Существует ли личность преступника?

Личность преступника, как и преступность, ее причины и меры предупреждения, большинство криминологов считают элементом предмета криминологии. Соответственно, для отображения этой части своего предмета криминология вырабатывает целую систему понятий. Центральным среди них является общее понятие «личность преступника». Но именно это понятие является объектом давней дискуссии в криминологии.

Как известно, по этой проблеме определились две основные точки зрения. Сторонники первой из них считают, что нет никакой практической ценности, а может быть, и теоретической возможности в определении общего понятия «личность преступника». Все лица, совершившие преступление, имеют только одно общее свойство, притом юридического порядка: каждый из них нарушил закон.

Поэтому не следует «умножать сущности сверх необходимости», для криминологии достаточно традиционного и очень точного по своему содержанию понятия «субъект преступления» (И.И. Карпец).

Использование понятия «личность преступника» в причинном объяснении ведет к «психологизации» генезиса преступного поведения (Ю.Д. Блувштейн). Стремление отыскать источник изменения объектов в свойствах самих объектов свидетельствует о донаучном уровне исследования (А.М. Яковлев).

Представители второй позиции говорят о недостаточности понятия «субъект преступления» для целей криминологическою анализа, акцентируют внимание на необходимости исследования и объяснения причин, механизма и содержания преступного поведения посредством изучения уголовно-правовых, социально-демографических, психологических и других особенностей лиц, совершивших преступление (А.Б. Сахаров, Н.С. Лейкина, Ю.М. Антонян).

Представляется, что аргументы каждой из сторон во многом заслуживают внимания, и можно найти какие-то точки их соприкосновения.

В то же время некоторые приводимые аргументы выглядят весьма спорными. Так, А.М. Яковлев свое отрицательное отношение к изучению личности преступника обосновывает методологическими соображениями, считая, что исследование личностных особенностей для объяснения генезиса поведения практически не нужно и теоретически неверно: «Наклонности, побуждения не относятся к объективным, познаваемым категориям, это не факты объективного мира — мира реальных явлений, предметов, вещей и т.д.».

Именно то, что является внешним по отношению к организму и воздействует на него извне, пишет он, и есть та наблюдаемая реальность, изучив которую мы сможем объяснить причины поведения.

Только объективные данные вне человека могут объяснить, предсказать и отрегулировать его поведение. Первым звеном механизма поведения является воздействие внешней среды, вторым — внутренние состояния, вызванные этими воздействиями, третьим — сам акт поведения.

Для научного объяснения, по мнению А.М. Яковлева, надо сопоставлять только первое и третье звенья, т.е. воздействие среды и реакцию человека на это воздействие. Только тогда, считает он, имеется детерминистическое объяснение, без привлечения «загадочных бестелесных агентов» — наклонностей, побуждений, взглядов и т.д.

С этими выводами А.М. Яковлева вряд ли можно согласиться. Логика его рассуждений полностью укладывается в известную схему «стимул — реакция». Но бихевиористская (вульгарно-материалистическая по существу) трактовка сознания полностью лишает его творческого, продуктивного характера. И единственным началом, полностью определяющим активность организма, формирующим и направляющим его поведение, признается только влияние среды, воздействие извне.

Такое понимание личности, ее сознания не соответствует общепринятым положениям психологической науки. «Все в психологии формирующейся личности так или иначе обусловлено внешне, но ничто в ее развитии не выводило непосредственно из внешних воздействий.

Внутренние условия, формируясь под воздействием внешних, не являются, однако, их непосредственной механической проекцией».

Правда, А.М. Яковлев говорит о том, что индивид — не пассивный объект влияний, а активный элемент взаимодействия в системе «личность—среда». Но в чем же проявляется эта активность?

А.М. Яковлев весь процесс социализации сводит к научению, усвоению индивидуумом стандартных норм поведения, закрепляющихся под действием позитивных и негативных стимулов. Самоконтроль личности трактуется им как избегание негативных последствий на основе имеющегося прошлого опыта. Даже совесть интерпретируется как нечто чисто внешнее для личности, как угроза порицания со стороны общества, как результат процесса социальной тренировки, а стыд — как показатель степени переживания угрозы потери близкой социальной общности. Таким образом, совесть и стыд, по логике автора, есть чисто конформные реакции. Как видим, эти положения недвусмысленно подвергают сомнению активную роль личности в генезисе ее поведения.

