проведении официальных форм систематизации осуществлять совместную работу ученых и уполномоченных государством субъектов такой официальной систематизации? Обращает на себя внимание и стремление исследователей к необходимости, а не только желанию и возможности систематизировать: «отдельные законы, к которым уже привыкли… <…> Для административного законодательства на современном этапе его развития более подходят другие формы систематизации». Видится перспективным направление и присоединения к инструментам систематизации института конституционного надзора посредством расширения круга лиц, указанных в ч. 4 ст. 125 Конституции РФ (например, возможность обращения по результатам научных исследований, т.е. в рамках абстрактного, а не только конкретного конституционного надзора).

С вопросом систематизации законодательства способами консолидации и кодификации связан и вопрос обеспечения единства юридической терминологии. При этом, при осуществлении такой правотворческой деятельности, необходимо осуществлять данный процесс терминологического единства в разумных пределах. Нельзя не обратить внимание на высказывание: «<…> Кок настаивает на сохранении терминологического аппарата «юридического французского», который в силу длительного использования выработал именно те понятия, которые наиболее точно отражали, например, все тонкости феодальных держаний. Критерием вновь становится практика <…>, слова <…> настолько прочно вплелись в само право, что изменить их невозможно. Посему и не должно изменять юридические термины».

Однако исследователи незаслуженно обходят вниманием (за редким исключением) еще одно предназначение систематизации правовых актов, а именно формирование фундамента для проведения последующих историко-правовых исследований. История формируется сегодня, именно с помощью учета и инкорпорации общество создает массив для дальнейшей обработки последующими поколениями ученых. Памятники права (а ведь объективно именно таковыми действующие правовые акты становятся) представляют собой одно из фундаментальных оснований изучения государственно-правовой истории. Конечно, необъективным фундаментом - закрепленное правовое предписание, как уже упоминалось, не обязательно будет нормой права, но тем не менее, определенный объем бывшей правовой информации такие акты передадут. Учет и последующая инкорпорация ненормативных актов (например, с привязкой к статьям исследуемого памятника права), в частности, судебных решений (речь идет, в первую очередь, о российской правовой системе, а не какой-либо иной, поскольку «в различных правовых системах право формируется разными способами, определяет и соответствующие особенности юридической техники») - это будет уже почти реальная история. Почти - поскольку, как показывает практика, «мало выиграть суд, надо еще взыскать присужденное», т.е. право-то на возмещение причиненного ущерба получено, а вот само возмещение действующая правовая реальность отнюдь не гарантирует, поскольку суды редко удовлетворяют ходатайства о наложении обеспечительных мер при разрешении споров «рядовых» граждан. Различие правовых предписаний и действующих правовых норм правовой реальности будет, в первую очередь, видно именно из соотнесения закрепленного, например, в законе предписания - и его практической реализации.

Таким образом, сегодня качественная систематизация закрепленной в письменной форме правовой информации (приравниваем к систематизации законодательства в связи с устоявшейся терминологией) предназначена для обеспечения единства и эффективной функциональности правового пространства современного общества. Т.е. систематизация осуществляет внешнее преобразование внутреннего содержания системы права (в ограниченном письменной формой объеме).

В качестве проблем повышения степени информатизации в процессе систематизации необходимо обозначить проблемы системности в целом: система, разрастаясь, перестает функционировать так, как было задумано, поскольку повышается уровень самоорганизации данной системы. Современный объем документов, содержащих правовую информацию, превращается в лавину, и чем больше элементов в системе - тем сложнее просчитать их взаимодействие и взаимовлияние. В результате этого повышается самоорганизация системы, а влияние субъекта систематизации на нее - минимизируется. Таким образом, консолидация и кодификация, направленные на снижение количества нормативно-правовых актов и уменьшение объема правовых предписаний путем повышения их модельности и абстрактности, могут оказать влияние на объем преимущественно законов.

Но подзаконные акты кодифицировать ведь невозможно - на то они и подзаконные, чтобы содержать процессуальные (процедурные) предписания, необходимые для реализации закрепленных в законах материальных предписаний.

Таким образом, система правовых актов в настоящее время приближается к точке бифуркации, т.е. тому моменту, когда количество правовых актов превысит возможности системы их обработать. Варианты выхода неизвестны: максимально кодифицировать/консолидировать акты - малореально. Провести максимально полную ревизию правовых актов с целью снижения их количества путем исключения из возможно воздействующих на правовую реальность - бессмысленно из-за их относительно малой доли. Не принимать новые акты - нереально, т.к. общественные отношения не стоят на месте, а качество законодательства оставляет желать лучшего.

