Теория государства и права (2011)

Разнообразие теорий происхождения государства и права

Необходимость исследования проблем происхождения государства и права

Изучение происхождения государства и права имеет не только чисто познавательный, академический, но и политико-практический характер.

Оно позволяет глубже понять социальную природу государства и права, их особенности и черты; дает возможность проанализировать причины и условия их возникновения и развития; позволяет четче определить свойственные им функции — основные направления их деятельности, точнее установить их место и роль в жизни общества и в политической системе.

Среди теоретиков государства и права нет не только единства, но даже общности взглядов в отношении процесса происхождения государства и права.

При рассмотрении данного вопроса никто, как правило, не подвергает сомнению такие общеизвестные исторические факты, как то, что первыми государственно-правовыми системами в Древней Греции, Египте, Риме и других странах были рабовладельческие государство и право.

Никто не оспаривает того факта, что на территории нынешней России, Польши, Германии и ряда других стран никогда не было рабства.

Исторически первыми здесь возникли не рабовладельческие, а феодальные государство и право. He оспариваются и многие другие исторические факты, касающиеся происхождения государства и права.

Однако этого нельзя сказать обо всех тех случаях, когда речь идет о причинах, условиях, природе и характере происхождения государства и права.

Над единством или общностью мнений здесь преобладает разнобой.

Помимо общепризнанных мнений в вопросах происхождения государства и права нередко имеют место прямые искажения данного процесса, сознательное игнорирование ряда весьма существенных для его глубокого и всестороннего понимания фактов. «Если понятие го сударства, — писал в связи с этим еще в начале XX в. видный государствовед Гумплович, — часто сводилось к выражению политических тенденций, к изображению политической программы и служило знаменем для политических стремлений, — то неменьшему извращению должен был подвергаться и чисто исторический акт происхождения государств.

Его часто искажали и сознательно игнорировали в пользу так называемых «высших» идей». «Чисто исторический акт происхождения государств строили на идее, выводили из известных потребностей или, иначе говоря, из определенных рационалистических и нравственных мотивов.

Полагали, что для поддержания морали и человеческого достоинства обязательно нужно скрыть действительный, естественный способ возникновения государств и выставить вместо него какую-нибудь «легальную» и гуманную формулу».

Дело, однако, заключалось не столько в преднамеренном сокрытии «действительного, естественного способа» возникновения государства и права, сколько в различном понимании сути самой значимости этого процесса.

Ведь один подход к пониманию естественного способа возникновения государства и права может быть связан, скажем, с естественным развитием экономики и общества, на базе или в рамках которых возникают государство и право.

И совершенно другой — с естественным развитием общей культуры людей, их интеллекта, психики, наконец, здравого смысла, приведших к осознанию объективной необходимости формирования и существования государства и права.

Кроме этого при рассмотрении проблем возникновения государства и права важно учитывать и то, что сам процесс появления государства и права далеко не однозначен.

С одной стороны, необходимо различать процесс первоначального возникновения государства и права на общественной арене.

Это процесс формирования государст- венно-правовых явлений, институтов и учреждений на основе разложившихся по мере развития общества догосударственных и, соответственно, доправовых явлений, институтов и учреждений.

А с другой стороны, необходимо выделять процесс зарождения и развития новых государственно-правовых явлений, институтов и учреждений на базе ранее существовавших, но по каким-то причинам ушедших с общественно-политической сцены государственно-право- вых явлений, институтов и учреждений.

Отмечая неоднозначный, двойственный характер процесса возникновения государства и права, известный российский правовед Г.Ф. Шершеневич писал в 1910 г., что этот процесс непременно нужно изучать, как минимум, в двух плоскостях.

Важно исследовать, каким образом впервые в недрах общества зародилось государство.

Это — одна плоскость, одно восприятие процесса возникновения государства и права.

И совсем иначе ставится вопрос, когда исследуется, каким образом в настоящее время, когда почти все человечество живет в государственном состоянии, возможны новые государственные образования.

Необходимость такого дифференцированного подхода к исследованию процесса возникновения государства и права обусловливается тем, что в том и другом случае существуют разные условия возникновения и развития данного процесса, далеко не одинаковые причины возникновения этого явления, значительно отличающиеся друг от друга закономерности их становления и последующего развития.

Если, например, на ранних этапах развития государства и права доминирующую роль играли объективные, естественные факторы, то на последующих стадиях развития государственно-правовой материи, при смене одних, отживших свой век государств и правовых систем, другими, вновь возникающими государствами и правовыми системами, наряду с объективными факторами, важную роль стали играть и субъективные факторы. He случайно поэтому при рассмотрении процесса возникновения одних государств и правовых систем на месте других по мере созревания общества все чаще стали обращать внимание не только на такую преимущественно естественную форму развития государственно-правовой материи, как эволюция, но и на такую форму, содержащую в себе значительный субъективный заряд, как революция.

Отнюдь не случайно в многочисленных научных и художественных изданиях наряду с различными объективными факторами, предопределяющими процесс замены одних государств и правовых систем другими, все больше внимания стали уделять и субъективным факторам.

В равной мере это относится как к Древнему миру — первоначальному периоду смены одних государственно-правовых систем другими, так и к Средневековью и, разумеется, к настоящему времени.

Отвечая на вопрос — скольких видов бывают государства и как они приобретаются, известный философ, мыслитель эпохи Возрож дения Н.

Макиавелли писал, что государства могут быть «либо унаследованными — если род государя правил долгое время, либо новыми».

Новым может быть государство в целом либо его часть, присоединенная к унаследованному государству вследствие завоевания.

Новые государства разделяются на те, где подданные привыкли повиноваться государям, и те, где они испокон веков жили свободно.

Государства приобретаются «либо своим, либо чужим оружием, либо милостью судьбы, либо доблестью».

Способы приобретения государств, или, иными словами, формы их возникновения, имеют важное значение не только с точки зрения политической, а точнее — государственно-правовой теории, но и с точки зрения прагматической, с позиции практики.

Они имеют важное значение, во-первых, для удержания правящими элитами или отдельными лицами (царем, монархом, князем) вновь приобретенной государственной власти.

Трудно удержать власть новому и даже наследному государю, присоединившему новое владение прежде всего вследствие «той же естественной причины, какая вызывает перевороты во всех новых государствах».

А именно: люди, веря, что новый правитель окажется лучше, охотно восстают против старого.

Однако вскоре они на опыте убеждаются, что обманулись, «ибо новый правитель всегда оказывается хуже старого.

Что опять-таки естественно и закономерно, так как завоеватель притесняет новых подданных, налагает на них разного рода повинности и обременяет их постоями войска, как это неизбежно бывает при завоевании».

Таким образом новый правитель наживает себе врагов среди тех, кого притесняет, и теряет дружбу тех, кто способствовал завоеванию.

Причина заключается в том, что он не может вознаградить их в той степени, в какой они от него ожидали.

С другой стороны, он не может применить к ним жесткие меры, поскольку он им обязан приобретением своей новой власти.

Каков же выход из создавшегося положения? Какие меры необходимо предпринять, чтобы удержать «приобретенные» государство и государственную власть? Ответ на эти вопросы следует в зависимости от того, в каких условиях возникали новое государство и, соответственно, государственная власть.

Если они возникали в условиях забитости населения, не знавшего раньше никаких прав и свобод, а также в пределах территории одной страны и одного языкового пространства, то в этом случае новому правителю для удержания государственной власти требуется предпринять, согласно довольно циничному замечанию Макиавелли, по крайней мере, следующие «предосторожности».

Прежде всего — искоренить род прежнего государя, «ибо при общности обычаев и сохранении старых порядков ни от чего другого не может произойти беспокойства».

А кроме того, необходимо предпринять меры для сохранения прежних законов и податей, которые будут способствовать тому, чтобы вновь образованное государство и все завоеванные земли слились «в одно целое с исконным государством завоевателя».

В том же случае, когда государство и государственная власть возникают путем завоевания в чужой по языку и обычаям стране, правителю этого государства следует предпринять несколько иные меры.

А именно: «учредить в одном-двух местах колонии, связующие новые земли с государствами завоевателя; сделаться главой и защитником более слабых соседей»; постараться ослабить сильных, а кроме того, следить за тем, чтобы в страну «как-нибудь не проник чужеземный правитель, не уступающий ему силой».

Ссылаясь при этом на исторический опыт своих предшественников, Макиавелли пишет, что римляне, завоевывая страну и создавая новое государство, соблюдали все названные правила, в том числе — «учреждали колонии, покровительствовали слабым, не давая им, однако, войти в силу; обуздывали сильных и принимали меры к тому, чтобы в страну не проникло влияние могущественных чужеземцев».

Во-вторых, способ возникновения новых государств и правовых систем на месте старых имеет важное значение в морально-политическом и социальном плане как основа для формирования новых законов и их добровольного соблюдения.

В зависимости от того, каким образом формируется новое государство — создается ли оно, скажем, путем завоевания одних народов другими, образуется ли оно в результате освобождения народов и стран от колониальной зависимости — в момент образования оно приобретает далеко не одинаковую социальную и морально-политическую основу для своего существования и функционирования, а значит, и далеко не равнозначную базу для своей правотворческой и правоприменительной деятельности.

Из многовекового опыта существования и функционирования вновь возникающих государств на базе старых со всей очевидностью следует, что и морально-политический потенциал, и легитимность их существования и функционирования находятся в прямой зависимости от легитимности способов их возникновения и от степени их поддержки со стороны народных масс.

В прямой зависимости от этого находится также легитимность процесса правотворчества и правоприменения со стороны общества.

Спрашивается, писал по этому поводу Е. H Трубецкой, в силу каких причин законы, издаваемые вновь возникшим или давно существующим государством, должны признаваться правом и добровольно соблюдаться? Очевидно, в силу того, что они изданы властью, которая имеет право их издавать, которая «имеет право на повиновение подданных». Ho, спрашивается, вторил автор, почему же власть имеет право на повиновение подданных? He потому ли, что она обладает силой удерживать их в повиновении? Ho мы знаем из исторического опыта, что сила сама по себе не создается и не может создавать права.

По отношению к власти, которая управляет с помощью одной только голой силы, «подданные не связаны ни правовыми, ни вообще какими бы то ни было обязательствами».

Власть имеет несомненное право господствовать лишь постольку, поскольку она действительно представляет собою то общество, над которым она господствует в том смысле, что служит его благу, выражает его волю, «соответствует господствующим в данной среде интересам и воззрениям».

Так или иначе, делал вывод исследователь, право власти сводится к праву того народа или общества, от имени которого она господствует и повелевает.

Если мы обязаны повиноваться ей, то только потому, что она олицетворяет собой авторитет той или иной окружающей нас экономической, социальной, политической и иной общественной среды.

В-третьих, способ или форма возникновения новых государств, а с ними и правовых систем, наряду с существующими или на месте некоторых, ранее существовавших государственно-правовых систем, имеет огромное значение для их дальнейшего укрепления и развития в плане поддержания их жизненного тонуса, усиления их социально-политической сбалансированности.

Из опыта формирования и функционирования многочисленных государств в различных частях мира следует, что государства, воз никающие путем широкой опоры на массы, всегда имеют больше шансов на выживание и развитие, нежели государства, не имеющие такой широкой социальной поддержки.

На примере возникновения в период Средневековья «не в силу злодеяний и беззаконий, а в силу благоволения сограждан» новых государств и единовластных политических систем Макиавелли не без оснований считал, что «государю надлежит быть в дружбе с народом, иначе в трудное время он будет свергнут».

Новые государства и единовластие в них, рассуждал автор, учреждаются либо знатью, либо народом, «в зависимости от того, кому первому представится удобный случай».

Знать, видя, что она не может противостоять народу, возвышает кого-нибудь из своих и провозглашает его государем, чтобы за его спиной утолить свои вожделения.

Так же, как и народ, видя, что не может сопротивляться знати, возвышает кого-нибудь одного, чтобы в его власти обрести для себя защиту.

Тому, кто приходит к власти с помощью знати, «труднее удержать власть, чем тому, кого привел к власти народ, так как если государь окружен знатью, которая почитает себя ему равной, он не может ни приказывать, ни иметь независимый образ действий.

Тогда как тот, кого привел к власти народ, правит один, и вокруг него нет никого или почти никого, кто не пожелал бы ему повиноваться».

Кроме того, пояснял исследователь, нельзя честно, не ущемляя других, удовлетворить притязания знати, но можно удовлетворить требования народа, так как «у народа более честная цель, чем у знати: знать желает угнетать народ, а народ не желает быть угнетенным».

Сверх того, с враждебным народом нельзя ничего поделать, ибо он многочисленен, а со знатью — можно, ибо она малочисленна.

Народ, на худой конец, отвернется от государя, тогда как от враждебной знати можно ждать не только того, что она отвернется от государя, но даже пойдет против него, ибо она «дальновидней, хитрее, загодя ищет путей к спасению и заискивает перед тем, кто сильнее».

Таким образом, делал вывод Н.Макиавелли, если государь пришел к власти с помощью народа, то он «должен держать его дружбу, что совсем не трудно», ибо народ требует только того, чтобы его не угнетали. Ho если государя привела к власти знать наперекор народу, то первый его долг — заручиться дружбой народа, что опять-таки не трудно сделать, если взять народ под свою защиту.

Люди по своей природе таковы, что, видя добро со стороны тех, от кого ждали зла, особенно привязываются к благодетелям, поэтому народ еще больше расположится к государю, чем если бы сам привел его к власти.

Широкая поддержка народных масс в процессе возникновения государства имеет решающее значение не только для укрепления власти и поддержания в последующем высокого жизненного тонуса государства, но и для успешного преодоления возникающих при этом кризисов.

Речь при этом идет не только о кризисах становления и роста государственного механизма, когда еще молодое государство самоутверждается, укрепляет свою власть и нередко является ареной ожесточенной борьбы за завоевание власти, но и о кризисах «зрелого возраста», возникающих на более поздних этапах развития общества и государства, когда, по словам известного французского правоведа М. Ориу, «зрелое государство стремится осуществить внутри себя политическую свободу и, в то же самое время, социальную справедливость».

Такого рода кризисами являются политические и социальные кризисы современной нам эпохи, начало которым положили Английская революция 1688 г. и Французская революция 1789 г. и которые были вызваны «негармоничным развитием некоторых идей или принципов» и породили не только революционный дух, но и дух реакции как противодействие ему.

Борьба между ними все шире развертывается на наших глазах.

Слова эти были сказаны М. Ориу больше ста лет назад.

Во многом они сохраняют свою актуальность и поныне.

Речь, разумеется, идет не только о борьбе революционного и реакционного духа.

Вопрос ставится шире. Речь идет о периодически обостряющихся и ослабевающих противоречиях и конфликтах между власть имущими в различных странах и остальной массой населения, а также между отжившими свой век государствами и политическими режимами, с одной стороны, и вновь нарождающимися, с другой.

Это бесконечный, никогда не прекращающийся процесс.

Рано или поздно он затрагивает в той или иной мере все без исключения государства и политические режимы.

Распад Римской империи и образование на ее основе ряда самостоятельных государств, распад Британской империи, развал СССР и образование на их основе новых, самостоятельных государств и многие другие примеры из глубокой истории и современности свидетельствуют именно об этом.