Изучение поведения по такой схеме, изучение только первого (стимулы) и третьего (реакция) звеньев, принципиально оставляющее в стороне второе звено (личность), не может объяснить, почему в одной ситуации разные люди ведут себя по-разному. Это вынужден признать и сам А.М. Яковлев, когда анализирует процесс формирования самосознания личности. «Социально значимые акты поведения, их содержание и направленность зависят не только от объективных черт реальной ситуации, но и от ее субъективной оценки этим лицом, т.е. от значения, которое данная ситуация имеет для него, и от истолкования им этой ситуации».

Остается неразрешенным вопрос: почему люди одну и ту же ситуацию воспринимают и истолковывают по-разному? Ведь в самих воздействиях среды не заложены возможности таких различий. Вот почему объяснить, а тем более предсказать поведение человека нельзя, не изучив его внутренних особенностей, которые и обусловливают разное восприятие.

Говоря о внутренних особенностях, мы имеем в виду не только и не столько биологические особенности, сколько именно «бестелесных агентов» — установки, ценностные ориентации, идеалы и т.д.

Возможно, А.М. Яковлев, отрицая значимость «бестелесных агентов» для объяснения поведения, хотел показать ненаучный характер интроспективной психологии, выводящей все явления и процессы сознания из него самого. Но отечественная психология давно исходит из принципа интериоризации — экстериоризации деятельности: психика, формируясь в деятельности, в ней же и проявляется.

Именно этот принцип не учитывает Ю.Д. Блувштейн, когда критикует попытки определить универсальное понятие «личность преступника». «При таком определении образуется своего рода порочный круг: с одной стороны постулируется, что всем преступникам свойственны какие-то личностные особенности, выступающие вместе с иными (внешними по отношению к личности) факторами в качестве причин противоправного поведения, а с другой — наличие этих личностных особенностей выводится из противоправного поведения таких лиц». Если учесть диалектику взаимосвязи сознания и деятельности, то порочного круга не будет. Свойство проявляется только в отношении, человеческие качества — только в деятельности, и только оно служит надежным свидетельством наличия тех или иных качеств личности.

Характер аргументации Ю.Д. Блувштейна показывает, что, по его мнению, сторонники концепции личности преступника близки к философии наивного реализма, считающего, что свойства присущи объектам безотносительно к взаимодействию, что объект характеризуется полной определенностью свойств. Криминологическая интерпретация этого положения действительно открывает путь к теориям «опасного состояния», «преступной личности» и т.д. Включение в понятие «личность преступника» каких-либо особых, присущих только преступникам свойств, причем присущих им актуально до поведенческого акта и характеризующих их вне этого акта, фактически ведет к морально-психологической форме ломброзианства.

Отрицая наивно-реалистические представления, не следует впадать в другую крайность и полагать, что сами объекты не обладают некоторыми устойчивыми основаниями свойств. Без таких оснований вещи исчезли бы, растворились в отношениях. Свойство проявляется в отношении, но не создается этим отношением. Для материальных объектов микромира, например, таким основанием будут состав и структура вещи. Именно структура обусловливает возможность проявления свойства в определенной ситуации. Но только свойство является диспозиционным по своему характеру, и как бессмысленно говорить, например, о растворимости сахара безотносительно к роду жидкости, так же бессмысленно говорить о каких-то криминогенных качествах безотносительно к виду поведения и ситуации.

Определение универсального понятия «личность преступника» сталкивается с существенными трудностями, на что обращают внимание его критики. В определении часто отсутствует признак устойчивости, поскольку обычно подчеркивается, что личность преступника, строго говоря, в наиболее полном виде существует в момент совершения преступления. Действительно, трудно представить, чтобы личность в один момент коренным образом трансформировалась, притом что личность — явление динамичное.

