Зарубежные теории преступности

В советской криминологии самостоятельным направлением являлась критика буржуазной криминологии. В основном западных криминологов обвинили за незнание диалектического материализма и невнимание к методологии вообще, за увлеченность конкретными исследованиями. Подобная критика при всей идеологической узколобости делала весьма полезное дело: знакомила, пусть неполно и предвзято, с достижениями западной криминологической мысли и способствовала использованию, пусть и анонимному, результатов зарубежных криминологов в исследованиях отечественных криминологов.

В зарубежной криминологии существуют теории, исходящие из разного понимания природы преступности и причин ее возникновения, — социологические и биологические. В современной криминологии наибольшее признание имеют теории социологического направления.

Теории преступности социологического направления

Теория дифференцированной связи (ассоциации). Автором этой теории является американский криминолог Эдвин Сатерленд. Эта теория исходит из «закона подражания», сформулированного Г. Тардом, и говорит о том, что преступному поведению, как и любому другому, обучаются у тех, с кем имеют более тесную связь. Основа механизма этого обучения — подражание тому, кто является для подростка идеалом, авторитетом (в этом пункте теория дифференцированной связи соприкасается с теорией референтной группы).

Иногда эту теорию иронически называют теорией «дурной компании». Влияние на человека тех или иных образцов поведения зависит от степени его связи с определенным лицом или группой лиц. Общаясь преимущественно с преступниками, индивид, скорее всего, станет преступником; общаясь с законопослушными лицами — законопослушным. Это называется дифференцированной связью. В бедных районах, пораженных преступностью, намного легче стать преступником: обучиться соответствующим приемам, подыскать соучастников, сбыть краденое и т.д.

Человек не наследует преступных наклонностей. Индивидуальные различия между людьми если и влияют на преступность, то лишь в той мере, в какой обусловливают частоту и устойчивость контактов с образцами преступного поведения. Эмоциональные стрессы в семье сказываются на поведении, поскольку гонят человека из дому и толкают его на контакты с правонарушителями.

Теория дифференцированной связи является описательной, а не объяснительной: она описывает механизм усвоения образцов поведения, воздействию которых подвержен индивид, но не объясняет, откуда берется то преступное поведение, которое перенимают. Теория Э. Сатерленда была одной из первых эмпирически подтвержденных криминологических теорий, описывающих процесс воспроизводства преступности. Она вызывала серьезные научные дискуссии и способствовала развитию криминологических теорий социологического направления.

Теория асоциальных субкультур. Большой вклад в изучение асоциальных (по американской терминологии — делинквентных) субкультур внесли американские криминологи А. Коэн и В. Миллер.

Теория субкультур говорит о том, что у преступников складывается своя особая асоциальная субкультура, т.е. своя мораль, своя система ценностей и норм, противостоящая ценностям общества, в которой само преступление является морально оправданным. В ней возможно, например, такое противоречивое понятие, как «честный вор».

Личность развивается и действует в соответствии с ценностями и нормами своего криминального окружения, не воспринимая ценностей культуры общества в целом. Конечно, по своему содержанию она скорее является контркультурой, а не субкультурой. Но общепринято выражение «асоциальная субкультура».

В. Миллер считал, что асоциальная субкультура чаще развивается в низших слоях общества. Ее ценности и установки возникают в результате иммиграции из других стран, внутренней миграции из сельской местности в город, перемещения из одной социальной группы в другую, когда мигрант не может (или не хочет) быстро освоить ценности новой среды. Субкультура развивается, поскольку существует проблема адаптации (приспособления) к другой культуре, но это приспособление носит конфликтный характер. Возникновение субкультуры обусловливается потребностью в адаптации к непривычной среде, а ее носителями являются маргиналы — лица, утерявшие старую культуру, но не сумевшие усвоить новую.