Бывшие сверхдержавы или обычные рядовые государства под влиянием происходящих в обществе и в окружающем мире процессов претерпевают существенные изменения, а со временем и уходят с мировой арены.

Этот процесс неизбежно коснется и всех ныне существующих, даже, казалось бы, сильных государств: США, Канады, Англии, Франции и др.

Эволюционные или радикальные, революционные изменения в этих странах предопределены самой их социально-политической природой, а также непрерывно происходящими изменениями в мировой экономике, политике, идеологии, науке, культуре.

Чтобы глубоко и всесторонне понять сущность и особенности существующих ныне государств и правовых систем, а также попытаться выявить исторические тенденции их развития в будущем, необходимо прежде всего изучить, как эти государства и государственные образования возникают, какой путь они проходят и чем они становятся сейчас.

В.И. Ленин был прав, когда писал, что если рассматривать какое угодно общественное явление, включая государство, под углом зрения его возникновения и развития, то в нем, несомненно, окажутся остатки прошлого, основы настоящего и зачатки будущего.

Таким образом, акцентируя внимание на изучении проблем возникновения и развития государства в настоящем, мы тем самым перебрасываем мост в его прошлое и создаем предпосылки для понимания основных тенденций его развития в будущем.

Рассматривая проблему взаимосвязи и взаимодействия настоящего с прошлым и будущим на примере эволюции общества, Н.М. Корку нов писал, что рядом с настоящим для общества и государства имеет важное значение и прошлое.

Каждое поколение имеет известное влияние на развитие общественной жизни в будущем, с одной стороны, и каждое поколение получает богатое наследство от отцов и дедов из прошлого — с другой стороны.

Жизнь и склад общества, подчеркивал ученый, тем в большей степени определяются прошлым, чем больше это прошлое богато историческими событиями.

Слабое общество в настоящем может, однако, продолжать существовать, если оно богато прошлым.

Примером может служить Римская империя, существовавшая в течение долгого времени после того, как некоторые условия, несомненно, вели ее к падению.

Ее прошлое было так богато, что даже варвары, разрушившие ее политическое могущество, не могли не преклоняться перед величием ее цивилизации.

Однако рядом с прошлой исторической жизнью, определяющей склад всей общественной жизни, и рядом с настоящими благоприятными или неблагоприятными условиями находится еще третий элемент, составляющий важную отличительную черту общественных явлений.

В силу того, что человек одарен сознанием и памятью, он переносится от прошедшего к будущему.

Память и желание — две стороны одного и того же явления.

То, что человек накопил в опыте прошлого, он так или иначе переносит в будущее.

Каждый человек способен, благодаря создаваемым им идеалам, иметь свое собственное представление о будущем. «Существование этих идеалов или отсутствие их, их характер, все это чрезвычайно важные моменты, определяющие общественную жизнь».

Таким образом, общество определяется тремя моментами: «настоящими условиями жизни, прошедшими и теми идеалами, которые образуются на основании прошедшего опыта».

Сказанное в полной мере относится не только к общественной, но и к государственной жизни, к государству.

Возникновение и становление любого из его типов в настоящем всегда имеет свои корни в виде причин, условий, материальной, социальной, политической и иной основы данного процесса в прошлом.

Одновременно с этим процессом закладываются материальные и иные предпосылки для поддержания его высокого жизненного тонуса, для укрепления и развития в будущем.

Исходным моментом во всем этом движении государственно-правовой материи является процесс возникновения государства и права со всеми свойственными ему признаками и особенностями в виде различных способов и форм его проявления, разных условий и причин формирования государства и права, разнообразных обычаев и традиций, содействующих или препятствующих их зарождению.

Причины разнообразия теорий происхождения государства и права

В мире всегда существовало множество различных теорий, объясняющих процесс возникновения и развития государства и права.

Это вполне естественно и понятно.

Ибо каждая из них отражает или различные взгляды различных групп, слоев, классов, наций и других социальных общностей на данный процесс, или — взгляды и суждения одной и той же социальной общности на различные аспекты данного процесса возникновения и развития государства и права.

В основе этих взглядов и суждений всегда находились различные экономические, финансовые, политические и иные интересы.

Речь идет не только о классовых интересах и связанных с ними противоречиях, как это длительное время утверждалось в нашей отечественной и отчасти — зарубежной литературе.

Вопрос ставится гораздо шире. Имеется в виду весь спектр существующих в обществе интересов и противоречий, оказывающих прямое или косвенное влияние на процесс возникновения, становления и развития государства и права.

За время существования юридической, философской и политической науки были созданы десятки самых различных теорий и доктрин.

Высказаны сотни, если не тысячи самых различных предположений.

Вместе с тем споры о природе государства и права, причинах, истоках и условиях их возникновения продолжаются и по сей день.

Причины их и порождаемых ими многочисленных теорий заключаются в следующем.

Во-первых, в сложности и многосторонности самого процесса происхождения государства и права и объективно существующих при этом трудностях его адекватного восприятия.

Во- вторых, в неизбежности различного субъективного восприятия данного процесса со стороны исследователей, обусловленного их не совпадающими, а порою противоречивыми экономическими, политическими и иными взглядами и интересами.

В-третьих, в преднамеренном искажении процесса первоначального или последующего (на основе ранее существовавшего государства) возникновения государственноправовой системы в силу конъюнктурных или иных соображений.

И, в-четвертых, в преднамеренном или непреднамеренном смешении в ряде случаев процесса возникновения государства и права с другими соотносящимися с ним процессами.

Обращая внимание на последнее обстоятельство, Г.Ф. Шершеневич отмечал, что вопрос о происхождении государства часто смешивается с вопросом «об обосновании государства».

Конечно, логически эти два вопроса совершенно различны, но «психологически они сходятся общими корнями».

Вопрос о том, почему нужно повиноваться государственной власти, в таком представлении логически связывается с вопросами, каково ее происхождение.

Таким образом, в строго теоретическую проблему о происхождении государства вносится чисто политический момент. «He то важно, каково было в действительности государство, а как найти такое происхождение, которое способно было бы оправдать заранее предвзятый вывод».

В этом заключается основная цель смешения названных явлений и отражающих их понятий.

В этом — одна из причин множественности и неоднозначности произрастающих на данной основе теорий.

Различного рода теории возникают не только в связи с неправомерным смешением процесса возникновения государства с другими взаимосвязанными с ним процессами.

Аналогичная картина наблюдается и в отношении процесса зарождения и становления права, его первоначального возникновения.

При этом нередко имеет место неправомерное смешение происхождения права с его развитием.

На это особое внимание обращал, в частности, Н.М. Коркунов.

Объяснение происхождения права, писал он, не может ограничиваться и подменяться указанием на то, как развивается право.

Главный и самый трудный вопрос заключается в объяснении первоначального возникновения права, в объяснении того, каким образом впервые появляется «самое сознание о праве». «В современном быту, — размышлял он, — мы знаем, что право творится и развивается сознательной деятельностью и при этом отправляется от сознания недостатков или неполноты уже существующего права. Ho откуда же взялось первоначальное сознание о праве?» Разрешение вопроса тем труднее, что сознание людей всегда предполагает уже готовый объект, готовое содержание.

Обыкновенно, объект одного акта сознания дается предшествующим ему, также сознательным актом. Ho когда речь идет о первоначальном возникновении сознания относительно права или государства, то такое объяснение неприменимо.

Остается предположить или врожденность правосознания, или же что «первоначально объект правосознания дается бессознательным актом». He имея возможности вполне определенно и аргументированно ответить на данный вопрос, исследователи зачастую обращаются к проблемам развития права вместо изучения проблем его первоначального возникновения.

Такая подмена близких, но не равнозначных явлений и отражающих их понятий нередко уводит в сторону от познания процесса возникновения государства и права, создает благоприятную основу для появления самых различных, порою весьма противоречивых суждений и теорий.

Кроме того, оставляя вопрос о происхождении государства и права весьма запутанным и не решенным, не умея, как отмечал Н.М. Коркунов, естественным путем объяснить их происхождение, в них начали усматривать «божественное установление».

Государство и право получает, таким образом, в глазах людей значение некоего объективного порядка, «не зависящего от человеческой воли, стоящего выше человеческого произвола».

И это действительно так. Как показывает опыт решения проблем происхождения государства и права, особая роль в решении этих вопросов на протяжении всей истории развития человечества отводилась религии.

Еще в Древнем Египте, Вавилоне и Иудее выдвигались идеи божественного происхождения государства и права. «Закон дал нам Моисей, наследие обществу Иакова», — читаем мы в Библии. Ho особенно широкое распространение данные идеи получили на стадии перехода многих народов к феодализму и в феодальный период.

На рубеже XII-XIII вв. в Западной Европе развивается, например, теория «двух мечей».

Она исходит из того, что основатели церкви имели два меча.

Один они вложили в ножны и оставили при себе.

Ибо не пристало церкви самой использовать меч.

А второй они вручили государям для того, чтобы те могли вершить земные дела.

Государь, по мнению богословов, наделяется церковью правом повелевать людьми и является слугой церкви.

Основной смысл данной теории в том, чтобы утвердить приоритет духовной организации (церкви) над светской (государством) и доказать, что нет государства и власти «не от Бога».

Примерно в тот же период появляется учение широко известного в просвещенном мире ученого-богослова Фомы Аквинского (1225—1274).

Он утверждал, что процесс возникновения и развития государства и права аналогичен процессу сотворения Богом мира.

Сам Божественный разум, согласно учению Ф. Аквинского, управляет всем миром.

Он лежит в основе всей природы, общества, мирового порядка, каждого отдельного государства.

Автор выступал за активное проникновение богословской идеологии в науку и философию, за неразрывную взаимосвязь светских и религиозных институтов.

Религия, по логике Ф. Аквинского, должна обосновывать необходимость возникновения и существования государства.

В свою очередь последнее обязано защищать религию.

Призывая светские власти беспощадно бороться с еретиками, Ф. Аквинский писал, что «извращать религию, от которой зависит жизнь вечная, гораздо более тяжкое преступление, чем подделывать монету, которая служит для удовлетворения потребностей временной жизни.

Следовательно, если фальшивомонетчиков, как и других злодеев, светские государи справедливо наказывают смертью, еще справедливее казнить еретиков...».

Религиозные учения о происхождении государства и права имеют хождение и поныне.

Наряду с ними продолжают существовать идеи, высказанные еще в Древнем Риме, о том, что на возникновение и развитие государства и права, а также на закат отдельных государств и правовых систем решающее влияние оказали человеческие слабости и страсти.

Среди них — жажда денег и власти, алчность, честолюбие, высокомерие, жестокость и другие отрицательные человеческие черты и страсти. «Что послужило главной причиной упадка Римского государства?», — спрашивает римский историк I в. до н. э. Гай Саллюстий Крисп в известной его работе «Заговор Кателины».

И тут же отвечает: «Упадки нравов, стяжательство, страсть к распутству, обжорству и прочим излишествам».

После того, пишет Саллюстий, когда «трудом и справедливостью» возросло Римское государство, когда силой оружия были укрощены великие цари и смирились дикие племена, когда исчез с лица земли Карфаген — соперник Римской державы и «все моря, все земли открылись перед нами, судьба начала свирепствовать и все перевернула вверх дном».

Римляне, которые с легкостью и достоинством переносили лишения, опасности и трудности, не выдержали испытания досугом и богатством.

Сперва развилась жажда денег, за нею — жажда власти, и обе стали как бы общим корнем всех бедствий.

Так случилось потому, что корыстолюбие сгубило верность, честность и остальные добрые качества.

Вместо них «оно выучило высокомерию и жестокости, выучило презирать богов и все полагать продажным».

Честолюбие многих сделало лжецами.

Заставило «в сердце таить одно», а вслух говорить другое.

Дружбу и вражду оценивать «не по сути вещей, а в согласии с выгодой.

О пристойной наружности заботиться больше, чем о внутреннем достоинстве».

Особенно сильно падение нравов отразилось на молодежи.

Ее легко было подтолкнуть на преступление, лжесвидетельство и мошенничество.

В ней легко было воспитать презрение к верности.

По вине богатства «на юность напали роскошь и алчность, а с ними и наглость: хватают, расточают, свое не ставят ни во что, жаждут чужого, стыд и скромность, человеческое и божественное — все нипочем, их ничто не смутит и ничто не остановит».

Все сказанное о падении нравов населения окончательно подорвало моральные основы Римского государства, и оно было обречено.

Так может случиться с любым государством.

Нравы — положительные и отрицательные, добрые и злые — несомненно, играют значительную роль в процессе возникновения и развития государства и права.

Важную, но не решающую. Они являются скорее следствием, но не первопричиной. Хотя и выступают иногда, как в случае с Римской империей, на первый план.

Как показывает исторический опыт, главные причины возникновения и развития государства и права лежат вовсе не в сфере морали или религии.

Они коренятся в области экономики и в социальной жизни людей.

Научные исследования свидетельствуют о том, что государственная организация приходит на смену родоплеменной организации. Право — на смену обычаям.

И происходит это не в силу самого по себе изменения общественных нравов, религиозных воззрений и взглядов, а в силу коренных изменений в экономической сфере и в самом первобытном обществе.

Именно они привели к разложению первобытнообщинного строя и к утрате способности первобытными обычаями регулировать общественные отношения в новых условиях.

Известные во всемирной истории крупнейшие разделения труда, связанные с отделением скотоводства от земледелия, ремесла от земледелия и с появлением торговли и обмена, привели к быстрому росту производительных сил, к способности человека производить больше средств к существованию, чем это было нужно для поддержания жизни.

Становилось экономически выгодным использовать чужой труд.

Военнопленных, которых раньше убивали или принимали на равных в свой род, стали превращать в рабов, заставляли работать на себя.

Производимый ими остаточный (сверх необходимого для прокормления) продукт присваивали.

В обществе сначала наметилось, а затем по мере разделения труда быстро усилилось имущественное расслоение, появились богатые и бедные.

В целях получения остаточного продукта стал широко использоваться не только труд военнопленных, но и труд своих сородичей.

Имущественное неравенство повлекло за собой социальное неравенство.

Общество постепенно, в течение многих тысячелетий расслаивалось на различные, со своими собственными интересами и своим собственным, далеко не одинаковым статусом, устойчивые группы, классы, социальные прослойки.

Во всей Галлии, писал по этому поводу еще в глубокой Древности Гай Юлий Цезарь (100—44 гг. до н. э.), «существуют вообще только два класса людей, которые пользуются известным значением и почетом, ибо простой народ там держат на положении рабов: сам по себе он ни на что не решается и не допускается ни на какое собрание.

Большинство, страдая от долгов, больших налогов и обид со стороны сильных, добровольно отдается в рабство знатным, которые имели над ними все права господ над рабами».

Об аналогичной ситуации, складывающейся между различными классами и слоями населения в связи с имущественным неравенством, во все последующие столетия писали многие авторы. Ho особое внимание данному фактору, оказавшему огромное влияние на процесс возникновения государства и права, уделялось в период становления капитализма и в последовавшие за этим годы.