С другой стороны, можно уповать, что система стабилизируется путем дальнейшего развития информационных технологий, что обеспечит возможность создания единой базы правовых актов (хотя бы нормативных) всей российской правовой системы на всех уровнях правотворчества - федеральном, субъектов федерации, муниципальном. Но уровень локального правотворчества данная система не сможет учитывать в реальном времени ни при каких условиях в связи с высоким динамизмом самого существования данных субъектов правотворчества.

Необходимо обратить внимание и на излишнюю «доверчивость» современного человека к информационным технологиям: какова вероятность, что автоматическая система учета правовых актов срабатывает должным образом, если даже единый классификатор правовых актов требует настоятельного внимания систематизаторов в связи со своим несоответствием существующих рубрик требованиям систематизаторов. Так, справочные правовые системы часто не позволяют обратиться к акту по поиску с помощью составного термина (из нескольких слов), поскольку каждое из этих слов учитывается рубрикатором как самостоятельный термин.

Одновременно автоматизированная система в любой момент может дать сбой - что делать, например, при утрате базы данных на электронном носителе (или отключении электричества, при иных технических неполадках), если версий «на бумаге» нет (не было - при электронной услуге - или документ утрачен в связи с ветхостью либо по иным причинам)? Современные юристы сегодняшнего поколения не представляют себе, как обходиться без справочных правовых систем - желание приобретать навык «самостоятельного учета» практически утрачено. Таким образом, система правовых актов действительно самокомпенсирует сама себя: упрощение технической правовой работы автоматически компенсируется путем более безответственного отношения как к содержанию создаваемого нормативного акта, так и к обеспечению возможности обращения к нему. Напрашивается вывод Т.В. Кашаниной о стабильности объема нервной энергии вне способов ее распределения между элементами системы, повторяющий третий «закон» Дж. Галла, что приводит к осуществлению «принципа Ле Шателье: сложные системы имеют тенденцию противопоставлять себя своим же функциям». Так, в Трудовой кодекс РФ от 30.12.2001 г. первые изменения были внесены уже 24.07.2002 г.; в Кодекс об административных правонарушениях от 30.12.2001 г. - 25.04.2002 г.; в Гражданский процессуальный кодекс от 14.11.2002 г. - 30.06.2003 г.; в ФЗ «Об образовании в РФ» от 29.12.2012 г. - 07.05.2013 г. В еще фактически не реализованный ФЗ «О выборах депутатов ГД ФС РФ» от 22.02.2014 г. уже 24.11.2014 г. были внесены изменения! Вспоминается указание Петра Великого: «Кто прожекты будет абы как ляпать, того чина лишу и кнутом драть велю».

Систематизация правового материала набирает обороты не только в рамках внутригосударственного права, но и в международном праве - с целью обеспечения единства комплекса правил, выступающих в качестве основополагающих принципов права. Современное международное право представляет собой достаточно сложную систему, охватывающую правовые нормы, признаваемые и принимаемые государствами, международными межправительственными организациями, иными субъектами международного права. Одной из целей создания информационно-правовой системы «Международное право» явилась систематизация норм международного права, являющихся обязательными для Российской Федерации, а также вспомогательных международных документов, принятых в рамках международных межправительственных организаций, конференций и раскрывающих содержание норм международного права, которые действуют в той или иной сфере общественных отношений. Система в настоящее время доступна для судов общей юрисдикции через Государственную автоматизированную систему «Правосудие». Система продолжает расширяться, но принципы построения этой системы не удовлетворяют уже требованиям современности в связи со все расширяющимся объемом, а ценность права продолжает растворяться во все увеличивающемся объеме правовых документов.

Современный мир стремительно набирает скорость, что влечет за собой и изменение существующих общественных отношений. Информация на сегодняшний день представляет собой главный товар, спекуляция которым осуществляется как на высшем государственном, так и на межгосударственном уровнях. Сведения, предоставляемые независимо от формы их внешнего выражения, выполняют функцию не просто «данных», а именно «информационных», т.е. уже переработанных - передаются не сами данные, а их отражение в сознании людей. Таким образом, информация изменяет свое содержание в условиях конкретного контекста.

Одним из самых обсуждаемых в последнее десятилетие политико-правовых вопросов выступает аспект все повышающейся роли информатизации общества. Исследователи чаще анализируют техническую сторону информатизации (вопросы передачи информации через различные каналы с помощью современных технологий) либо обращают внимание на институциональные моменты данного этапа эволюции мирового сообщества.