Теория субкультур широко используется при изучении рецидивной и профессиональной преступности, особенно в пенитенциарной криминологии при изучении преступности в местах лишения свободы. Считается, что основным фактором, продуцирующим преступность в исправительных учреждениях, является именно асоциальная субкультура осужденных: большинство преступлений связано или с нарушением норм сообщества осужденных, или со стремлением отстоять либо повысить свой статус в сообществе.

В отечественной и зарубежной криминологии выдвигались различные гипотезы по объяснению причин возникновения асоциальной субкультуры осужденных. Одни ученые видят причины этого явления в остаточном действии воровских традиций. Конечно, социальное наследование играет свою роль, однако факт существования традиций не объясняет ни причин их возникновения, ни то, почему в них заложено то или иное содержание.

Представители иной точки зрения (Я. Курчевский) объясняют возникновение субкультуры воздействием сексуальной изоляции, которая делит людей на активных и пассивных гомосексуалистов, позволяя первым морально оправдывать сексуальную эксплуатацию вторых. Из этой гипотезы следует, что сексуальная изоляция должна вызывать проявления асоциальной субкультуры везде, где свобода разнополых сексуальных контактов ограниченна.

Польские криминологи (А. Подгурецкий, Б. Холыст) подвергают критике эту гипотезу как весьма ограниченную. Действительно, условия сексуальной изоляции не всегда ведут к возникновению субкультуры (полярники на зимовке). В то же время она проявляется в закрытых учреждениях для подростков 11—12 лет, у которых сексуальные устремления еще не сориентированы. Представляется более естественным, что истоки возникновения субкультуры осужденных связаны с изменением характера жизнедеятельности личности в условиях лишения свободы. И субкультура осужденных является по своей социальной сущности адаптивным, приспособительным механизмом.

Для мест лишения свободы асоциальная субкультура есть явление закономерное и объективное. Ее не следует считать продуктом «злой воли» преступников, объяснять социально-нравственной запущенностью осужденных. Специфичность субкультуры определяется уникальностью взаимосвязанных факторов, присущих в полной мере только наказанию в виде лишения свободы, а именно: принудительной изоляцией индивидов от общества; включение индивидов в однополые группы на уравнительных началах; жесткой регламентацией поведения во всех сферах жизнедеятельности.

Действие этих факторов постоянно и принципиально неустранимо, поскольку они являются необходимыми элементами лишения свободы. Все это нарушает привычные способы жизнедеятельности, лишает или резко ограничивает человека в удовлетворении целого ряда элементарных потребностей, снижает возможность получения новых впечатлений, делает жизнь монотонной. Осужденные пытаются найти новые способы выполнения ведущих социальных функций или же найти такие заменители, которые давали бы возможность реализоваться потребностям в общении, самоутверждении, самоуважении и т.д.

Таким образом, источником возникновения асоциальной субкультуры являются существенное отличие условий жизни на свободе от условий исправительного учреждения и стремление осужденных приспособиться к новым условиям, восстановить, насколько возможно, привычные формы жизнедеятельности (хотя это приспособление может осуществляться в необычных, на наш взгляд, формах).

Социальные факторы являются объективными, внешними по отношению к социальной среде мест лишения свободы.

Однако существуют и внутренние социально-психологические факторы. Общество осудило и изолировало осужденных и тем самым противопоставило их основной массе законопослушных граждан.

Общность социального положения, наличие общезначимых ценностей (свобода, справедливость) способствуют тому, что осужденные начинают себя осознавать членами единого сообщества («мы»), имеющего общие интересы, и противопоставленного людям, живущим на свободе («они»). Здесь действует универсальный социально-психологический механизм формирования реальной человеческой общности: отличение от других общностей и групп людей вовне и одновременно уподобление в чем-либо людей друг другу внутри общности.

Если межкультурное сравнение может порождать этноцентризм и ксенофобию, то межгрупповое сравнение порождает корпоративность и групповой фаворитизм: «наши» обязательно в чем-то отличаются в лучшую сторону от «не наших». Если различия между группами реально существуют, они преувеличиваются, а различия людей внутри группы приуменьшаются. На этой почве обычно формируются социальные стереотипы и предрассудки.