Так, в частности, всемирно известный английский экономист Д. Рикардо обращал внимание на то, что «продукт земли — все, что получается с ее поверхности путем соединенного приложения труда, машины и капитала, — делится между тремя классами общества, а именно, землевладельцами, собственниками денег или капитала, необходимого для ее обработки, и рабочими, трудом которых она обрабатывается».

К. Маркс и Ф. Энгельс исходили из того, что с возникновением и существованием классов неразрывно связано возникновение и существование государства и права.

Государство, писал Энгельс, существует «не извечно. Были общества, которые обходились без него, которые понятия не имели о государстве и государственной власти. На определенной ступени экономического развития, которая необходимо связана была с расколом общества на классы, государство стало в силу этого раскола необходимостью».

В.И. Ленин рассматривал государство как «продукт и проявление непримиримости классовых противоречий». «Государство, — писал он в работе «Государство и революция», — возникает там, тогда и постольку, где, когда и поскольку классовые противоречия объективно не могут быть примирены».

В отличие от многих буржуазных авторов, считавших, что государство и право существуют на всех стадиях развития человеческого общества, пролетарские ученые и идеологи придерживались иного мнения.

С их точки зрения, государство и право имманентны лишь классовому обществу.

Что же касается доклассового, первобытного общества, то в нем существуют лишь зачатки государства и права. «Доклассовое общество без государства и классовое общество с государством», — заключал Ленин.

При первобытном строе начавшееся расслоение общества первоначально ведет к тому, что из общей массы членов рода выделяется знать — обособленная группа вождей, военачальников, жрецов.

Используя свое общественное положение, эти люди присваивали себе большую часть военной добычи, лучшие участки земли, приобретали огромное количество скота, ремесленных изделий, орудий труда.

Свою власть, ставшую со временем наследственной, они использовали не столько для защиты общественных интересов, сколько для личных, для удержания в повиновении рабов и неимущих соплеменников.

Появились и другие признаки разложения первобытнообщинного строя и соответствующей ему родоплеменной организации, которая постепенно стала вытесняться государственной организацией.

В новых общественно-экономических условиях прежняя система организации власти — родоплеменная организация, рассчитанная на управление обществом, не знавшим имущественного разделения и социального неравенства, оказалась бессильной перед растущими изменениями в сфере экономики и социальной жизни, усиливающимися противоречиями в общественном развитии, перед углубляющимся неравенством. «Родовой строй, — писал Ф. Энгельс в работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства», — отжил свой век.

Он был взорван разделением труда и его последствием — расколом общества на классы.

Он был заменен государством».

Государственные органы и организации частично появились в результате преобладания органов и организаций, сложившихся в рамках первобытнообщинного строя.

Частично — путем полного вытеснения последних.

О появлении признаков государства в любой стране свидетельствует прежде всего выделение из общества особого слоя людей, не производящих материальных или духовных благ, а занятых лишь управленческими делами.

Об этом же свидетельствует наделение данного слоя людей особыми правами и властными полномочиями; введение различных налогов и всевозможных податей, займов; подразделение членов общества не по кровнородственному признаку, как это было при первобытнообщинном строе, а по административно-территориальному; появление на постоянной основе особых отрядов вооруженных людей, дружин, призванных, с одной стороны, защищать террито рию и общество от нападения извне, а с другой — самим вести новые территориальные завоевания.

О появлении признаков государственной организации общества и вытеснении ею первобытнообщинного строя свидетельствуют и другие факторы.

Они указывают на то, что государство не навязывается обществу извне.

Оно возникло на его основе естественным путем.

Вместе с тем оно развивается и совершенствуется. «Все древнейшие государственные организации, — писал в середине XIX в. немецкий историк Г. Ландау, — возникли не из человеческого произвола, не благодаря организационным эдиктам...

Как раз наоборот. Они выросли, словно растение из зерна, брошенного в землю, в силу объективной необходимости, в силу неизменных, самой природой данных законов».

Аналогично обстоит дело и с государственной (или публичной) властью, являющейся признаком государства.

Право появляется в мире в силу тех же причин, что и государство, и под воздействием тех же экономических, социальных и политических процессов изменяется.

До появления имущественного разделения населения и социального неравенства общество не нуждалось в праве.

Оно вполне могло обходиться с помощью обычаев, опиравшихся на власть авторитета советов старейшин и регулировавших все общественные отношения.

Однако положение коренным образом изменилось, когда появились группы, слои и классы со своими собственными, противоречащими друг другу интересами.

Прежние обычаи, рассчитанные на полное равенство членов общества и на добровольное соблюдение содержащихся в них правил, в новых условиях оказались бессильными.

Появилась жизненная необходимость в новых правилах — регуляторах общественных отношений, которые бы учитывали коренные изменения в обществе и обеспечивались бы не только силой общественного воздействия, но и государственным принуждением. Таким регулятором стало право.

Важнейшими признаками, свидетельствовавшими о его появлении, стали следующие: социальное и имущественное расслоение в обществе, появление классов-антагонистов — бедных и богатых, угнетенных и угнетателей; постепенное сосредоточение частной собственности и права на нее в одних руках и полное их отсутствие в других; появление, наряду с имущественными, семейно-брачных и иных правоотношений; придание действующим социальным нормам общеобязательного характера, обеспечиваемого принудительной силой со стороны возникающих государственных органов; и др.

Первоначально право складывалось как совокупность новых обычаев, к соблюдению которых обязывали зарождающиеся государственные органы и прежде всего суды.

Позднее правовые нормы (правила поведения) устанавливались актами князей, королей и наделенных такими полномочиями чиновников.

Разумеется, богатеющая родовая знать, правящая верхушка всегда стремились закрепить в этих актах и обычаях прежде всего свои собственные имущественные и иные интересы, усилить с помощью зарождающегося права свою власть.

Ей это в значительной степени всегда удавалось, о чем можно судить по характеру и содержанию дошедших до нас правовых и литературных памятников той эпохи, в особенности Древней Греции, Древнего Рима, Древнего Египта, Вавилона.

Так, например, в хорошо известных каждому образованному правоведу Институциях римского юриста II в. н. э.

Гая прямо закреплялось имущественное и социальное неравенство людей: «Главное разделение лиц состоит в том, что все люди — или свободные, или рабы». «Из свободных людей одни — свободнорожденные, другие — вольноотпущенные.

Свободнорожденные суть те, которые родились свободными, вольноотпущенные — это те, которые отпущены на волю из законного рабства».

В этих же Институциях, имевших юридическую силу и выступавших одновременно в качестве учебника по римскому праву, закреплялась власть правящих кругов, одной части общества над другой, одних членов семьи над другими.

Итак, говорится в данном акте, «под властью господ состоят рабы; эта власть над рабами — есть институт общенародного права; ибо у всех вообще народов мы можем заметить, что господа имеют над рабами право жизни и смерти и что все, что приобретается рабом, приобретается господину».

Далее в Институциях Гая закрепляется деление в праве лиц на «самовластных», т. е. обладающих широкой властью по отношению к другим лицам, и подвластных. «Из подвластных одни находятся под властью отца, другие — под властью мужа, третьи — в неограниченной власти (mancipio) от другого».

Аналогичное закрепление в праве экономического и социального неравенства, наличие права собственности у одних и отсутствие его у других, официальное закрепление власти господствующих слоев и классов имеют место и у других народов.

В этом заключается одна из важнейших отличительных особенностей права и правовых обычаев — от прежних неправовых обычаев, регулировавших общественные отношения в условиях первобытного строя.

Рассматривая процесс, а вместе с ним теории возникновения государства и права, остановимся на раскрытии лишь некоторых, наиболее известных и распространенных из них.

Естественно-правовая теория

Естественно-правовая теория происхождения государства и права, или, как ее нередко называют в научной литературе, теория естественного права, является одной из старейших и в то же время одной из наиболее распространенных правовых доктрин.

Вопрос о естественном праве и его теории, писал еще в начале XX в. известный российский юрист Е. Н. Трубецкой, «есть центральный, жизненный вопрос философии права», о котором философы и ученые спорят с самого момента его зарождения.

Таким же, в значительной мере, этот вопрос остается и поныне.

Нескончаемые споры ведутся вокруг самого понятия и содержания естественного права, его реальности или надуманности, его практической значимости и применимости.

При этом обнаруживаются порой далеко не одинаковые взгляды и подходы.

Так, если одни авторы исходят из того, что естественное право как таковое и его отдельные институты в реальной жизни не существуют, что они и их понятия есть результат свойственных человеческому уму «априорных заблуждений», то другие исследователи придерживаются противоположных взглядов, считая, что естественное право как порождение самой природы и разума — это такая же реальность, как и положительное право — результат нормотворческой деятельности государства и его отдельных органов.

Последнее особенно отчетливо излагалось в работах российского дореволюционного исследователя Н. М. Коркунова, утверждавшего, что «естественное право не есть предмет только научных гипотез.

Это не книжная теория, чуждая действительности практической жиз ни.

Напротив, идея естественного права играла и в практической жизни играет едва ли не большую роль, чем в научной — теория права».

Для того чтобы сознательно разбираться во всех этих разноречивых суждениях, глубоко и всесторонне понимать суть естественного права и его теории, важно хотя бы вкратце проследить их эволюцию, основные этапы их становления и развития.

Необходимость этого обусловливается тем, что в разные исторические периоды, на разных этапах развития общества и государства взгляд на естественное право и его теорию, представление о них имели свои особенности.

В чем они заключались и как они выражались? Отвечая на этот вопрос, обратимся к первоначальной стадии становления и развития теории естественного права, которая имела место в Древней Греции и Древнем Риме.

Отдельные положения этой теории развивались еще в V-IV вв. до н. э. софистами Древней Греции. «Люди, собравшиеся здесь! — обращался к своим собеседникам один из них (Гиппий — 460—100 гг. до н. э.). — Я считаю, что вы все тут родственники, свойственники и сограждане по природе, а не по закону: ведь подобное родственно подобному по природе.

Закон же, властвуя над людьми, принуждает ко многому, что противно природе».

Характерными для этого периода развития естественного права в Древней Греции являлись споры относительно того, коренится ли право как таковое в самой природе вещей, «в вечном, неизменном порядке мироздания» или же оно выступает как результат добровольного соглашения людей, как «человеческое установление», возникшее на неопределенном отрезке времени.

Софисты в своих учениях исходили из того, что в основе образования права нет ничего вечного, неизменного.

Все, что называется «правом или правдой», составляет результат соглашения людей, искусственное изобретение человеческого ума.

Люди, первоначально жившие врозь и не придерживавшиеся во взаимных отношениях никаких правил, позднее вынуждены были в интересах безопасности всех и каждого объединиться между собой и «установить законы — нормы права и правды», которыми они устраняли царивший беспредел, защищали слабых и сковывали произвол сильных.

Против подобного рода учений и взглядов софистов решительно выступали величайшие мыслители Античности, греческие философы Сократ, Платон и Аристотель.

Общая позиция, которая разделялась и отстаивалась ими, заключалась в том, что не все законы и не все право являются «искусственным изобретением людей».

Наряду с письменными законами, порожденными людьми, существуют вечные, неписаные законы, «вложенные в сердца людей самим Божественным разумом».

Иными словами, наряду с законами, зависящими от воли людей и порождаемыми людьми через создаваемое ими государство, существуют также законы, не зависящие от воли людей и составляющие естественное право.

В основе этих законов лежит вечный, незыблемый божественный порядок, который господствует не только в человеческих отношениях, но и «во всем строе мироздания».

Подобные взгляды особенно четко прослеживались в учении Аристотеля.

Все право он рассматривал как право политическое, означающее невозможность его существования в неполитических (деспотических — по автору) формах правления, и делил его на две части, а именно — на естественное и условное (волеустановленное) право. «Что касается права политического, то оно частью естественное, частью условное.

Естественное право — то, которое везде имеет одинаковое значение и не зависит от признания или непризнания его.

Условное право — то, которое первоначально могло быть без существенного различия таким или иным, но раз оно определено (это безразличие прекращается)».

Согласно учению Аристотеля проявлением вечного, незыблемого божественного права является, в частности, разделение людей на рожденных повелевать и рожденных повиноваться, на свободных, господ и рабов.

В своем знаменитом трактате «Политика» Аристотель рассуждал: раб — это «некая одушевленная собственность», это — средство для выполнения различных работ.

Из тех, кто «по природе принадлежит не самому себе, а другому и притом все-таки человек, тот по своей природе раб».

Господином называют «не за знания, а за природные свойства; точно так же обстоит дело с рабом и свободным».

Если бы каждое орудие могло выполнять свойственную ему работу само, если бы ткацкие челноки сами ткали, тогда и зодчие не нуждались бы в работниках, а господам не нужны были рабы.

Сама природа предназначила одних людей быть свободными, а других — рабами.

Она же определила и физическое состояние, «физическую организацию» тех и других. «Природа желает, чтобы и физическая организация свободных людей отличалась от физической организации рабов: у последних тело мощное, пригодное для выполнения необходимых физических трудов; свободные же люди держатся прямо и не способны к выполнению подобного рода работ, зато они пригодны для политической жизни, а это последняя разделяется у них на деятельность в военное и мирное время...

Очевидно, во всяком случае, что одни люди по природе свободны, другие — рабы, и этим последним быть рабами и полезно и справедливо».

Точно так же полезно и справедливо рабу и его господину всегда находиться в дружеских отношениях, «раз их взаимоотношения покоятся на естественных началах».

Природным характером, естественными началами Аристотелем и его учениками и последователями объяснялись и оправдывались не только отношения по поводу рабства или властного подчинения одних людей другими, но и иные, отнюдь не естественные, а социальноклассовые по своей природе и характеру отношения.

При этом место и роль естественного права в общей системе права, как и его понятие, определялись неодинаково.

Одними авторами естественное право рассматривалось как неотъемлемая, причем равнозначная, составная часть всего права.

В то же время другими оно воспринималось как основа положительного права или как право, стоящее над ним и вступающее в силу лишь в тех случаях, когда молчит в своем бездействии установленное людьми положительное право.

Таким же разноречивым, довольно неопределенным и неустойчивым было представление о естественном праве не только у древнегреческих, но и у древнеримских юристов и философов.

Под именем естественного права у последних, писал Г.Ф. Шершеневич в начале XX в., понимались то законы в научном смысле, например, брачное сожительство, произведение потомства; то ядро положительного права, неизменно встречающееся в праве каждого народа; то, наконец, естественное право, противопоставляющееся общепризнанному положительному праву, например, в вопросе о рабстве, которое, согласно воззрениям ряда римских авторов, противоречило природе, хотя и закреплялось всюду законами.

Во всяком случае, едва ли верно, что одаренные практическим чутьем римляне смотрели на естественное право (jus naturale) только как на идеальное и не придавали ему действующей (юридической) силы.

Это мнение разделялось и другими российскими авторами, такими, например, как Н.М. Коркунов, который на основе изучения и анализа огромного эмпирического материала пришел к выводу, что римляне признавали естественное право не только в качестве некоего идеализированного права, существующего лишь в умах людей, но и в качестве института, действующего «совместно и одинаково с положительным правом».

Естественное право они относили «к сфере конкретных явлений».

Его действию придавалось такое же реальное значение, как и положительному праву.