Некоторые криминологи, например, Ю.М. Антонян, считают, что если включить в содержание понятия «личность преступника» признак устойчивости преступной деятельности, то, следовательно, не всех лиц, совершающих преступление, можно отнести к объему этого понятия. Он обосновывает право на существование общего понятия следующим аргументом: «Понятие личности преступника не должно выступать в качестве ярлыка для обозначения наиболее злостных, опасных правонарушителей. Это собирательное понятие, по своей роли и функции в научном криминологическом исследовании такое же, как личность студента, служащего и т.д. в соответствующих отраслях знания».

Этот аргумент Ю.М. Антоняна вряд ли можно признать достаточно обоснованным. Что дает, например, для конкретного исследования такое собирательное понятие? Его содержание чрезвычайно бедно. В объем понятия «личность студента» входят все лица, обучающиеся в высших и средних образовательных учреждениях, в объем понятия «личность преступника» — все лица, совершившие преступление. Конечно, факт совершения преступления существенно характеризует личность, но не разграничивает, как отмечал И.И. Карпец, это понятие с понятием «субъект преступления». Для обоснования возможности существования общего понятия «личность преступника» надо найти какое- то другое свойство, присущее всем преступникам.

Развивая свою позицию, Ю.Д. Блувштейн приходит к выводу о том, что определение понятия «личность преступника» на основе неспецифических признаков не имеет смысла, поскольку личность для криминолога интересна не сама по себе, а лишь в той мере, в какой ее свойства обусловливают совершение преступления. Ведь все признаки, входящие в содержание «личность преступника» (кроме виновности) — пол, возраст, интеллектуальные и волевые способности, социально-психологические особенности и т.д., свойственны любой личности.

Представляется, что с Ю.Д. Блувшттейном можно согласиться, если истолковать его высказывание в том смысле, что особенности статистического распределения этих признаков у преступников нельзя непосредственно включать в структуру причинного объяснения индивидуального преступного поведения. Основываясь на статистическом распределении таких признаков у преступников, можно подобрать контрольную группу законопослушных граждан с идентичным набором признаков.

Вместе с тем отрицать научную криминологическую значимость такого рода распределений и вообще такого подхода к исследованию, видимо, нет оснований. Да, мы не должны ограничиваться констатацией того, что у преступников более низкий образовательный уровень, что среди них более высок процент лиц, занимающихся неквалифицированным трудом, что среди насильственных преступников преобладают лица молодого возраста и т.д. Конечно, сами по себе образование, квалификация труда, возраст не являются детерминантами преступности. Статистика «схватывает» только явления и на своем уровне разделить их на существенные и случайные не может.

Но сущность познается через явление, только проявившая себя сущность доступна научному анализу. И лишь выявив относительно высокую частоту проявления определенных признаков у преступников, мы можем перейти к следующему этапу — анализу социальных факторов, которые проявляются в данном признаке.

Но хотя такой способ исследования вполне оправдан, особенно на этапе накопления и систематизации эмпирического материала, он не решает сути вопроса. Он не позволяет показать, что личность преступника «отличается от личности других людей содержаниемвзглядов и ориентаций, уровнем и кругом потребностей, своей направленностью», что она закономерно возникает, существует определенное время и может трансформироваться.

Вопрос об интервале существования личности преступника весьма непрост. Если признать, что изучение личности преступника надо строить на твердой правовой основе, т.е. надо изучать личность того, кто по закону признается субъектом преступления, то критику противников этой концепции можно даже усилить, поставив вопрос: когда возникает «личность преступника» — в момент вынесения (или вступления в законную силу) приговора или же в момент фактического совершения преступного деяния? Любой ответ на этот вопрос ведет к противоречию. Если в момент вынесения приговора, то, во-первых, личность преступника совпадает с личностью осужденного, во-вторых, существует интервал, во время которого лицо, совершившее преступление, не является личностью преступника, что, видимо, противоречит самому этому понятию. Если же в момент совершения деяния, то мы должны считать личностью преступника того, кто не является субъектом преступления, поскольку виновность в совершении преступления устанавливается только судом.