Сообщество, имеющее особые интересы и ценности, вырабатывает и специальные нормы, направленные на защиту этих интересов и ценностей и сплочение самого сообщества. Нормы субкультуры вполне обычны: «не лги», «не кради», «почитай старших». Только эта нормативная система несет ярко выраженную печать корпоративности: «не лги своим», «не кради у своих». Да и с нарушителями своих норм сообщество осужденных поступает обычным образом: их подвергают социальному клеймению (особые татуировки, клички) и социальной изоляции (каста «опущенных»).

Ценности и нормы являются центральными элементами в структуре субкультуры. Но, как и любая культура, она содержит и другие элементы, или атрибуты, выполняющие определенную социальную функцию. Это специфический язык (уголовный жаргон), выполняющий коммуникативную, сигнальную и конспиративную функции. Это клички, имеющие сигнальную и стратификационную (социального клеймения) функции. Это татуировки, выполняющие стратификационную, сигнальную и обособительную функции. Это обряды и ритуалы, обладающие сильным эмоциональнопсихологическим воздействием и способствующие усвоению групповых ценностей и норм (ритуалы «прописки», «опускания», принесения клятвы и т.д.). Эстетическую сторону субкультуры выражает блатной фольклор — песни, стихи, поговорки, игры и т.д.

По своим основным чертам субкультура осужденных весьма схожа с архаичными, дописьменными культурами — широкое использование табу, проклятий, кличек, татуировок. Вспомним, что у Ч. Ломброзо это был один из аргументов в пользу уподобления преступников дикарям.

Теория нейтрализации. Итак, теория асоциальных субкультур объясняет нарушение преступниками общепринятых норм наличием у них своей особой, асоциальной системы ценностей и норм, противостоящих официальным (это реальный факт). Но почему некоторые преступники, особенно несовершеннолетние, нарушают правовой запрет, необходимость которого они в принципе признают (и это тоже реальный факт)? Почему, не отрицая самого факта содеянного, преступник часто не признает своей вины? Один из возможных ответов на этот вопрос содержится в теории нейтрализации американских криминологов Г. Сайкса и Д. Матзы.

Теория нейтрализации исходит из того, что социальные правила, или нормы, призывающие к должному поведению, в большинстве своем не выражаются в категорической форме. Эти нормы скорее представляют собой принципы, снабженные оговорками и ограниченные в своем применении условиями места, времени, круга лиц и социальной обстановки (фактически авторы говорят о гипотезе нормы). Это верно практически для любых моральных и правовых запретов, включая запрет убийства, отчуждения собственности и т.д. Нормативная система — отнюдь не жесткий свод правил, выполнение которых обязательно для любого в любых обстоятельствах, она обладает свойством гибкости. Есть заповедь «не лги». Но ведь морально оправданна и «ложь во спасение». Даже заповедь «не убий» не является абсолютной: она не распространяется на действия солдата на войне.

Подобного рода гибкость присуща и уголовному закону. В нем содержатся нормы, устраняющие ответственность по таким основаниям, как невменяемость, необходимая оборона, крайняя необходимость.

Преступное поведение в значительной степени определяется сознательным или бессознательным расширением сферы действия этих смягчающих обстоятельств. Правонарушители не вырабатывают свою систему норм, а используют особенности существующей нормативной системы для оправдания своего поведения.

Правонарушители, распространяя смягчающие обстоятельства на свой конкретный случай, «нейтрализуют» действие правовых норм в отношении себя. Оправдание своего поступка снимает для правонарушителя вопрос о собственной вине. Механизм оправдания Г. Сайкс и Д. Матза называют нейтрализацией и считают, что она осуществляется пятью способами (или приемами): 1) отрицанием ответственности; 2) отрицанием вреда; 3) отрицанием наличия жертвы; 4) осуждением осуждающих; 5) обращением к более важным обязательствам.