Среди римских юристов широко было распространено мнение, согласно которому в римском праве наряду с положительным правом, состоящим из jus civile (исконно древнеримским правом, регулировавшим отношения исключительно между римскими гражданами) и jus gentium (правом, регулировавшим имущественные отношения, возникавшие между римскими гражданами и перегринами), существует jus naturale — естественное право.

Так же, как и у древних греков, положительное право относилось к области подвижного, изменчивого права, создаваемого людьми, а естественное — к области неподвижного, вечного права, порождаемого самой природой и коренящегося в отношениях, возникающих между людьми.

На всех этапах развития римского права не было единства мнений юристов по поводу сущности естественного права — jus naturale и его соотношения с правом, общим для всех народов — jus gentium.

В большинстве случаев их отличали друг от друга, нередко отождествляли друг с другом.

Еще чаще рассматривали естественное право как идеал, к которому должно стремиться положительное, действующее право.

Иногда видели в первом часть последнего.

Однако почти всегда римские юристы и философы, в отличие от древнегреческих, обращали особое внимание на то, что в ряде случаев положительное право почти неизбежно вступает в противоречие с естественным правом.

Одно из таких противоречий проявляется, например, в том, что естественное право исходит из свободы и равенства всех людей, из того, что среди них нет и не может быть различий по классовому и другим социальным признакам, нет и не может быть рабов и господ, а положительное право как раз и базируется на таких различиях.

Разнобой во мнениях римских юристов по поводу сущности и характера естественного права был связан также с разным понима- нием и толкованием природы, лежащей в основе естественного права.

Согласно множеству указаний римских юристов на наличие юридических норм, якобы не зависящих от воли человека и порожденных самой природой, последняя трактовалась далеко не одинаково.

В одних случаях она воспринимается как природа самого человека.

В других — как природа вещей, служащих объектом его прав.

В третьих же случаях она трактуется как природа возникающих в обществе правовых отношений.

Применительно к каждому из этих случаев понимания «природы» вырабатывались свои соответствующие нормы, формировались свои правоотношения.

Так, например, основываясь на природе человека, римские юристы указывали на необходимость выработки норм права, признающих недействительными обязательства несовершеннолетних, а также — на необходимость установления над ними опеки или попечительства.

Ссылаясь на природу вещей, доказывалась необходимость общего пользования проточной водой, воздухом, морем.

Последовательно проводилась мысль о важности использования «природы вещей» как источника права и отдельных юридических положений.

Наконец, апеллируя к природе отношений, римские юристы обосновывали важность и незыблемость права собственности как «наиболее абсолютного права», доказывали необходимость установления и строгого соблюдения правила, согласно которому правовые отношения прекращались бы в таком же порядке и таким способом, каким они устанавливались, и т. д.91 Значительные изменения теории естественного права произошли на следующей стадии его развития в Средние века.

Сохраняя в основе своей прежние постулаты, среди которых на первом плане стояли вечность и неизменность природы человека, естественное право (особенно это проявилось в XIV—XVI вв.) в значительной мере ассоциировалось не с природным, а с божественным происхождением.

Среди средневековых схоластов господствовало убеждение, что существует вечное право — вечные естественные законы, «которые вложены Богом в сердца людей и составляют самую природу разума».

Естественное право соотносилось, таким образом, с неким божественным правом, а место природы занимал Бог.

По мере развития средневекового общества развивалась и теория естественного права.

Временем расцвета естественного права и его теории в научной юридической и философской литературе считаются XVII—XVIII столетия.

Теория естественного права в это время развивалась и поддерживалась многими великими мыслителями и просветителями.

В Голландии — это Гуго Гроций и Спиноза.

В Англии — Томас Гоббс и Джон Локк.

Во Франции — Жан Жак Руссо, Поль Гольбах.

В России — Александр Радищев и другие.

Благодаря их усилиям сложилась школа естественного права, оказавшая огромное влияние на процесс дальнейшего развития как национального, так и международного права.

Рассматривая особенности развития школы естественного права на данном этапе, Г.Ф. Шершеневич отмечал, что политические тенденции этой школы изменялись с течением времени.

Вначале представители ее хотели дать разумные объяснения сложившемуся порядку между людьми, а «затем они стремились разрушить исторические основы и заменить их разумными».

За все время своего существования («исключительного господства») школа естественного права придавала термину «естественное право» далеко не всегда одинаковый смысл.

На естественное право смотрят с методологических позиций или пользуются как методологическим приемом: «Естественное право — это то, что было бы, если бы не существовало государства и установленных им законов».

Иными словами, естественное право в этом случае рассматривается как некая историческая гипотеза, предположение о том, каковым должно быть право в «естественном состоянии», до возникновения государства и перехода права в «государственное состояние».

Естественное право в этот период играет роль политического и юридического идеала.

Оно рассматривается как некий образец, которому должно следовать и которым должно заменить существующее во всех отношениях несовершенное право.

Гуго Гроций (1583—1645) — один из основателей естественной школы права, и его последователи вообще не считались ни с окружающей их политической и юридической действительностью, «ни вообще с историей».

Для них действительность имела право на существование лишь постольку, поскольку она вытекала из требования разума или, иными словами, поскольку она могла быть выведена и логически оправданна с точки зрения естественного права.

Исследователям, разделявшим идеи естественного права в этот период, последнее представлялось в виде целого кодекса правил, составлявших некий политический и юридический идеал, которые мо гут быть выведены a priori из требований разума.

Причем заранее устанавливалось, что все то, что хотя бы в малейшей степени не согласуется с этим кодексом, должно быть, как противное разуму, соответствующим образом изменено или упразднено.

При такой постановке вопроса само собой разумеющимся является то, что теория естественного права должна быть не только эволюционной по своему характеру, прошедшей огромный путь своего развития, но и революционной по своим социально-политическим и юридическим устремлениям теорией.

Именно таковой она являлась в рассматриваемый период.

Как отмечали исследователи, учение о естественном праве послужило «оправданием и лозунгом французской революции», восставшей против королевского строя во имя «прирожденных прав человека».

Теоретической основой и идеологическим обоснованием революционного движения во Франции послужили некоторые размышления Жан Жака Руссо (1712—1778).

Сопоставляя провозглашаемый теорией естественного права идеал с окружающей его действительностью, Руссо пришел к полному осуждению последней.

По природе своей человек рождается свободным, а между тем мы видим его повсюду в оковах.

С тех пор, рассуждал Руссо, пока люди довольствовались своими убогим хижинами, пока они были заняты лишь таким трудом, который под силу одному человеку, и только такими промыслами, которые не требовали участия многих рук, они жили свободные, здоровые, добрые и счастливые, насколько они могли быть такими по своей природе, и продолжали в отношениях между собой наслаждаться радостями общения, «не нарушавшими их независимость». Ho с той минуты, как один человек стал нуждаться в помощи другого, как только люди заметили, что одному полезно иметь запас пищи на двоих, — исчезло равенство, появилась собственность, труд стал необходимостью.

Обширные леса превратились в радующие глаз нивы, которые надо было орошать человеческим потом и на которых вскоре были посеяны и выросли вместе с урожаем рабство и нищета.

Соотнося окружающую действительность с представлениями, которые развивались в теории естественного права о мире и о людях, Руссо отмечал их полную несовместимость, ярко выраженное противоречие между теми и другими.

По природе все люди равны, а между тем контраст богатства и нищеты выступает как повсеместное явле ние.

По природе все люди братья, а между тем повсюду можно наблюдать ожесточенную борьбу слоев, групп, классов.

Причин такого вопиющего расхождения природы человека и действительности много, но наиболее важная из них, по мнению Руссо, — ненасытное честолюбие, страсть к увеличению относительных размеров своего состояния, с одной стороны, противоположность интересов — с другой, и повсюду — «скрытое желание выгадать за счет других».

Все эти бедствия — «первое действие собственности и неотделимая свита нарождающегося неравенства».

Чтобы устранить это неравенство и привести в полное соответствие с изначальной природой человека окружающую действительность, необходимы революционные меры.

Этот выбор следует из всего учения Руссо, на базе которого сложился лозунг Французской революции «Свобода, равенство и братство» и которое еще раз подтвердило революционный характер развиваемой на этом историческом этапе теории естественного права.

Революционный характер последней проявлялся не только в полном неприятии окружающей юридической и социально-политической среды, но и в решительном отказе ее сторонников от ряда прежних положений о вечных естественных законах, вложенных Богом в сердца людей.

Идеи божественного происхождения государства и права, а также их отдельных институтов, таких, например, как власть монарха, не только не подтверждались на новом историческом этапе, но и всячески опровергались.

Вместо Божьей воли и Провидения в решении этих вопросов на первый план выступала воля людей.

Особенно это наглядно было показано П. Гольбахом (1723—1789) в его работе «Священная зараза, или естественная история суеверия» на примере власти монарха и связанных с нею правовых норм и идей.

Выступая против широко распространенной в Средние века идеи божественного происхождения власти королей, «являющихся представителями и подобием Бога на земле», Гольбах пишет, что в практическом плане эта идея служит оправданием всемогущества, бесконтрольности властей, произвола монархов и их ближайшего окружения во всех сферах жизни общества, в том числе в сфере правотворчества и правоприменения. «Горсть привилегированных людей получила в силу божественного права власть быть несправедливыми и повелевать другими людь- ми.

Последние верят, что должны отказаться в пользу своих господ от собственного счастья, должны работать только на них, сражаться и погибать в их войнах.

Они верят, что должны безусловно подчиняться желаниям самых сумасбродных и вредных царей, которых небо послало им в гневе своем».

Идея божественного происхождения права и власти монарха привела во многих странах к тому, что «государь стал единственным источником милостей».

Он «развращал общество и разделял его, чтобы властвовать».

При таком положении вещей «нация была доведена до ничтожества; собственное неразумение сделало ее неспособной ограждать свою безопасность, сопротивляться причиняемому ей злу и вознаграждать за оказываемые ей услуги; сами граждане забыли ее, и игнорировали, и не признавали.

В каждой стране одно центральное лицо зажигало все страсти, приводило их в действие для своей личной выгоды и награждало тех, кого считало наиболее полезным для своих целей».

Гольбах отмечает, что «воля монарха заняла место разума».

Прихоть монарха стала законом.

Милость его стала мерилом уважения, чести, общественного почета.

Воля монарха «определяла право и преступление, справедливость и несправедливость.

Воровство перестало быть преступлением, если было дозволено монархом».

Угнетение становилось законным, если совершалось от его имени.

Налоги шли только на «безумные траты монарха и на утоление аппетитов его ненасытных царедворцев».

Как же практически обстояло дело со свободой, справедливостью и с правом в тех случаях, где господствовала теория божественного происхождения институтов власти и права? Что же касается справедливости, то ее идея «угасла во всех душах».

Граждане рукоплескали «собственному унижению и разорению».

Служба государю отождествлялась со служением Отчизне.

Воин считал себя полезным своей стране, «держа ее под ярмом и заставляя склонять выю по прихоти своего господина.

Взяточник объявлял себя крайне необходимым человеком».

Судью, приговоры которого диктовались положением и влиянием обвиняемого, не считали обесчещенным. «Представитель нации продавал ее за деньги и торговал ею, как своей собственностью.

Министр уважался смотря по тому, какие средства найдены были им для того, чтобы увеличить власть государя и разорение государства».

Государи, «обоготворенные религией и развращенные попами», в свою очередь, развращали души своих подданных, уничтожали существовавшие между ними отношения, «делали людей врагами друг другу и убивали в них нравственность».

Какую же роль при этом играло право? Было ли оно одинаково справедливым ко всем? Ответ Гольбаха однозначный: «He было».

Суровость закона существовала лишь «для жалкого народа».

Ибо «вельможи, фавориты, богачи, счастливцы не подлежали его строгому суду.

Все мечтали только о чине, власти, титуле, сане и должности.

Все пути к этим благам считались законными и честными.

Каждый стремился быть изъятым из-под гнета для того, чтобы угнетать других».

Каждый желал получить возможность безнаказанно творить зло.

Таким образом, законодательство, зависящее от «порочного двора», должно было лишь связывать граждан.

Законы, которые должны были обеспечивать счастье всех, «служили только для защиты богачей и вельмож от покушений со стороны бедняков и серых людей, которых тирания стремилась всегда держать в унижении и нищете».

Подвергая резкой критике идеи божественного происхождения власти и права, приводящие к губительным социальным последствиям, Гольбах, а вместе с ним и другие сторонники естественной теории происхождения права апеллировали вместо божественной воли к воле народов, наций, отдельного человека.

Если бы нации, столь униженные в своих правах и собственных глазах, заявлял в связи с этим Гольбах, «способны были обратиться к разуму, они, конечно, увидели бы, что только их воля может предоставлять кому-либо высшую власть».

Они увидели бы, что те земные боги, перед которыми они падают ниц, в сущности, просто люди, которым они же, народы, поручили вести их счастье, причем «эти люди стали, однако, бандитами, врагами и узурпаторами, злоупотребили властью против народа, давшего им в руки эту власть».

Да и сами государи, рассуждал далее автор, если бы они способны были «запрашивать природу и свои истинные интересы», если бы они очнулись от состояния опьянения, в которое приводит их фимиам, «воскуриваемый им служителями суеверия», они бы поняли, что «власть, основанная на согласии народов, на их привязанности, на их настоящих интересах, гораздо прочнее власти, опирающейся на иллюзорные притязания».

Они бы нашли, что истинная слава состоит в том, чтобы объединять их желания и интересы, истинное величие — в деятельности, таланте и добродетели.

Аналогичных взглядов на природу власти и права в рассматриваемый период придерживались и другие сторонники и последователи теории естественного права.

В последующие годы и столетия подобные взгляды в основе своей сохранились, хотя и претерпели, как и теория естественного права, определенные изменения.

В начале XIXв. в развитии естественного права стали проявляться кризисные явления, которые были обусловлены комплексом причин как внутреннего порядка, «заложенных» в самой теории естественного права, так и внешнего плана.

Характеризуя данный период в развитии естественного права, Г.Ф. Шершеневич писал, что на данном этапе оно столкнулось с новым течением мысли в лице исторической школы, о которую оно разбилось не столько вследствие сильной критики извне, сколько вследствие ослабевшей собственной внутренней силы.

Оппозицией естественному праву в Англии стала утилитарная школа И. Бентама, положившая в свою основу не природу человека и общества, а пользу, выгоду — как критерии нравственности и движущие силы всех поступков человека.

При этом все природные и социальные явления рассматривались только с точки зрения их полезности (принцип оценки) и возможности быть использованными для достижения каких-либо целей.

В Германии школу естественного права стала постепенно вытеснять появившаяся на свет историческая школа права.

Тесная связь школы естественного права с революционными тенденциями XVIII в. вызвала неприязнь к ней и гонения со стороны самых различных реакционных сил, возникших по всей Европе в этот период с целью защиты старого, исторически отжившего строя.

Однако самый сильный удар по идее естественного права был нанесен «научным духом XIX века, его исторической, социальной и эволюционной точкой зрения».

Все давало основание думать, что естественное право окончательно умерло, когда «совершенно неожиданно, на исходе XIX столетия, оно вдруг проявило все признаки жизни».