Видимо, не случайно в вопросе о временных рамках существования личности преступника нет единодушия. Одни авторы считают, что эти рамки ограничены моментом совершения преступления и моментом констатации исправления. Другие полагают, что личность преступника существует с момента совершения преступления, удостоверенного судом, и до отбытия наказания, поскольку не осужденный не может рассматриваться как личность преступника. Но если время существования определять чисто формально, по отбытии наказания, то трудно противостоять критике оппонентов: вряд ли они согласятся с тем, что сам факт освобождения от наказания мгновенно трансформирует личность, радикально изменяет содержание ее взглядов и ориентаций, уровень и круг потребностей, направленность.

При определении общего понятия личности преступника следует избегать двоякого рода крайностей. С одной стороны, включение в это понятие каких-то особых, присущих только преступникам личностных свойств, причем присущих до поведенческого акта и характеризующих их вне его, фактически ведет к моральнопсихологической форме ломброзианства. С другой — оставив в нем один признак — виновность в преступлении, мы четко фиксируем объем понятия, но чрезвычайно обедняем его содержание. Конечно, факт совершения преступления существенно характеризует личность, но не разграничивает это понятие с понятием субъекта преступления.

Именно об этом говорят критики, сомневаясь в его практической ценности.

Таким образом, трудности определения общего понятия личности преступника вполне очевидны. Но это не свидетельствует о его практической бесполезности или невозможности определения его содержания в какой-либо иной форме.

В некоторых случаях спор о личности преступника вызван тем, что разные авторы вкладывают различный смысл в одно и то же понятие: одни к личности преступника относят только лиц со стойкой антиобщественной ориентацией и исходя из этого понимания подвергают критике своих оппонентов, которые ведут полемику с ними, основываясь на другой, более широкой трактовке понятия «личность преступника».

Целесообразно различать понятие «личность преступника» в узком (сильном) и широком (ослабленном) смысле. Употребляют это понятие в узком смысле, когда, отвлекаясь от индивидуальных особенностей, говорят о сущности личности, ее типических чертах, рассматривают личность как социальный тип. Типические особенности, различия типов личности кроются в особенностях структуры общественных отношений, субъектом которых является личность, в специфике ее ведущей деятельности, формами выражения которой и являются эти общественные отношения.

Сходство и различие в социальном положении людей (социальный статус и роли) порождают целую систему типов индивидуального сознания и поведения, а следовательно, целую систему типов личностей. Тип личности — это совокупность существенных черт характера, которые человек усваивает из социальной среды и которые проявляются в отношении к себе, другим людям, обществу.

Уровень образования, квалификация и т.п. не относятся к характеристике типа личности преступника, это вторичные социальные признаки, которые отражают некоторые особенности процесса социализации и реализации деятельности.

В этом, наиболее строгом, смысле понятие личности преступника применимо к тем лицам, чья ведущая (в общей структуре) деятельность глубоко антисоциальна по содержанию, а объективно существующие социально полезные связи и отношения (льготы и права гражданина, семейные и деловые связи, должностные права и т.д.) эксплуатируются в качестве средства для эффективного достижения преступной цели.

Как пишет Г.М. Резник, в содержательном аспекте о личности преступника можно говорить лишь применительно к весьма узкому контингенту лиц, для которых совершение преступлений стало основной, ведущей деятельностью1. Из принципа единства сознания и деятельности следует, что такая деятельность не может не деформировать эмоциональную, интеллектуальную и моральную сферы личности.

И тогда действительно особенности личности преступника будут выражаться «в наличии негативных социальных качеств, свидетельствующих о десоциализации личности и вызывающих выбор и реализацию ею негативных социальных ролей»2. Таким образом, понятие личности преступника в узком смысле следует относить к рецидивистам и профессиональным преступникам. В этом смысле личность преступника действительно может существенно отличаться от личности, не преступавшей закона.

Итак, анализируя понятие «личность преступника», можно прийти к выводу о том, что, употребляемое в узком (сильном) смысле, оно применимо не ко всем лицам, нарушившим уголовный закон. Но можно ли в личности найти какую-то устойчивую структуру, обусловливающую проявление антиобщественных качеств в криминогенной ситуации, можно ли всех преступников охарактеризовать каким-то общим свойством, пусть и не обязательно присущим только им? Вопрос надо поставить по-другому: дело не в том, есть ли у преступников какое-то особое свойство, отличающее их от других людей, а в том, есть ли у них какое-то общее свойство, безотносительно к его наличию у других людей?