Однако несправедливо малое внимание уделяется праву как основному внешнему регулятору общественных отношений, максимально распространенному именно в тех обществах, которые подверглись воздействию последствий стремительного развития информационных технологий XX века.

Ни одна информационная война, которых в мировой истории было достаточно, не обошла своим вниманием процесс формирования новых семиотических единиц путем наделения «революционным» смысловым содержанием банальных категорий (а именно простота здесь имеет важнейшее значение, поскольку работа манипулятора ведется с обыденным уровнем правосознания). Основная задача любой информационной войны - дискредитировать тот смысл, который вложен правящей (или господствующей) элитой в данный момент в конкретном обществе, подвергающемся воздействию информационных атак.

Современный уровень развития информационных технологий определенной части населения совершенно различных государств позволяет получить доступ к существующим данным. Однако информация - это не сами «данные», это отражение этих данных (т.е. юридических фактов) в восприятии субъектов, осуществляющих коммуникацию. Т.е. не столь важно становится истинное содержание информации, сколь значимым выступает аспект подачи этой информации или одновременная ее подача с абсолютно противоположных точек зрения, что также позволяет дискредитировать ее содержание.

Однако существует определенный объем информации, который в целом не должен быть подвергнут информационным атакам манипуляторов в силу своего предназначения - обеспечения стабильности общества. Такой объем информации несут в себе именно правовые нормы, существующие в государстве и предназначенные для регулирования возникающих общественных отношений. В образе «современного» государства «западного глобализирующегося мира» такие нормы зафиксированы в виде правовых предписаний (своего рода «правовых пожеланий государства») и закреплены (в пределах континентальной правовой системы) преимущественно в виде правовых актов. В результате такой правотворческой деятельности государства путем трансляции информации через правовые нормы оно информирует граждан о возможном, должном и запрещенном поведении.

Однако фокусирование внимания только на функции государства в данном вопросе не является достаточным для полноты рассмотрения вопроса трансляции таких «правовых» категорий. Правовое предписание, зафиксированное в нормативном акте, еще не является нормой права до тех пор, пока не воплощено в конкретном поведении субъектов и не получило должного распространения в данном обществе.

Таким образом, через фиксацию в правовых формулах субъекты-адресаты правовых предписаний получают сведения о политике государства в данный момент (так, показательным будет вопрос о «кардинальном повороте» точки зрения Конституционного Суда Российской Федерации в отношении федерального закона № 184-ФЗ в свете внесенных в него изменений в 2005 году в отношении порядка назначения высших должностных лиц субъектов РФ парламентами этих субъектов - тогда как ранее такой порядок был признан Судом противоречащим Конституции) и о приоритетных направлениях эволюции общественных отношений (здесь иллюстрацией послужит федеральный закон об ОСАГО, принятие которого ознаменовало внедрение в финансовый механизм российского государства страховой деятельности, до этого момента носившей характер фрагментарной).

Несмотря на кажущуюся превалирующую роль государства в данном вопросе осуществления правового регулирования, все же приходится признать, что право, как объективно существующее явление, выполняет и собственную информационную функцию, а не только посреднически позволяет выполнять информационную функцию государству. Выражается это, прежде всего, в частом несовпадении идеи формулирования правового предписания - и фактической реализации нормы права, вынуждая правотворческие органы корректировать принятые правовые акты в целях их сближения с ожиданиями общества. Однако данный процесс носит двусторонний характер: как законодатель стремится трансформировать регулирование общественных отношений в целях (в идеале) достижения социального компромисса, так и общество постепенно «дотягивается» до должного уровня разрешения конфликтов правовыми средствами.

Право, представляя собой объем моделей должного поведения, информирует общество о необходимом уровне правовой культуры для понимания и дальнейшей трансляции в реальность закрепленной в правовых предписаниях правовой информации. Так, ранее неразумно растиражированный средствами кино и телевидения образ в настоящее время активно с помощью федерального законодательства и введенных санкций за нарушение ограничений как продажи, так и употребления табачных изделий и алкогольной продукции фактически сформировал обратную модель позитивного поведения, свойственную предыдущей стадии развития российского общества.

Исходя из правовых предпосылок, общество формирует те краеугольные камни своего менталитета, которые способствуют (естественно, не 100% охватом субъектов-адресатов, но тем не менее) его устойчивости.