Это оживление обнаружилось одновременно в разных местах Западной Европы и, с особенной яркостью, в России.

С конца XIX в. и вплоть до настоящего времени теория естественного права переживает новый период в своем развитии — так называемый период возрожденного естественного права.

Чем отличается данный период развития естественного права от всех предшествующих периодов? Что у них общего и что особенного? Отвечая на эти вопросы, следует обратить внимание прежде всего на то, что возрожденное естественное право в лице его последователей не только не отрицает своего родства с прежними этапами развития естественного права, но, наоборот, всячески подчеркивает свою генетическую связь с ними.

Родство со старой теорией признается, в частности, по линии их общих основ — упование на природу и разум человека, по линии основных задач — нахождение идеального критерия, а также по линии априорного метода — упование на веру вместо доказательств реального существования норм естественного права, на общепринятость того или иного поведения, именуемого естественным, и т. д.

Отличительная особенность возрожденного естественного права по сравнению со старым естественным правом проявляется прежде всего в том, что оно не признает вечного, неизменного для всех времен и народов права.

Оно исходит из того, что в мире существует естественное право только с исторически меняющимся содержанием.

Среди других отличительных особенностей возрожденного естественного права следует назвать множественность направлений его развития и формирующих его частных теорий.

Последнее дало основание ряду авторов именовать современное естественное право с точки зрения его теории не в единственном, а во множественном числе, как «теории современного естественного права».

Это, прежде всего, такие частные теории, как неотомистские, экзистенциалистские, феноменологические и другие доктрины.

Общим для них является то, что они возникают и развиваются в рамках естественного права и имеют под собой одинаковую основу в виде объективного и субъективного идеализма.

Естественное право выводится ими из: I) божественного порядка бытия (религиозные учения — неотомизм, неопротестантизм и др.); 2) самореализации объективного разума и объективной идеи права (неогегельянство); 3) априорных правовых субстанций и ценностей (феноменологическая концепция); 4) «природы вещей» как идеальной мыслимой формы, трактуемой с позиций методологического дуализма должного и сущего (неокантианство); 5) «существования» человека (экзистенциализм); 6) «процесса исторического правопонимания», «живого исторического языка» (герменевтика); и др.

Следует заметить, что в современной теории естественного права эти различные направления и подходы нередко переплетаются между собой и дополняют друг друга.

Важной особенностью современной теории естественного права является ее ярко выраженный политический и идеологический аспект.

Строго говоря, данная теория всегда была не только юридической, но и политико-идеологической теорией.

Это означало, что ее всегда пытались использовать не только в юридических, но и в политико-идеологических целях — для укрепления или расшатывания существующего строя, для усиления или ослабления революционного движения.

Все зависело от того, для достижения каких целей она применялась.

Возможность использования теории естественного права в прямо противоположных политических и идеологических целях объясняется многими причинами и прежде всего — ее чрезмерной широтой, многогранностью и неопределенностью многих «заложенных» в ней понятий, открывающих широкий простор для произвольного их толкования и применения.

В современных условиях развития теории естественного права ее политический и идеологический аспекты значительно возросли по сравнению с прежними этапами ее развития.

Объясняется это, с одной стороны, усилением политизации и идеологизации общественной и государственной жизни во всех странах в XX в.

А с другой — возникновением и развитием многочисленных имеющих различные политические и идеологические оттенки течений и направлений теории естественного права.

С помощью различных положений теории естественного права в 30—40-е годы XX в. в некоторых странах (Германии, Италии, Португалии и др.) сначала оправдывались, а затем, после победы над фашизмом, повсеместно осуждались фашизм и тоталитаризм.

Используя теорию естественного права, официальная политика и идеология стран Запада всячески осуждали коммунизм как не соответствующий природе и характеру человека и, наоборот, в прямой и косвенной форме утверждали капитализм как естественный, адекватно отражающий природу и чаяния человека.

Данный мотив достаточно четко различается и в современной российской политической жизни и идеологии.

Вполне естественными, соответствующими природе человека провозглашаются и, отчасти, проводятся в жизнь идеи элитарности, а значит, заведомо признаваемого неравенства людей.

Вместе с тем естественным феноменом жизни признается безработица как источник конкуренции на рынке труда и состязательности.

Политика в сфере экономики и социальной жизни поощряет материальное, а вместе с тем и социальное расслоение общества на имущих и неимущих, на частных работодателей и работников, на собственников и нищих.

Само собою разумеется, что глубокое материальное и иное неравенство людей является основой возникающего на этой почве юридического неравенства.

Чем глубже расслоение общества по материальному признаку, чем больше разрыв между богатыми и бедными в обществе, тем бессмысленнее и бессодержательнее становятся конституционные положения о равенстве, равноправии, одинаковых гарантиях прав и свобод граждан и иные им подобные декларации.

В прежнем Советском государстве степень обеспеченности прав и свобод граждан во многом зависела от степени вовлеченности их в государственно-правовые или иные официальные (в особенности, в высшие партийные) структуры, а также — от имеющихся «полезных» связей в чиновном и партийном мире.

В постсоветской России в дополнение к названным факторам добавляется еще финансово-экономический, материальный фактор.

В ряде случаев он все чаще играет решающую роль.

В особенности это касается таких конституционных прав и свобод граждан, как свобода слова и печати, право граждан на образование, реальное (качественное) медицинское и социальное обеспечение, право на труд, на отдых и др.

Слабая материальная, социальная и иная обеспеченность конституционных прав и свобод граждан в значительной степени выхолащивает их смысл и содержание.

Последнее касается не только прав и свобод граждан, но и различных конституционных положений относительно неотчуждаемости основных прав и свобод человека, относительно их гарантированности согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и др.99 Однако все сказанное, безусловно, не означает, что естественное право и его теория в настоящее время утратили свое значение, что они полностью потеряли свой первоначальный социальный смысл.

Несмотря на то, что естественное право прошло огромный путь в своем развитии и претерпело весьма радикальные изменения, несмотря на то, что в настоящее время к естественному праву в значительной мере утрачен интерес, оно, тем не менее, продолжает по-прежнему привлекать к себе достаточно большое внимание, вызывать споры, разноречивые суждения и нередко политические и идеологические раздоры.

Независимо от того, какой взгляд на естественное право и его теорию доминирует в обществе, воспринимаются ли они как существующее в действительности или же как нечто идеальное, то и другое играет огромную, не только академическую, но и сугубо практическую роль.

Это выражается прежде всего в том, что естественное право служит моральной основой и ориентиром при формировании позитивного права.

Можно соглашаться или не соглашаться с мнением Е.Н. Трубецкого о том, что позитивное право «не есть единственная форма права, что над ним есть иное, высшее право» и что «эта высшая форма права, отличная от права положительного, независимо от какого бы то ни было авторитета, и есть то, что называется естественным правом», однако остается бесспорным то, что естественное право является первоначальной основой «любого иного права, а вместе с ним и правопорядка».

Предписания естественного права по своему содержанию и отношению к позитивному праву, писал автор, будучи «внутренним законом нашего разума», являются по своей сути нравственными предписаниями.

Естественное право — то же, что и правда.

Оно вбирает в себя всю совокупность тех нравственных требований, в силу которых мы подчиняемся или не подчиняемся тому или иному общественному и государственному институту («авторитету»).

Оно заключает в себе всю совокупность тех нравственных норм, в которых человеческая власть и позитивное право находят себе оправдание.

И далее. Лежащая в основе всякого правопорядка обязанность личности подчинять свои цели общественным интересам есть, несомненно, обязанность нравственная, и соответствующее этой обязанности право общества господствовать над личностью есть, без всякого сомнения, по существу своему, право нравственное.

Таким образом, рассматривая естественное право под углом зрения его академической значимости, следует констатировать, что оно может и должно быть моральной основой не только процесса формирования позитивного (положительного) права, но и различных форм его реализации, включая правоприменение.

Естественное право есть то же, что и право нравственное.

Это означает, что его требования обладают, с одной стороны, характером правовым, а с другой — нравственным.

Следовательно, смысл суще ствования естественного права выражается, с одной стороны, в предоставлении лицу известной сферы внешней свободы, а с другой — в ограничении этой сферы.

Однако, будучи правом нравственным по самой природе, естественное право всегда требует, чтобы внешняя свобода была предоставлена лицу именно в тех границах, которые оправдываются целями добра.

Внешняя свобода, которая предоставляется лицу правом, заключается в возможности преследовать и осуществлять те или иные цели во внешнем мире.

Разумеется, что такая свобода является не абсолютным, а относительным благом.

Внешняя свобода отдельного лица является благом лишь постольку, поскольку она подчинена общему благу, поскольку не влечет за собой несправедливых стеснений свободы других лиц.

Если говорить о безграничной свободе отдельного лица или группы лиц, то такая свобода была бы не только полным отрицанием права, но и прямой его противоположностью, выраженной в возможности убивать, насиловать и воровать.

В силу этого естественное право предписывает, чтобы внешняя свобода каждого лица всегда была ограничена свободой других лиц.

Причем в той мере, в какой это требует добро.

Только в этом заключается непреходящее, неизменное требование естественного права.

Данное «неизменное» требование остается таковым не только по отношению к отдельному лицу или группе лиц, но и по отношению ко всему обществу.

Все остальные требования естественного права являются исторически преходящими, переменными.

В юридической литературе вполне обоснованно отмечалось, что в основе своей естественное право не заключает в себе и не может заключать никаких неизменных юридических норм.

Оно не являет собой совокупность различных для каждой нации и эпохи нравственных и, вместе с тем, правовых требований.

Как синоним нравственно должного в праве оно не выражается в виде каких-либо общих, для всех обязательных правил или законодательных шаблонов.

Для каждого народа и в каждую данную эпоху оно олицетворяет собой особую специфическую задачу, совокупность конкретных обязанностей.

В этом заключается оправдание необходимости существования права позитивного.

Что же касается естественного права, то, пользуясь терминологией Е.Н. Трубецкого, можно сказать, что, будучи нравственной основой правотворческого и правоприменительного процессов, а также моральным регулятором поведения людей, естественное право является одновременно и моральным мерилом деятельности различных государственных органов.

Если та или иная общественная среда руководствуется обычным правом, то, без всякого сомнения, это происходит потому, что оно считает добром подчиняться авторитету отцов и дедов.

Наступают, однако, времена, когда этот авторитет утрачивает силу, и нормы, которые когда-то им освящались, заменяются нормами более совершенными, изданными законодателем.

Эта замена одного авторитета другим опять-таки обусловливается тем, что «общество почитает добром подчиняться авторитету законодателя.

Этот авторитет, как и всякий другой, покоится на нравственном праве».

Этим правом держится всякая власть.

Власть же, которая перестала служить благу подданных, падает опять-таки во имя нравственного права.

Данный весьма важный по своей социальной значимости нравственный постулат является основанием для оправдания необходимости его существования не только в прошлом, но и в настоящем.

Он придает естественному праву и его теории, независимо от того, как они воспринимаются, трудно переоценимый социальный и моральный вес, огромную моральную и интеллектуальную значимость.

Разумеется, естественное право, как и его теория в любом их варианте, нередко страдает не только идеализмом, но и утопизмом.

Во многих случаях естественное право, именуемое нравственным правом, подменяет собой этику, мораль, а соотношение позитивного (нравственного) права выступает как нечто иное, в современном их понимании — как соотношение права и морали.

Однако, несмотря на все это, естественное право и его теория, имеющие своей основой нравственность и разум, нельзя недооценивать.

Рассматривая под критическим углом зрения их негативную сторону, нельзя в то же время не видеть и их позитивный, рациональный аспект.

Договорная теория

Отдельные элементы данной теории разрабатывались еще философами Древней Греции и Древнего Рима.

Однако в своем классическом виде договорная теория появилась лишь в XVII—XVIII вв.

Наиболее видными ее представителями были Г. Гроций, Д. Локк, Д. Дидро, П. Гольбах, А. Радищев, Ж. Ж. Руссо и другие ученые и просветители.

В работах многих отечественных и зарубежных авторов договорная теория рассматривается как естественно-правовая теория происхождения государства и права.

В таком рассмотрении договорной теории, несомненно, есть свой резон.

Дело в том, что она, как и естественная теория, развивалась по общему правилу, одними и теми же авторами, содержала одни и те же или весьма сходные положения.

Из теории договорного и естественного права, например, вполне оправданно делались одни и те же выводы.

Необходимость же их отдельного рассмотрения обусловливается прежде всего тем, что при всей своей общности договорная теория и теория естественного права имеют определенные различия.

Первая акцентирует основное свое внимание на государстве, тогда как вторая — на праве.

Отнюдь не случайно теорию естественного права называют, как правило, теорией происхождения права, тогда как договорную теорию — теорией происхождения государства.

Разумеется, имея в виду неразрывную связь государства и права, четкое разделение теорий происхождения государства и теорий происхождения права весьма проблематично и условно.

Тем не менее, оно должно проводиться, поскольку для этого есть объективные обстоятельства и причины (необходимость их более глубокого и разностороннего исследования не только во взаимосвязи и взаимодействии, но и самих по себе).

Нельзя, в частности, не учитывать тот факт, что договорная теория происхождения права возникла и развилась на основе теории естественного права.

Это следует из содержания научных исследований трактатов как отечественных, так и зарубежных авторов, в особенности А. Радищева, Дж. Локка и Жан Жака Руссо.

Каждый из них внес свою весьма заметную лепту и элементы своеобразия в процесс становления и развития договорной теории.

Оспаривая идеи божественного происхождения государства и права, А. Радищев считал, например, что государство возникает не как результат некого Божественного Провидения, а как следствие мол чаливого договора членов общества в целях совместной защиты слабых и угнетенных.

Государство, по его мнению, «есть великая махина, коея цель есть блаженство граждан».

Так же, как и другие просветители, в частности, Жан Жак Руссо, А. Радищев связывал образование государства с возникновением частной собственности.

Он писал: «Как скоро сказал человек: сия пядь земли моя — он пригвоздил себя к земле и отверз путь зверообразному самовластию, когда человек повелевает человеком».

В работе Руссо «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми» проводится эта же мысль, но излагается другими словами.

Первый, кто, огородив участок земли, придумал заявить: «Это мое» и нашел людей достаточно простодушных, чтобы этому поверить, был подлинным основателем гражданского общества.

От скольких преступлений, войн, убийств, несчастий и ужасов уберег бы род человеческий тот, кто, выдернув колья или засыпав ров, крикнул бы себе подобным: «Остерегитесь слушать этого обманщика; вы погибли, если забудете, что плоды земли — для всех, а сама она — ничья!» Ho очень похоже на то, что дела пришли уже тогда в такое состояние, что не могли больше оставаться в том же положении.

Ибо это понятие — «собственность», зависящее от многих понятий, ему предшествовавших, не сразу сложилось в человеческом уме.

Нужно было достигнуть немалых успехов, приобрести множество навыков и познаний, передавать и увеличивать их из поколения в поколение, прежде чем был достигнут этот последний предел естественного состояния.

Связывая возникновение государства с возникновением и развитием частной собственности, Руссо и Радищев, однако, расходятся в том, кто и для чего его создал.