Отрицание ответственности. Правонарушитель рассматривает себя как объект чьего-либо воздействия, как жертву обстоятельств (плохая семья, плохие друзья, материальные затруднения и т.д.) и этим подготавливает почву для отклонения от нормы, которую он в принципе не отвергает. Отрицание ответственности как бы разрывает связь между субъектом и его действиями, снимает вопрос о вине и последствиях деяния. Уголовное право отвергает принцип «объективного вменения», ответственность без вины: какими чудовищными не были бы последствия деяния, субъект не подлежит уголовной ответственности, если не установлена его вина (в виде умысла или неосторожности).

Нарушитель, не отрицая факта содеянного и наступивших последствий, пытается доказать отсутствие своего злого умысла или переложить ответственность на других. Но когда вина слишком очевидна, если ответственность за содеянное отрицать невозможно, нарушители применяют другой прием — отрицание вреда.

Отрицание вреда. Для нарушителя вопрос о преступности поведения тесно связан с наличием реального вреда или ущерба, причиненного его действиями. Причем этот вред может им толковаться самыми различными способами: хулиганство как озорство, драка как выяснение отношений между «своими», угон автомобиля соседа как неудачная шутка и т.д. Главное, что какого-либо ощутимого вреда его действия никому из посторонних не причинили. Действительный вред, с точки зрения преступника, был причинен ему самому (попал в колонию) или его семье. На такой вопрос один осужденный ответил: «Своим преступлением я причинил вред только самому себе: у меня рухнули все планы на дальнейшую жизнь».

Интересно отметить, что нарушители склонны рассматривать в качестве преступных только деяния, говоря юридическим языком, с материальным составом. Наличие же в законе формальных составов преступлений, предусматривающих ответственность за действия независимо от наступивших последствий, ими игнорируется.

Если невозможно подвергнуть сомнению факт нанесения реального ущерба, нарушители прибегают к следующему приему — отрицанию наличия жертвы.

Отрицание наличия жертвы. Даже если нарушитель признает свою ответственность за неправильные действия и готов допустить, что они причинили кому-нибудь вред, он пытается акцентировать внимание на личности жертвы, представляя свое деяние как вид справедливого возмездия или наказания: жертва превращается в злодея, а преступник — в благородного мстителя. Этот прием можно назвать комплексом Робин Гуда: если вор у вора дубину украл, это уже и не воровство, а восстановление социальной справедливости.

Среди опрошенных осужденных 45,4% считают, что не нужно быть справедливым с несправедливым человеком; 57,3% полагают, что нечестных людей можно обманывать.

Широкому использованию такого способа самооправдания способствует его глубокая укорененность в обыденной морали и народной культуре. Мораль любого народа порицает обман, но народный же фольклор нередко показывает, что обмануть обманщика — не грех, а доблесть. Романтизация плутов и мошенников присутствует и во многих шедеврах мировой литературы («Декамерон», «Золотой теленок»).

Своеобразную социальную солидарность с преступниками в этом отношении нередко проявляют как простые граждане, так и сотрудники правоохранительных органов. В обыденной морали оценка тяжести преступления во многом зависит от личности потерпевшего.

Когда преступники сводят счеты друг с другом в многочисленных «разборках», когда подрывают в машине очередного «вора в законе», мы с удовлетворением говорим: туда им и дорога, воздух станет чище. Но это опасная позиция: во-первых, она отрицает универсальность права и антихристианская по сути, во-вторых, надежды на очищение воздуха иллюзорны. В процессе социальной селекции, если ему не препятствовать, взращивается порода еще более опасных и жестоких преступников.

Если правонарушителю все же не удается опорочить жертву, применяется следующий прием — осуждение осуждающих.

Осуждение осуждающих. Нарушитель может переместить внимание со своих действий на действия (или личность) осуждающих его людей: те, кто меня осуждает, сами плохие и несправедливые люди (судья-взяточник, милиционеры-садисты). Когда нарушитель видит явную (или мнимую) аморальность других людей, ему легче приуменьшить неблаговидность собственного поведения.