Несмотря на существующие проблемы, право все же (в рамках континентальной правовой культуры) несет тот заряд правовых данных, которые, путем превращения их в информацию (т.е. путем их восприятия субъектами правоотношений), позволяет на территории одного из самых многонациональных государств - российского - пытаться сформировать единый фундамент мироустройства.

Процесс информационных атак, в этом случае, начинает приобретать не только политическую, но и правовую направленность - задача манипуляторов не столько дискредитировать конкретных политических субъектов, сколько обесценить существующие правовые предписания. Так, периодически возникающие «слухи» о грядущем принятии новой Конституции России, с точки зрения правовых механизмов регулирования такой сложнейшей правотворческой процедуры, наталкиваются на отсутствие федерального конституционного закона о Конституционном Собрании, которому ст. 135 действующей Конституции Российской Федерации предоставлено право (и обязанность) разработки проекта новой конституции. Таким образом, владение правовой информацией о наличии пробела в правовом регулировании процедуры принятия нового Основного закона фактически позволяет нивелировать подобные «слухи» до момента принятия такого ФКЗ.

Сегодняшнее «общество потребления» при изобилии доступной информации порождает и новую социальную мотивацию - представление нового объема информации как очередного товара. Причем стоимость такого товара сегодня далеко не всегда измеряется в денежном эквиваленте - часто «стоимостью» выступает нематериальное «признание» (например, количеством «лайков» или «подписчиков»). Виртуальная реальность порождает «псевдопризанность» каждой единицы человеческого общества, в результате переносимую на «реальную» жизнь - таким образом, виртуальность проникает в реальность. Исходя из этого, процесс манипулирования информацией в виртуальном пространстве приносит свою пользу манипуляторам и в реальности.

Таким образом, правовое регулирование «информационных» отношений на сегодняшний день представляет собой максимально актуальную сферу деятельности государства. И здесь возникает вопрос не только обеспечения безопасности самого объекта (персональных данных, коммерческой и государственной тайны и т.п.), но и непосредственное регулирование содержания казалось бы «открытой» информации - обсуждения политических решений, реакции на те или иные высказывания мировых и внутригосударственных политических лидеров, выражение мнений о различных событиях. На сегодняшний день государство, во-первых, пытается разработать систему контроля за процессами информационного контроля (как «нашумевший» «пакет Яровой»), а, во-вторых, непосредственно само осуществляет информационный обмен со своими гражданами.

Следовательно, несмотря на не столь значительную роль права по сравнению с политическими инструментами управления обществом, именно право позволяет создать тот «мостик», с помощью которого обеспечивается рациональное взаимодействие как внутри общества, так и общества и государства. В связи с формирующимся новым типом культуры - «человекоцентризмом», и в силу прогресса информационных технологий время и пространство в вопросе распространения информации сегодня перестают иметь хоть сколько-нибудь существенное значение - реальное содержание законопроектов и принятых законов можно увидеть практически в «онлайн-режиме», что не позволяет манипуляторам превращать правовые предписания в доступный инструмент.

Проблемой остается качество формулировок правовых предписаний - язык закона (а подзаконных актов - тем более) все усложняется, однако при должном внимании как правотворческих органов, так и адресатовсубъектов правоотношений, формулировки правовых актов, возможно, нуждаются в корректуре. Специфика информации заключается в том, что это нематериальный объект - в отличие от самих данных, которые могут быть зафиксированы на материальном носителе - поэтому язык права, язык правовых актов приобретает все большую значимость в целях обеспечения информационной правовой безопасности - в вопросе защиты от искажения при трансляции правовых предписаний принятых законов, например, средствами массовой информации, нередко «переворачивающих с ног на голову» саму идею принятого закона.

Именно должный уровень воздействия права в вопросе передачи правовых данных, а не искаженной информации, позволит праву в должной мере реализовать и остальные функции, реализуя, таким образом, свою сущность - обеспечение социального компромисса - путем распределения социальных ролей между возможным, должным и социальным поведением субъектов в одном и том же правоотношении, в чем, собственно, и заключается смысл правовой нормы. При толковании же такой правовой нормы толкующий субъект вкладывает в этот процесс весь имеющийся к данному моменту опыт разрешения тех конфликтов, которые возникали ранее.

Именно поэтому основное направление воздействия права на общественные отношения - вовсе не регулятивная (как принципиально указывают позитивисты), а превентивная функция - именно путем информирования субъектов правоотношений о мерах поведения право может позволить предупредить возникающие конфликты, а не только регулировать уже возникшие.