Согласно теории Радищева государство с самого начала создается по договору между всеми людьми и для «блаженства всех».

В соответствии же с теорией Руссо государство является результатом некоего, весьма хитроумного плана богатых и первоначально создается лишь в целях оправдания и защиты их интересов и их самих. He имея веских доводов, чтобы оправдаться, и достаточных сил, чтобы защищаться от бедных и угнетенных, богатый, по мнению Руссо, составил под давлением необходимости один из наиболее важных и обдуманных планов, которые когда-либо рождались в человечес ком уме, а именно — обратить себе на пользу все силы тех, кто на него нападал, превратив своих противников в своих защитников, внушить им иные принципы и дать им иные установления, которые были бы для него настолько же благоприятны, сколь противоречило его интересам естественное право. «Давайте объединимся, — сказал он им, — чтобы оградить от угнетения слабых, сдержать честолюбивых и обеспечить каждому обладание тем, что ему принадлежит».

Давайте установим судебные уставы и мировые суды, с которыми все обязаны будут сообразовываться, которые будут нелицеприятны и будут отчасти исправлять превратности судьбы, подчиняя в равной степени могущественного и слабого взаимным обязательствам.

Словом, вместо того, чтобы обращать наши силы против самих себя, давайте соединим их в одну высшую власть, которая будет править нами согласно мудрым законам, власть, которая будет оказывать покровительство и защиту всем членам образуемой ассоциации, отражать натиск общих врагов и поддерживать среди них вечное согласие.

Таково было или должно быть, заключает Руссо, происхождение государства, общества и законов, которые еще более увеличили неравенство и силу богатых, безвозвратно уничтожили свободу, навсегда упрочили собственность, «превратили ловкую узурпацию в незыблемое право и обрекли к выгоде нескольких честолюбцев весь род человеческий на труд, нищету и рабство».

Таким образом, будучи созданным в результате заключения общественного договора, государство обслуживает в первую очередь богатых, а затем уже обращает внимание на защиту интересов и охрану свободы всех.

Что собой представляет общественный договор, каковым должно быть его содержание и назначение, — эти и многие другие вопросы получили наиболее яркое освещение в ряде трактатов Жан Жака Руссо и особенно в его знаменитом труде «Об общественном договоре, или принципы политического права».

Основная задача, которую призван решать общественный договор, состоит, по мнению Руссо, в том, чтобы найти такую форму ассоциации, которая защищает и ограждает всей общей силой личность и имущество каждого из членов ассоциации и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде.

Каковыми же должны быть основные условия общественного договора? Отвечая на этот вопрос, Руссо обращал внимание прежде всего на то, что все условия, правильно понятые, должны сводиться, в сущности, к одному условию, а именно, к полному отчуждению каждого члена со всеми своими правами в пользу всей общины.

Целесообразность этого обусловливается тем, что если каждый отдает всего себя целиком, то это условие оказывается одинаковым для всех, а если оно одинаково для всех — то ни у кого нет интереса делать его тягостным для других.

Кроме того, рассуждал Руссо, поскольку отчуждение происходит без оговорок, то союз людей становится настолько совершенным, насколько он вообще может быть таковым.

Ни у одного из членов данного союза при этом не возникает каких-либо особых требований или претензий.

Наконец, заключал мыслитель, каждый, отдавая себя всем, не отдает себя никому.

Поскольку среди членов союза нет ни одного участника, по отношению к которому остальные участники не приобретали бы такого права, какое они уступают ему по отношению к себе, то каждый снова приобретает все, что он теряет.

При этом он приобретает больше силы для сохранения того, что он имеет.

Важным условием заключения и соблюдения общественного договора, помимо полного отчуждения каждого его участника со всеми его правами в пользу создаваемого сообщества, является также принятие на себя обязательства выполнять все его требования, установления.

Для того чтобы общественное соглашение не оказалось пустой формальностью, оно должно с неизбежностью заключать в себе следующее, очень важное обязательство, которое «одно только может придать силу другим обязательствам».

А именно — обязательство, согласно которому, если кто-то откажется повиноваться общей воле, то он будет принужден к повиновению всем политическим организмом.

Это означает, что его силой заставят выполнить обязательство, что «предоставляя каждого гражданина в распоряжение отечества, оно гарантирует его от всякой личной зависимости».

Это условие составляет секрет и двигательную силу политической машины, и только оно делает законными гражданские обязательства, которые без этого были бы нелепыми, тираническими и давали бы лишь повод к огромным злоупотреблениям.

Рассматривая государство как продукт общественного договора, порожденный разумной волей народа, Руссо исходил из того, что каж- дый человек передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы.

В результате «для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого».

Это коллективное целое, по мнению Руссо, есть не что иное, как юридическое лицо.

Раньше оно именовалось «гражданской общиной».

Позднее — «Республикой, или Политическим организмом».

Члены этого политического организма называют его «Государством, когда он пассивен, Сувереном, когда он активен, Державой — при сопоставлении его с ему подобными».

Государство рассматривается Руссо как «условная личность», жизнь которой заключается в союзе ее членов.

Главной его заботой, наряду с самосохранением, должна быть забота об общем благе, о благе всего общества, народа.

Огромную роль при этом играют издаваемые законы, право.

Руссо выдвигает и развивает идею прямого народного правления, ибо, согласно общественному договору, «только общая воля может управлять силами государства в соответствии с целью его установления, каковая есть общее благо».

Народ не может лишить самого себя неотчуждаемого права издавать законы, даже если бы он этого и захотел.

Законы всегда являются актами общей воли.

И никто, даже государь, не может быть выше их.

Законами являются лишь такие акты, которые непосредственно принимаются или утверждаются путем проведения референдума самим народом.

Закон всегда всеобщ.

Под этим разумеется прежде всего, что он рассматривает всех участников общественного договора как одно целое, а их действия — «как отвлеченные».

Это означает, что закон никогда «не касается ни человека как индивида, ни частного поступка».

Разумеется, закон, например, может дать привилегии поименно тому- то или тому-то.

Или — закон может разделить граждан на несколько классов, может даже обозначить признаки, согласно которым определяется принадлежность к этим классам.

Однако он не может зачислить тех или иных граждан в тот или иной класс.

Наконец, закон может учредить «королевское правительство и наследственную преемственность», но он не может ни избрать короля, ни назначить династии.

Из всего этого следует вывод о том, что «всякая функция, которая относится к индивидуальному объекту, не есть дело законодательной власти».

Это — первое.

А второе и весьма важное в прак тическом плане — это вывод о том, что повеления, исходящие от одного лица, кто бы это ни был (государь, правитель, монарх и т. п.), только от его имени, не суть законы, поскольку «закон соединяет всеобщность воли с всеобщностью объекта».

Даже то, что постановляет верховная власть относительно частного предмета, не является законом, а лишь декретом — актом администрации, а не суверена.

В качестве суверена — обладателя верховной власти, выразителя и носителя общей воли, может выступать, согласно общественному договору, только такое единое целое, как народ.

Только «общая воля может управлять силами государства», причем не произвольно, а «сообразно с целью, для которой последнее учреждено и которая есть общее благо».

Следует особо отметить, что эту общую волю, как и суверенитет — выразитель и носитель общей воли, никто не может ни отчуждать, ни искусственно делить.

Он — неотчуждаем и неделим.

Руссо утверждал, что суверенитет, будучи только осуществлением общей воли, не может никогда отчуждаться и что суверен, будучи не чем иным, как коллективным существом, может быть представлен только самим собой.

По тем же самым основаниям, по каким суверенитет неотчуждаем, он и неделим.

Ибо одно из двух: или воля является всеобщей — или ее как таковой вообще нет; или это воля всего народа — или же это воля только части его.

В первом случае эта объявленная всеобщая воля «есть акт суверенитета и составляет закон; во втором — это только частная воля или акт магистратуры (должностных лиц), самое большое — это декрет».

Согласно общественному договору суверен, будучи наделен законодательной властью или, иными словами, правом на издание законов, сам действует не иначе, как на основе и в рамках закона.

Больше того, поскольку законы есть акты только общей воли и к тому же являются исключительным проявлением общей воли — воли суверена, то последний может действовать только тогда, когда весь народ собран.

Разумеется, во всем этом есть элемент утопизма и идеализма, причем не только применительно к нашему времени, но и ко времени написания «Общественного договора».

Руссо понимал это и, предвидя возможные упреки, соответственно парировал их.

Скажут, писал он, что собранный вместе народ — химера.

Да, это химера теперь, но это не было химерой две тысячи лет назад. «Разве люди изменились по своей природе?» Следует иметь в виду, что в «Общественном договоре» речь идет о времени первоначального возникновения государства на договорной основе, а не последующего его развития.

На ранних стадиях развития общества и государства ввиду немногочисленности и компактности проживания на сравнительно небольших территориях населения Руссо и другими сторонниками договорной теории допускалась возможность их совместного, непосредственного решения вопросов и принятия законодательных актов.

Что же касается более поздних периодов развития человеческого общества и государства, то здесь вместо непосредственной демократии на первый план выступают различные формы представительной демократии.

Идея представительства, отмечал Руссо, — идея современная.

Она сама по себе не отвечает природе человека.

Более того, она противоречит ей.

Представительство идет от феодального общества, этого несправедливого и абсурдного правления, в котором род человеческий унижен и в котором самое имя человека обесчещено. «В древних республиках и даже монархиях народ никогда не имел представителей и даже это слово не было известно».

Какие же причины, помимо роста численности населения, вызвали необходимость обращения людей к столь нелестно характеризуемой автором идее представительства? Это — прежде всего «охлаждение любви к Отечеству, более яркое проявление частных интересов, огромные размеры государств, завоевания и злоупотребления правительства».

Именно эти причины, по мнению Руссо, в первую очередь вызвали к жизни институт представительства, а вместе с ним и привели к «учреждению депутатов или представителей народа».

Строго говоря, согласно взглядам Руссо институты представительства являются противоестественными, вынужденно учрежденными людьми институтами.

Несколько противореча себе, автор утверждает, что «народные депутаты не суть и не могут быть представителями народа, они только его комиссары».

Они ничего не могут постановлять окончательно.

Любой закон, который непосредственно не ратифицирован народом, является недействительным. «Это даже не закон».

Английский народ считает себя свободным.

Однако «он горько ошибается; он свободен только во время выборов членов парламента; как только они выбраны, он становится рабом, он — ничто.

То применение, которое он делает из своей свободы в краткие моменты пользования ею, заслуживают того, чтобы он ее терял».

Таков вердикт Руссо и других сторонников договорной теории не только по отношению к английской, но и по отношению ко всей представительной системе в целом.

В центре внимания всего конструируемого ими политического мироздания ставится при этом опять-таки суверен — собранный воедино и действующий согласно своей общей выработанной воле народ.

Именно народу принадлежит ряд неотъемлемых естественных прав и свобод, на первом месте среди которых находится исключительное право народа на принятие законов и неотчуждаемое право на сопротивление тиранам.

Короли, писал по этому поводу Руссо, всегда «хотят быть неограниченными».

Хотя им издавна твердили, что «самое лучшее средство стать таковыми — это снискать любовь своих подданных», это правило при дворах всегда «будет вызывать только насмешки».

Власть, возникающая из любви подданных, несомненно, наибольшая. Ho она непрочна и условна.

Поэтому «никогда не удовлетворяются ею государи».

Личный интерес любых повелителей состоит прежде всего в том, «чтобы народ был слаб, бедствовал и никогда не мог им сопротивляться».

Конечно, если предположить, что подданные всегда будут оставаться совершенно покорными, то государь был бы тогда заинтересован в том, чтобы народ был могуществен, «дабы это могущество, будучи его собственным, сделало государя грозным для соседей». Ho так как интерес народа имеет «лишь второстепенное и подчиненное значение» и так как оба предположения несовместимы, то естественно, что «государи всегда предпочитают следовать тому правилу, которое для них непосредственно выгодно».

Таким образом, у любого правителя всегда сохраняется свой собственный, отличающийся от народного, интерес и соблазн сосредоточения в своих руках как можно больше государственной власти.

Последнее же приводит не только к тому, что «расстояние между государем и народом становится слишком велико и государству начинает недоставать внутренней связи», но и к тому, что в политическом режиме устанавливаются признаки открытого игнорирования прав и свобод народных масс, признаки деспотизма.

В этих условиях, как следует из общественного договора, по Руссо, народ может реализовать свое естественное право на сопротивление.

При этом восстание, которое «приводит к убийству или свержению с престола какого-нибудь султана, это акт столь же закономерный», как и те акты, посредством которых он только что распоряжался жизнью и имуществом своих подданных. «Одной только силой он держался, одна только сила его и низвергает».

Таковы вкратце основные положения и содержание общественного договора, явившегося основой договорной теории происхождения государства Руссо.

Следует заметить, что теория Руссо была своеобразной вершиной, пиком в развитии договорной теории.

Это не означает, однако, что на данном этапе сложилась четкая, строго последовательная, логичная и внутренне непротиворечивая концепция.

В отношении ряда положений договорной теории все обстоит как раз наоборот.

Даже по вопросу о понятии и характере естественного состояния общества, предшествующему договорному государственному образованию, нет единства взглядов авторов.

Для одних сторонников договорной теории естественное состояние — это фактически мир неограниченной личной свободы, переходящей в анархию, когда каждый «имеет право на все» (Т. Гоббс). Ho иногда это право в силу глубокого эгоизма человека, его природной алчности, страха, честолюбия и жадности реализуется не иначе, как путем претворения в жизнь принципа, согласно которому в обществе с фатальной неизбежностью идет «война всех против всех».

Здесь «человек человеку — волк».

Для других же сторонников договорной теории естественное состояние отдельного человека и всего общества ассоциируется с мирной первобытной идиллией, с царством полной свободы, равенства и независимости людей друг от друга.

Естественное состояние, писал в связи с этим Дж. Локк, имеет закон природы, которым оно управляется и который обязателен для каждого.

Этим законом является разум, который учит всех людей, «которые пожелают с ним считаться, что ни один из них не должен наносить ущерб жизни, свободе или собственности другого». «Состояние свободы — это состояние своеволия.

Хотя каждый человек в этом состоянии обладает неограниченной свободой распоряжаться своей личностью и собственностью, у него нет свободы уничтожать себя или хотя бы какое-либо существо, находящееся в его владении, за исключением тех случаев, когда это необходимо для более благородного использования, чем простое его сохранение».

Расхождение взглядов авторов — сторонников договорной теории имеет место и в других случаях.

Например, в отношении института абсолютной монархии, его места и роли в обществе, а также в защите позитивных и естественных прав граждан или подданных — участников договорных отношений.

Обращаясь к этому институту, Т. Гоббс, например, рассматривал его как «абсолютную власть государства» в качестве важного гаранта мира и средства реализации естественных прав.

Абсолютная власть государства, по его мнению, необходима для защиты прав и свобод личности, избавления людей от страха быть не защищенными от постоянной угрозы насильственной смерти, от ужасов «войны всех против всех».

Совсем иную позицию по отношению к абсолютной монархии занимал Дж. Локк.

Развивая договорную теорию вслед за Гоббсом и затрагивая вопросы места и роли абсолютной монархии в обществе, он выступал против данного института.