Недаром в исправительных колониях наибольшей популярностью пользуются газетные статьи и телепередачи о преступлениях и аморальных поступках сотрудников правоохранительных органов и представителей власти. Если чиновники берут огромные взятки, строят роскошные дачи и при этом остаются безнаказанными, то почему в тюрьме оказался я? Ведь моя вина по сравнению с их виной ничтожна. Значит, общество поступило со мной явно несправедливо и тем самым освободило меня от всех моральных обяза- тельств перед ним. Правильно замечено, что осужденным вина общества перед ними нужна не меньше, чем обществу — раскаяние преступников.

Когда все эти способы не срабатывают, нарушители прибегают к следующему приему — обращению к более важным обязательствам.

Обращение к более важным обязательствам. Внешний и внутренний контроль может быть нейтрализован также в результате того, что требования общества в целом приносятся в жертву интересам группы, к которой принадлежит нарушитель. Он вовсе не обязательно отвергает официальную нормативную систему, а скорее рассматривает себя как человека, столкнувшегося с нравственной дилеммой. К сожалению, она может быть разрешена только нарушением «неразумного» закона (я не мог бросить друга, я не мог показаться трусом и т.д.). В этом проявляется прагматическое отношение к морали и праву: нормы следует соблюдать, но до тех пор, пока это выгодно, пока позволяют обстоятельства. Каждый второй из опрошенных правонарушителей считал, что бывают ситуации, когда нарушения нормы оправданны.

Утверждения «я не хотел этого», «я никому не причинил вреда», «они сами это заслужили», «я это сделал не для себя», часто применяемые правонарушителями в свое оправдание, сама потребность в нем говорит о том, что в противоправном поведении нарушители руководствуются не какими-то особыми ценностями и нормами.

Они усваивают не нормы субкультуры, а используют свойства существующей нормативной системы для обоснования и оправдания своего поведения.

Конечно, защитные механизмы, как бы они ни были сильны, недостаточны для того, чтобы полностью нейтрализовать влияние усвоенных субъектом ценностей и неодобрительную реакцию на его поступки со стороны других лиц. Но широкое использование личностью защитных механизмов показывает ее неспособность к трезвой самооценке, объективному анализу своего характера и поведения, что существенно влияет на регуляцию поведения.

Теория аномии. Автор этой теории — американский криминолог

Роберт Мертон — рассматривал аномию не только в социальном аспекте как состояние дезорганизации общества, но и в индивидуальном — как состояние деморализации личности. Р. Мертон видит общие истоки преступности в противоречии между культурой и социальной структурой общества, а именно между целями и идеалами, определяемыми культурой, и законными средствами достижения этих целей (тоже определяемыми культурой), которые предоставляются социальной структурой общества.

Степень противоречия определяется прежде всего жесткостью социальной структуры: насколько она предоставляет (или ограничивает) законные средства для достижения провозглашаемых целей основной массе населения (бесплатное образование, высокооплачиваемая работа и т.д.). Но дело не только в структуре. В традиционных обществах (касты, сословия) социальная структура довольно жесткая и имеет большое количество ограничений. Но в этих обществах нет общих идеалов, целей, и символы успеха свои для каждого класса (граф должен жить во дворце, а крестьянин — в хижине), поэтому состояния аномии там не возникает.

Когда же декларируются общие социальные идеалы, например, идеал равенства (чистильщик сапог может стать президентом), и пропагандируются общие для всего населения цели и символы общественного преуспевания (материальное благосостояние, богатство), то даже незначительные структурные ограничения вызывают аномию и способствуют преступному поведению. Преступное поведение имеет место тогда, когда превыше всего ставятся определенные символы успеха, общие для населения в целом, а социальная структура ограничивает или вообще устраняет доступ к законным средствам достижения этих целей для значительной части населения.

Дезорганизация общества, утрата прежних ценностей, потеря нравственных ориентиров оказывают глубокое психологическое воздействие на личность, деморализуют ее и отчуждают от общества.

Р. Мертон выделяет пять типов адаптации к состоянию аномии, т.е. реакции на нее, которые по отношению к социально одобряемым ценностям, целям и нормам можно разделить на нормативные и ненормативные.

К нормативным относятся:

• конформизм — принятие любых целей, ценностей и норм;
• инновация — согласие с целями, но неприятие традиционных средств их достижения;
• ритуализм — безразличие к целям и покорное следование нормам.

К ненормативным относятся:

• ретретизм — отказ как от общепринятых ценностей, так и от норм (деклассирование и люмпенизация);
• мятеж — может воплощаться в революционных выступлениях, означает не только отказ от существующих ценностей и норм, но и стремление заменить их новыми.

Как считают некоторые социологи, в настоящее время наше общество пребывает в состоянии аномии: одна ценностнонормативная система отброшена, другая еще не сформировалась.

Люди не доверяют ни одному социальному институту и в то же время страдают от того, что никому и ничему нельзя верить. Лишь в религии некоторые ищут утешение. Многие, не находя своего достойного места в обществе, отчуждаются от него.

В таких условиях проявляются два типа массовой реакции на аномию: ненормативная и нормативная. Ненормативная проявляется в нигилизме по отношению к нормам как законным средствам достижения целей и может выражаться как в социальном цинизме (все средства хороши для достижения цели), так и в экстремизме (особенно хороши насильственные средства, как наиболее эффективные).

Нормативная реакция выражает потребность в установлении хоть каких-нибудь общепринятых и понятных правил. Она проявляется как в традиционализме (ностальгия по прошлому, желание вернуть старую привычную систему), так и в авторитаризме (тоска по твердой руке, которая навела бы новый, но строгий порядок).

Теория стигматизации. Название этой теории происходит от слова «стигма» (stigта — клеймо, тавро, ярлык). Теория стигматизации (Ф. Танненбаум, Э. Лемерта) исходит из того, что именно право определяет понятие преступного и в определенном смысле «творит» преступления, а следовательно, и преступников. Главное не само деяние, а его оценка со стороны общества. Как отмечал поэт М. Волошин, «закона нет — есть только принужденье. Все преступленья создает закон».

Факт социального клеймения решающим образом влияет на личность: человек с клеймом «преступник» и вести себя будет как преступник. Стигматизация может служить катализатором преступной карьеры. Арест подозреваемого приводит к потере им своего социального статуса, ограничению возможностей получения образования и работы, другим осложнениям. Такие обстоятельства подталкивают человека к дальнейшим и более серьезным правонарушениям (психологически это можно интерпретировать как вызов или месть обществу за проявленную несправедливость). Фактически эта теория подвергает сомнению постулат о безнаказанности преступников как факторе рецидива («главное — не тяжесть наказания, а его неотвратимость»).

Теория стигматизации применима в основном для изучения рецидивной преступности: неоднократно отбывающие наказание преступники отличаются от впервые осужденных именно тем, что они уже прошли процесс стигматизации, причем стигматизации не только правовой, но и нравственной. Существующий в обыденном общественном сознании стереотип преступника создает моральнопсихологический барьер между преступниками и законопослушными гражданами. Чем он выше, чем четче стигма преступника, тем труднее этот барьер переступить, тем ниже первичная преступность.

Но тогда выше рецидивная преступность, поскольку отбывшим наказание труднее адаптироваться в обществе, которое их отвергает. И наоборот: чем ниже барьер, тем выше первичная преступность и ниже рецидивная. Трудно сказать, что лучше.

Теория стигматизации гуманистична по своей сути и достаточно практична. Во-первых, она предоставляет не только нравственные, но и криминологические аргументы для отказа от телесных, позорящих и чрезмерно строгих наказаний. Во-вторых, она оказала большое воздействие на уголовную политику и законодательство многих государств в плане ограничения тюремного заключения (как наиболее стигматизирующего наказания) и поиска ему альтернативных мер, характеризующихся меньшим карательным содержанием.