Совершенно очевидно, писал Локк, что «абсолютная монархия, которую некоторые считают единственной формой правления в мире», на самом деле несовместима с гражданским обществом и, следовательно, не может быть вообще формой гражданского правления.

Чтобы обеспечить права и свободы людей, чтобы гарантировать их безопасное существование, государство должно быть не чем иным, как только добровольным объединением людей в единое «политическое общество», объединением, которое должно создаваться и функционировать не иначе, как только на основе и посредством «одного лишь согласия».

Именно это и есть «весь тот договор, который существует или должен существовать между личностями, вступающими в государство или его создающими».

Что же касается абсолютной монархии, то, как писал Локк, «абсолютные монархи всего лишь люди», и если государственное правление должно быть средством, избавляющим от тех зол, которые неизбежно возникают, когда люди оказываются судьями в своих собственных делах, и естественное состояние поэтому нетерпимо, то необходимо знать, что это за правление и насколько оно лучше есте- ственного состояния, когда «один человек, повелевая множеством людей, волен быть судьей в своем собственном деле и может поступать в отношении всех своих подданных, как ему заблагорассудится».

Причем никто не имеет ни малейшего права при этом ставить под сомнение его правоту или проверять тех, кто осуществляет его прихоть.

Наряду с названными существует немало и других расхождений между сторонниками договорной теории.

Они касаются не только природы и порядка возникновения государства, а вместе с ним и права, но и их сущности, содержания, форм организации, назначения.

Из этого следует, что договорную теорию, так же, как теорию естественного права, следует рассматривать не как нечто органически целое и неделимое, а как совокупность в основе своей сходных между собой, но вместе с тем отличающихся друг от друга концепций.

Касаясь самого существа и оценки характера и роли договорной теории происхождения государства, следует отметить, прежде всего, что она является весьма идеалистической теорией, берущей за исходный постулат чаще всего некую первобытную идиллию, царство неограниченной свободы, первозданную естественную жизнь.

Договорная теория по своей сути и характеру антиисторична и механистична.

Антиисторизм ее проявляется в том, что многие постулаты данной теории, касающиеся государства и права, она представляет вне времени и пространства.

К таковым можно отнести, в частности, положения о сущности государства как выразителя интересов и защитника всех членов общества — и богатых, и бедных, и стоящих у власти, и униженных.

Механистический характер рассматриваемой теории выражается в том, что процесс возникновения государства и права она представляет не как эволюционный, постепенно складывающийся и не зависящий от воли отдельного человека процесс, каковым он является на самом деле, а как некий разовый, субъективный акт (заключение общественного договора), результатом которого является государство.

В период своего расцвета договорная теория выполняла многоцелевую функцию.

Она была не только академически, политически и идеологически, но и практически важной доктриной.

В частности, договорная теория широко использовалась классом буржуазии в борьбе с абсолютизмом и деспотизмом.

Она служила политическим и идеологическим оправданием революционных выступлений и требова- ний установления и соблюдения принципов демократии, законности, конституционности, равноправия всех граждан или подданных.

В настоящее время роль договорной теории, по сравнению с периодом развития, значительно уменьшилась.

Соответственно, сократилась и сфера ее распространения.

Из некогда весьма популярной и широко распространенной концепции она превратилась, по существу, лишь в исторически и академически значимую теорию.

Это, однако, не означает, что отдельные ее положения не могут выполнять и поныне определенную идеологическую и политико-практическую роль.

Речь идет, в частности, о положениях, касающихся мер, принимаемых в обществе и государстве, против узурпации власти одним лицом или группой лиц; равенства прав и свобод граждан, их реальности и гарантированности; и др.

Теория насилия

Одной из распространенных на Западе теорий происхождения государства и права является теория насилия.

Наиболее видными ее сторонниками являются немецкий философ и экономист Е. Дюринг (1833—1921), австрийский социолог и государствовед Гумплович (1838—1909), известный «ревизионист марксизма» К. Каутский (1854— 1939) и др.

Краеугольным камнем теории насилия является утверждение о том, что главная причина возникновения государства и права лежит не в социально-экономическом развитии общества и возникновении классов, а в завоевании, насилии, порабощении одних племен другими.

Теория насилия имеет свою довольно длительную историю.

Зачатки этой теории встречаются еще в древности, в частности, в сочинениях первого и второго поколения софистов.

В их учениях государство рассматривается как учреждение, существующее исключительно для блага сильного, а право — как средство подавления одних слоев общества в интересах других.

Первоначально право предназначалось, по мнению софистов, для «обуздания сильного в интересах слабого».

Однако сильный, вскоре распознав такое предназначение права, сделал все, чтобы разорвать эти «противоестественные оковы» и таким образом «восстановить господство естественного закона», согласно которому слабый по природе должен подчиняться сильному.

В сочинениях одного из известных мудрецов-софистов Фраси- маха из Халкедона постоянно проводится мысль о том, что в природе государства и права, государственной политики и законодательства, как и в области идеологии, нравственности, господствуют воля и представления тех, в чьих руках находятся сила и государственная власть. «Справедливость, — утверждал Фрасимах, — это то, что пригодно сильнейшему». «Справедливость и справедливое — в сущности, это чужое благо, это нечто, устраивающее сильнейшего, правителя, а для подневольного исполнителя это чистый вред, тогда как несправедливость — наоборот: она правит, честно говоря, простоватыми, а потому и справедливыми людьми».

Дальнейшее развитие теория насилия получила в последующие столетия и, особенно, в период Средневековья, когда она широко использовалась, в частности, для борьбы с теологическими теориями и взглядами на государство и право.

Анализируя роль теории насилия на данном этапе, известный немецкий государствовед и правовед Г. Еллинек (1851 — 1911) не без оснований утверждал, что «в новейшее время теория силы впервые возрождается в связи с борьбой против теологического миросозерцания».

Гоббс, как отмечал автор, не знает для права индивида в естественном состоянии другой границы, кроме его силы, и признает государство, основанное на силе, наряду с договорным государством как «равноправные формы государства», одинаково осуществляющие принуждение по отношению к своим членам.

Спиноза вообще отождествляет право и силу.

Помимо всего прочего это означает, что нет никакого объективного критерия «для измерения права и неправа естественных процессов» и что правопорядок, лишенный силы, «не может отстоять своего существования».

Особую роль в дальнейшем развитии и окончательном формировании основных положений теории насилия на рубеже XIX—XX вв. сыграл Гумплович. «История не предъявляет нам ни одного примера, — рассуждал он в своей фундаментальной работе «Общее учение о государстве», — где бы государство возникало не при помощи акта насилия, а как-нибудь иначе.

Кроме того, это всегда являлось насилием одного племени над другим, оно выражалось в завоевании и порабощении более сильным чужим племенем более слабого, уже оседлого населения».

Ссылаясь на пример образования ряда стран Европы и Азии, которые возникли, по мнению ученого, не иначе, как путем насилия, JI.

Гумплович делал окончательный вывод, согласно которому «вслед ствие подчинения одного класса людей другому образуется государство», а из потребности победителей обладать «живыми орудиями» возникли экономическая основа античной семьи, отношения властвования, существовавшие между господином и его слугой.

По мнению автора, «не из отдельных людей, как атомов, не из семейств, как ячеек, создается государство. He отдельные личности и не семейства являются его основными частями».

Только из различных «человеческих групп, из различных племен возникает государство и из них лишь состоит».

Победители образуют правящий класс, а побежденные и порабощенные — «класс рабочих и служащих».

Все дело заключается во внутренней и внешней вражде племен.

Именно в племенах, в их взаимной борьбе, утверждает Гумплович, можно признать «главные основные части, действительные краеугольные камни государства, — в племенах, которые мало-помалу превращаются в классы и сословия.

Из этих племен создается государство.

Они и только они предшествуют государству».

Таким образом, ни общественный договор, ни Божественное Провидение, ни «высшие» идеи, ни «известные потребности» или «рационалистические и нравственные мотивы», как это следует из других учений о происхождении государства и права, а лишь грубая сила, борьба, покорение одних племен другими, одним словом, прямое насилие — «вот родители и повивальная бабка государства» — является основной причиной возникновения данных институтов согласно теории насилия.

Выявляя основную черту теории насилия, Г. Еллинек повторял вслед за другими аналитиками данной концепции, что суть этого учения состоит в том, что оно конструирует государство как господство сильного над слабым и признает такое отношение властвования данным самой природой.

Таким государство по этой причине и должно признаваться индивидуумом.

Последний должен подчиняться ему в силу того соображения, что оно есть неотвратимая сила природы, подобно солнечному теплу, землетрясению, приливу и отливу.

Теория силы — материалистическая противоположность теологического учения.

Если последнее требует подчинения воле Божьей, то теория насилия требует подчинения слепым силам социальной эволюции.

При этом «слепые силы социальной эволюции», насилие рассматриваются не как некое ограниченное, локальное, а как глобаль- ное, к тому же «естественное» явление, порождающее не только единство противостоящих друг другу «элементов» государства — победителей и побежденных, правящих и управляемых, но и имеющее далеко идущие социально-экономические последствия.

Какие последствия имеются в виду? Прежде всего те, которые ассоциируются с появлением рабства.

Последнее возникает, по мнению Гумпловича, не в силу прежде всего внутренних причин, а затем уже внешних, как это имеет место в истории на самом деле, а, наоборот, исключительно в силу воздействия на общество (племя, народ, «нацию») извне, со стороны других сообществ, племен, народов, в результате войн, порабощения и закабаления одних племен или народов другими.

Во всех подобных случаях появляется военное превосходство того или иного народа (племени) над другим — «над жителями завоеванной страны».

При этом ведущиеся войны, с одной стороны, производят «разрушительное действие», а с другой — в них обнаруживается и «некоторая положительная, известным образом созидающая государства сила».

Войны превращаются для некоторых племен и народов в средство не только закабаления других племен и народов, но и приобретения земельных угодий, материальных благ.

Там, где дикое племя жило по соседству с цивилизованным, отмечает К.

Каутский, там к войне за спорную область присоединялся еще и хищнический набег, — предприятие, приносившее воинственным варварам богатую добычу.

Были такие варварские племена, у которых грабеж цивилизованных соседей составлял главный способ приобретения.

Быть воином при подобных обстоятельствах было очень выгодно.

Оружие, необходимое для войны, было большей частью то же самое, какое употреблялось на охоте, бывшей в то время самой важной отраслью приобретения.

На определенном этапе развития общества создается экономическая основа, а вместе с тем и экономическая необходимость для некоторых племен и народов в ведении войн. «Воинское право свободного человека», которым он так гордился, постепенно превращается в воинскую повинность, которая ложится тяжелым бременем как на самих воинов, так и на ту часть общества (земледельцы, ремесленники и др.), которая обеспечивает их проживание.

Вести войны или нет — это вовсе не было предметом выбора и делом, зависящим от воли земледельцев и других оседлых племен.

То огромное, по тем временам, благосостояние, которое, благодаря упорному повседневному труду, сосредоточивается в руках оседлых народов и племен, «постоянно подстрекает варварские подвижные племена к хищническим набегам».

Первым из них ничего не остается делать, как на время бросать свой труд и защищать свое благосостояние и самих себя от набегов.

Последним же приходится вести войну прежде всего в силу экономических причин — захвата чужого добра и приобретения дешевой рабской силы.

Все это, а именно — систематическое ведение войн и связанные с ним возникновение и развитие института рабства, по мнению сторонников теории насилия, создает реальные условия и предпосылки для образования государства.

Пока не было института рабства, пишет по этому поводу Гумплович, пока не хватало этого первого условия для продолжительной жизни, до тех пор развитие государства было невозможно.

О государственной жизни, о ее хозяйственных основах тогда лишь могли думать, когда оно приобретало необходимые для этого «живые орудия», т. е когда оно покоряло себе другое племя, порабощало его и эту порабощенную массу разделяло между отдельными своими членами, когда оно таким образом создало первую государственную организацию...».

Сторонники теории насилия полагают, что до тех пор, пока племя состоит лишь из «сходных между собой единоплеменников», тех из «личностей, родившихся и воспитавшихся в одном и том же социальном обществе», между ними нет вражды, войн, а следовательно, и рабства.

Когда же одно племя покоряет другое, то тут же, как неизбежный спутник всех завоеваний, появляются рабы, возникает и развивается институт рабства, а вслед за ним — и государство.

Таким образом, согласно теории насилия войны, насилие, закабаление одних племен другими рассматриваются в качестве основных причин рабства.

Что же касается естественно-исторического процесса зарождения и развития данного института, то он или вообще игнорируется, или же отодвигается на второй план.

Остается открытым также вопрос о причинах и природе закабаления.

Что предшествовало чему: захватнические войны, влекущие за собой порабощение одних племен другими, или, наоборот, сложившийся в силу разделения труда и социального расслоения общества институт рабства порождал захватнические войны? Ведь не следует забывать о том, что сам характер захватнических войн, порабощение одних племен и народов другими практически стали возможными лишь тогда, когда процесс развития орудий труда и производства в обществе достиг такого уровня, когда экономически стало возможным и выгодным закабалять побежденные племена и народы, эксплуатировать их, превращая в рабов.

На ранних стадиях развития общества, при низком уровне развития орудий труда и производства, когда первобытный человек не в состоянии был производить больше, чем это нужно было для поддержания его жизни, экономически невыгодным было закабаление, превращение пленников в рабов.

Их или убивали, или принимали в новое племя, усыновляли.

В силу этих же причин тогда не могли вестись и захватнические по своему характеру войны.

Другим социальным последствием, которое ассоциируется непосредственно с завоеванием и порабощением, является возникновение частной собственности.

Насилие порождает рабство, а рабство ведет к появлению частной собственности.

С последней же связан, согласно теории насилия, переход племен от кочевого образа жизни и быта к оседлому, земледельческому.

Зарождающаяся при этом государственная власть опирается исключительно на физическую силу.

Это — «государство племени».

Его основа — физическое преобладание одного племени над другим.

По мере развития общества государство племени перерастает в государство класса.

Основой последнего является экономическое господство власть имущих.

Гумплович отмечает, что одновременно с процессом превращения племен в классы и сословия, а также эволюции государства протекает процесс развития сознания. «Племенное сознание в современном государстве отчасти исчезло, отчасти же, одновременно с превращением племен в сословия и классы, сменилось сословным и классовым сознанием».

Согласно теории насилия наряду с данными процессами развития общества и государства протекает также процесс дальнейшей эволюции частной собственности.

Она рассматривается не иначе, как некое орудие или средство в руках государственной власти. He оспаривая процесс эволюции общества, государства и собственности, следует обратить внимание на спорность решения вопроса о соотношении собственности и власти.

Исторический опыт не подтверждает тезиса, выдвигаемого сторонниками теории насилия, о том, что государственная власть порождает частную собственность, а не наоборот. He подтверждается тезис и о том, что собственность является орудием государственной власти.

Все обстоит как раз наоборот.

Собственность, в конечном счете, обусловливает как само появление государственной власти, так и ее характер.

Собственность, в основном, определяет и ее служебную роль.