Осознанием важности этой проблемы явились разработка и принятие Минимальных стандартных правил ООН в отношении мер, не связанных с тюремным заключением (Токийские правила).

В этом же русле происходят и изменения в российской уголовной политике: в Уголовном кодексе предусмотрены новые виды наказаний, альтернативные лишению свободы, — обязательные работы, ограничение свободы, арест (проблемы введения их в действие связаны в основном с экономическими причинами).

К криминологическим теориям социологического направления относятся также «радикальная» криминология, теория регулирования, теория референтной группы, теория научно-технического прогресса и др.

Теории преступности антропологического направления

Авторы большинства антропологических (биологических) теорий преступности исходят из основной ломброзианской идеи о биологической (врожденной) аномальности преступника и подобно Ч. Ломброзо используют достижения современной биологии для обоснования своих воззрений. Это и теория эндокринного предрасположения человека к преступному поведению (Р. Фунес), которая причину преступлений видит в аномалиях желез внутренней секреции, и теория конституционального предрасположения к преступному поведению (Э. Кречмер), согласно которой существует связь между физической конституцией человека, психическим складом и типом поведения.

В конце XIX — начале XX в. (еще при жизни Ломброзо) весьма распространенной была точка зрения об умственной отсталости (неполноценности) преступников. Американские исследователи Р. Дагдейл и Г. Готтард провели монографическое исследование нескольких поколений двух семей (Джуксы и Калликаксы), в которых слабоумие передавалось по наследству. Во всех поколениях в этих семьях преобладали правонарушители и десоциализированные личности.

Возникновение генетики придало «второе дыхание» поискам наследственных факторов преступного поведения. Весьма удобным (и наглядным) для этого оказался так называемый близнецовый метод.

Как известно, однояйцевые близнецы обладают идентичным набором генов (генотипом), а разнояйцевые — нет. Исследования показали (Й. Ланге, Ф. Штумпфль), что среди однояйцевых пар вероятность того, что если один из близнецов является преступником, то им станет и другой, намного (в 5—7 раз) выше, чем среди разнояйцевых пар. Отсюда был сделан вывод о том, что генетическая предрасположенность к преступлению существует.

Однако эти исследования характеризовались существенными методологическими недостатками: во-первых, недостаточной репрезентативностью, во-вторых, был полностью исключен фактор влияния социальной среды. Для того чтобы избавиться от этого недостатка, надо было найти однояйцевые пары близнецов, разделенных в младенчестве и воспитывавшихся в разных условиях. Если бы и в таких случаях близнецы демонстрировали однотипное (преступное) поведение, то вывод о преступных задатках генетического характера стал бы более доказательным. И такая работа была проведена, было изучено более 100 пар близнецов, которые оказались разлученными с детства.

Но среди них не оказалось ни одного преступника, и вопрос о гене преступности остался открытым.

Наиболее популярной среди биологических теорий являлась хромосомная теория. Генотип человека состоит из 46 хромосом, из которых две являются половыми: у женщин наличествуют половые хромосомы типа «XX», у мужчин — «XY». Когда в 1950-х гг. при генетическом обследовании осужденных у убийц была выявлена хромосомная аномалия (у некоторых из них хромосомный набор составлял 47 хромосом — «XYY»), то был сделан вывод о том, что наличие лишней мужской хромосомы «Y» определяет преступное поведение, т.е. человек с этой хромосомой более сексуален, более агрессивен и т.д. Но дальнейшие исследования показали, что эта аномалия встречается и у законопослушных граждан.

К биологическим можно отнести и психоаналитическую теорию преступности. Правда, сам З. Фрейд не занимался проблемой преступности, это сделали его последователи. По этой теории, внутри личности («я») происходит перманентный конфликт между социальным «сверх-я» и бессознательным иррациональным «оно», между усвоенными моральными установками и глубинными инстинктами (разрушения, самосохранения). Этот конфликт имеет следствием не только неврозы, но и совершение преступлений.

К биологическим теориям относится и клиническая криминология.