Можно по-разному относиться к научным исследованиям К. Маркса и Ф. Энгельса, а также к их философским обобщениям и выводам. Ho не подлежит никакому сомнению многократно подтвержденный самой жизнью их вывод, сделанный на примере Англии, о том, что собственность «правит аристократией».

Именно она «дает возможность купцам и фабрикантам намечать депутатов для больших, а частью и для мелких городов; собственность дает им возможность усиливать свое влияние с помощью подкупа».

Это происходит потому, что «народ еще не осознал ясно существо собственности, потому, что он вообще еще, — по крайней мере в деревне, — духовно мертв и потому мирится с тиранией собственности».

Частично данные выводы справедливы и для современной России.

Говоря о теории насилия вообще и об учении Гумпловича в частности, следует заметить, что ее сторонники по-разному характеризуют исторически первые и современные государство и право.

По-разному они относятся и к насильственным формам образования современных государств и правовых систем, и к их природе.

Одни из них оправдывают насильственные формы образования современных государств путем осуществления революций или ведения освободительных или захватнических войн.

Они считают, что такие войны всегда приводят к прогрессивному «обновлению» общества и государства.

Другие, наоборот, выступают против каких бы то ни было силовых форм и способов формирования современных государств, считая, что эти формы и способы возникновения государств и правовых систем являются данью прошлого.

Соответствующим будет характер государства и общества, возникающих на этой основе.

Известный французский писатель-романтик Ф. Шатобриан (1768—1848) ставил в упрек Наполеону Бонапарту не только то, что он своей бурной завоевательной деятельностью «насоздавал» целый ряд недолговечных марионеточных государств с деспотическими или полудеспотическими режимами, но и за то, что в результате его «мудрого» правления «обновленное» государство Франции «в своей территории и могуществе уменьшилось», а французское общество в значительной степени «развратилось».

Говорят, что хотя силы французского государства стараниями Наполеона ослабли, зато слава его окрепла; что «на всех широтах французов знают и боятся, на них равняются, перед ними заискивают». Ho разве необходимо было непременно выбирать что-то одно: бессмертие либо могущество? Александр Македонский тоже прославил свою нацию. Ho это не помешало ему основать в Азии четыре мощные империи; язык и цивилизация эллинов распространились от Нила до Вавилона и Инда.

После смерти Александра «царство его не только не ослабло, но, напротив, укрепилось».

А что осталось от Наполеона-завоевателя? «Триумф французского сюзерена стоил каких-нибудь две или три сотни тысяч человеческих жизней в год».

Французы заплатили за него тремя миллионами солдат.

Сограждане отдали ему «всего-навсего пятнадцать лет, прожитых в страданиях и неволе».

Говорят, что бедствия, «пережитые при республике, послужили спасению Франции, несчастья, пережитые при Империи, принесли пользу несравненно большую — благодаря им Бонапарт стал богом, и этого довольно».

Шатобриан заявлял, что он не падет «так низко, чтобы забыть ради Бонапарта всех своих соотечественников; не он породил Францию, а Франция — его».

Властитель может быть сколько угодно талантлив и могущественен, но «я никогда не соглашусь повиноваться ему, если одним словом он может лишить меня независимости, домашнего очага, друзей...».

Будучи противником насильственных методов социальных преобразований, Шатобриан занимал аналогичную позицию не только по отношению к «обновленному» в результате краха империи французскому государству, но и в отношении современного ему французского общества.

Вот чего истинный философ никогда не простит Бонапарту, рассуждал он, так это то, что он «приучил общество к безвольному подчинению и развратил его нравственность».

По его вине люди так испортились, что невозможно сказать, когда в сердцах вновь проснутся великодушные порывы. «Наше бессилие в отечестве и за его пределами, наш нынешний упадок — следствие наполеоновского ига: у нас отняли все, кроме привычки к ярму.

Бонапарт погубил даже наше будущее...».

Подобные взгляды на силовые методы образования и «обновления» государственных и общественных структур, а также на их характер и природу многократно выражались раньше и выражаются поныне.

Имеющиеся при этом нюансы касаются, в основном, последова тельности позиций авторов в этих вопросах.

Одни из них, например, считают, что государство, на каком бы этапе развития общества — догосударственном или государственном — оно ни возникало, всегда зарождается или обновляется не иначе, как только силовым способом, в результате борьбы; таковым же силовым по своему характеру и природе (орудием насилия, подавления) оно и остается в дальнейшем.

Другие же авторы, среди которых и Гумплович, придерживаются иного мнения.

Они считают, что если ранние государства, возникающие в результате войн и насилия, до конца остаются инструментами насилия, господства одних над другими, закабаления и угнетения, то более поздние и современные, в частности, капиталистические государства, не являются таковыми.

Общественное развитие, согласно взглядам Гумпловича, идет по направлению к все более возрастающему равноправию низших слоев с высшими, подвластных с властвующими.

Все больше смягчаются формы и методы властвования.

Постепенно образуется современное культурное государство.

Складываются такие его черты и особенности, как режим парламентаризма и законности, равноправие граждан, доступ их к управлению делами общества и государства, и др.

Исходными причинами и условиями становления такого либерального государства считается насилие.

Аналогичных взглядов на трансформацию силовых элементов в государстве придерживаются и другие авторы.

Один из них, как, например, дореволюционный российский ученый-юрист И.В. Михайловский, не будучи сторонником теории насилия, тем не менее считал, что даже если бы государство и возникло с помощью насилия, то в дальнейшем своем развитии оно все равно бы трансформировалось в несиловую организацию.

При рассмотрении теории насилия, по мнению И.В. Михайловского, не следует смешивать два различных вопроса: I) вопрос о генезисе, происхождении известного факта, и 2) вопрос о его сущности. «Из того, что многие государства исторически возникли путем насилия, вовсе не следует, что идея государства есть насилие».

Из того, что многие современные юридические отношения «имеют своими отдаленными предками насильственные отношения», вовсе не следует, что нынешние законные обладатели соответствующих прав лишь фактически пользуются этими правами.

Вообще порядок «чисто фактический» имеет тенденцию превратиться в «порядок нормальный».

Дело в том, что люди сживаются с известными фактами, привыкают к ним.

Вокруг этих фактов и на их основании постепенно образуются постоянные, прочные отношения.

С течением времени то, что было первоначально актом насилия, незаметно превращается в право.

Это означает, что с течением времени под влиянием ряда возникающих условий «фактическое», порожденное силовыми факторами, постепенно превращается в нормальное, отражается в психике людей уже как явление, изменившее свою первоначальную природу, как явление правомерное.

Таким образом, допуская возможность первоначального образования государства и права путем силовых способов или форм, И.В. Михайловский весьма критически воспринимает теорию насилия в последующем.

В качестве основного довода при этом выступает все этот же тезис о постепенной трансформации государства и права как силовых явлений в несиловые, все та же идея о «мирной» эволюции и перерождении государства и права.

Изучение государства и права в связи с историей культуры предоставляет много фактов для критики теории силы.

Эти факты свидетельствуют о постепенно нарастающем очищении и облагораживании отношений между правом и силой, «о постепенном превращении силы в служанку права».

Конечно, далеко не везде и не всегда это превращение удается подменить, «но общая тенденция несомненна».

Наряду с названными аргументами о трансформации силы в несилу И.В. Михайловский использовал и другой, «филологический» аргумент против теории насилия.

Есть еще один источник, из которого мы можем почерпнуть материал для критики теории силы и построения теории, приближающейся к истине.

Это — язык.

Философия, сравнительное языкознание учат нас, что первоначальное, основное значение слова выражает собой обыкновенно сущность соответствующего понятия.

И вот, первоначальное значение слова «право» на всех языках звучит как «прямо» и «правда».

Таким образом, это слово представляет собой понятие о чем-то неуклонном, согласном с истиной, справедливом.

Из этого следует, что вековая мудрость человечества, скрытая в языке, учит тому, что право как таковое вообще и отдельные юридические нормы в частности являются не чем иным, как составными частями «одного общего этического порядка, где царствует не сила, а высшие идеальные начала».

В основе современного государства и права лежат, таким образом, не голая физическая или иная сила, а человеческий разум, справедливость, «общий этический порядок», человеческий идеал. He сила есть сущность права, а «нечто принципиально другое». He сила есть главное основание действия права, а признание его населением, обусловленное по меньшей мере непротиворечием юридических норм субъективному правосознанию большинства населения.

Что же касается силовых элементов, свойственных любому современному праву, то они составляют лишь внешнюю сторону юридических норм, ассоциирующихся с их государственной обеспеченностью и гарантированностью, но отнюдь не с их содержанием и внутренними мотивами их соблюдения.

Данная позиция И.В. Михайловского об органическом сочетании в государстве и праве силовых и несиловых элементов, а следовательно, о разумном сочетании и применении в деятельности государства и реализации права методов принуждения и убеждения, несомненно, заслуживает особого внимания.

В последующих исследованиях отечественных и некоторых зарубежных авторов она была не только поддержана, но и получила свое дальнейшее развитие и обоснование.

Критически воспринимая теорию насилия и ее отдельные положения, сторонники данного подхода дают, на наш взгляд, более взвешенное и аргументированное решение рассматриваемой проблемы.

Теория насильственного формирования государства и права в том виде, как она сформировалась и как представлялась в научных изданиях в конце XIX — начале XX в., систематически подвергалась довольно напористой и небезосновательной критике не только с точки зрения ее сущности и содержания, но и при рассмотрении ее социальной роли и назначения.

Особенно в этом плане следует выделить весьма критическую позицию Г.Еллинека.

Отмечая, что «теория силы с первого взгляда в значительной мере подтверждается историческими фактами», а именно — тем, что исторически процесс образования государств только в исключительных случаях не сопровождался победой превосходящей силы и «война была творцом большинства государств», ученый вместе с тем особо подчеркивает, что теория насилия имеет своей целью и предназначается не для объяснения причин и условий возникновения государства и права в прошлом, а для их обоснования в настоящем.

А это, по мнению Еллинека, не только неблагоприятная, но и невыполнимая задача.

Теория силы убедительна только для тех, кто «фаталически относится к существующему, как к чему-то неустранимому», но неубедительна для тех, кто решается выяснить на опыте, «не может ли существующее государство сложиться и как-нибудь иначе».

Говоря о фактической роли и назначении теории насилия, Г. Еллинек считал, что практические последствия ее сводятся даже не столько к обоснованию, сколько к «разрушению государства».

Если государство есть не что иное, как грубая, неразумная сила, то почему бы угнетенному этой силой слою или классу не сделать попытки сбросить ее с себя, низвергнуть тех, кем осуществляется эта сила.

Или даже разрушить всю «столь прославленную цивилизацию», тем более, что такие деяния не стоят вне обусловленной естественными законами необходимости.

Поскольку между господствующими и подвластными, согласно теории насилия, нет никакой этической связи, то при такой конструкции государства отпадают все этические мотивы, которые могли бы воспрепятствовать возникновению и развитию учений, разрушающих государство.

Теория насилия, таким образом, является неконструктивной теорией.

Она «не основывает государство, а разрушает его, пролагая путь непрерывной революции».

Теория насилия постоянно подвергается критике.

Это свидетельствует, прежде всего, о несовершенстве ее как концепции, неудовлетворенности ею.

Вместе с тем это говорит об известной жизнеспособности данной теории, о ее живучести, о том, что теория насилия является не только данью прошлого, но и составной частью академического потенциала настоящего.

Другие теории происхождения государства и права

Наряду с названными в мире существуют и другие довольно известные теории.

Среди них можно назвать, в частности, патриархальную теорию, основателем которой по праву считается древнегреческий философ Аристотель.

Согласно учению Аристотеля государство является про дуктом естественного развития, возникает в результате появления и разрастания семьи.

В основе образования государства лежит естественное стремление людей к взаимному общению.

Такое общение приводит к тому, что из нескольких семей складывается селение или род, а из всех селений или родов образуется государство.

Государство, по Аристотелю, является высшей формой общения, включающей в себя все другие образования и формы общения.

Оно «появляется лишь тогда, когда образуется общение между семьями и родами ради блага жизни».

Другой широко известной в юридическом мире теорией происхождения государства и права является психологическая теория.

Суть ее заключается в том, что основные причины возникновения государства и права она усматривает не в окружающей их экономической, социальной и иной среде, а в особенностях психики человека, в «импульсах» и в эмоциях, которые, согласно воззрениям известного русского ученого Петражицкого (1867—1931) — основателя этой теории, играют главную роль не только в приспособлении человека к условиям жизни общества, но и в образовании государства и права.

Необходимо отметить также органическую теорию происхождения государства, приравнивающую государство к человеческому организму и приписывающую ему самостоятельные волю и сознание, отличные от воли и сознания входящих в него отдельных людей.

Согласно органической теории государство является результатом действия сил природы, создающей его наряду с обществом и человеком.

Идеи сопоставимости государства с человеческим организмом развивались еще в трудах древнегреческого философа Платона.

Наибольшее развитие они, а вместе с ними и органическая теория в целом, получили в конце XIX — начале XX в.

Одним из наиболее видных сторонников органической теории происхождения государства был английский ученый-философ Г. Спенсер (1820—1903).

В настоящее время органическая теория хотя и не пользуется прежней популярностью, но имеет хождение на Западе.

Аналогично обстоит дело и с расовой теорией, которая рассматривает в качестве основной предпосылки возникновения и развития государства деление общества по расовому признаку.

Согласно этой теории в мире существуют «высшие» расы, которые призваны господствовать, и «низшие», которым самой природой предназначено находиться в подчинении у «высших» рас.

Появление государства, по логике сторонников этой теории, необходимо для обеспечения постоянного господства одних рас над другими.

Расовая теория имеет долгую историю, но наибольшего своего развития и даже практического применения она достигла в середине XIX века — в период расцвета колониализма и в первой половине XX в. — в период появления в Европе фашизма.

Сначала «цивилизованные» страны широко использовали ее для оправдания жестокого обращения с туземцами и захвата их земель, а затем одни «цивилизованные» страны (фашистские Германия и Италия, милитаристская Япония) оправдывали с помощью расовой теории развязанную ими войну против других «цивилизованных» и «нецивилизованных» стран.

Идеи, лежащие в основе расовой теории, широко использовались в послевоенный период в ходе ведения «холодной» войны между капиталистическими странами во главе с США и социалистическими во главе с СССР.

В ответ на печально известную речь У. Черчилля в марте 1946 г. в городе Фултоне (США), положившую начало «холодной» войне, в советской прессе тут же последовала весьма примечательная реакция, подчеркивавшая богатый британский опыт использования расовой теории для оправдания колониальных войн. «Гитлер, — отмечалось в прессе, — начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию.

Г-н Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира.

Немецкая расовая теория привела Гитлера и его друзей к такому выводу, что немцы, как единственно полноценная нация, должны господствовать над другими нациями.

Английская расовая теория приводит г-на Черчилля и его друзей к тому выводу, что нации, говорящие на английском языке, как единственно полноценные, должны господствовать над остальными нациями мира».

Исторически расовая теория изжила себя и была полностью дискредитирована несколько десятилетий назад.

Она не используется больше как официальная или даже полуофициальная идеология. Ho как «научная», академическая доктрина она имеет хождение в западных странах и в настоящее время.