Да, есть, и такой структурой будет деформация ценностнонормативной сферы личности, а именно искаженность нравственного и правового сознания. Деформация может иметь разную степень проявления — от пробельности знаний до осознанного нравственного и правового нигилизма. Это мы имеем в виду, когда говорим об употреблении понятия «личность преступника» в широком (ослабленном) смысле. Учитывая, что понятие «личность преступника» несет значительную уголовно-политическую нагрузку, может быть, целесообразно применять другие термины — «личность с негативно отклоняющимся поведением», «криминогенная личность». Основой для этого могут служить наличие некоторых общих причин допреступного (пьянство, наркомания) и преступного поведения, а также принципиальная возможность корреляции степени деформации нравственного и правового сознания и степени общественной опасности личности.

Если исследователя интересует, как преступная деятельность влияет на личность, формированию каких качеств она способствует и развитие каких качеств подавляет, то он оперирует понятием в узком смысле. На этой основе разрабатываются проблемы типологии преступников, вопросы пенитенциарной криминологии и т.д. Если же криминолог изучает генезис преступного поведения, черты образа жизни, формирующие преступника, общие характеристики лиц, нарушивших закон, он использует понятие в широком смысле.

Этот смысл вкладывается в понятие и при изучении преступлений, совершенных несовершеннолетними, по неосторожности и т.д.

Для того чтобы выявить закономерность формирования личности преступника, проследить истоки ее социально-нравственной запущенности, разработать меры ранней профилактики, необходимо в сферу криминологических исследований включить «познание тех, кто еще не совершил преступления и потому не может рассматриваться в качестве преступника, но чей образ жизни, поведения, чьи общение и взгляды свидетельствуют о высокой степени такой возможности». Это понятие личности преступника в широком смысле позволяет органично изучить таких лиц, вписать в криминологическую проблематику, поскольку в нем акцентируется не отличие преступников и непреступников, а подчеркивается связь допреступного и преступного поведения.

Необходимость такого исследования существует, потому что ретроспективному изучению личности преступника присущ весьма значительный методический изъян: личностные свойства, исследовавшиеся в условиях изоляции при отбывании наказания, используются для объяснения преступного поведения в условиях свободы.

Подобная экстраполяция не всегда правомерна, так как результаты многочисленных исследований показывают, что условия изоляции и среда мест лишения свободы способны деформировать имевшиеся свойства личности и формировать новые.

Таким образом, вопрос об особенностях личности преступника, о самой научной правомерности существования такого понятия не является для криминологии абстрактно-академическим. Входит ли личность в систему причин, порождающих преступное поведение, и, соответственно, должны ли личностные особенности включаться в структуру причинного объяснения — это серьезная теоретическая и практическая проблема.

Определение содержания криминологического понятия «личность преступника» во многом зависит от интерпретации общего понятия «личность». Положения психологии и социологии, описывающие это общее понятие, для криминологии выступают в качестве общих оснований. И нередко критика понятия личности преступника обусловлена несогласием с трактовкой самого понятия «личность», т.е. фактически подвергается критике не криминологическое понятие, а его общие основания.

Некоторые криминологи к личностным особенностям относят тип нервной системы, темперамент, волевые и эмоциональные характеристики и т.д. И.С. Ной пишет о врожденных нравственных задатках и чувствах в структуре личности. В.Д. Филимонов говорит об особом физиологическом механизме пережитка прошлого у преступников, о том, что существует определенная система нейрофизиологических связей, позволяющая совершать антисоциальные поступки без преодоления угрызений совести. Б.С. Волков даже связывает характер общественных отношений с биологической природой человека: «Во внутреннюю структуру личности входят главным образом те общественные отношения, которые больше всего соответствуют ее биологической природе и психофизическим особенностям...

Один весь свой внутренний мир заполнил сознанием долга и чувством ответственности, другой впитал в себя все негативные стороны общественной жизни».

Психические явления и закономерности биологического происхождения не могут иметь нравственной оценки. Нельзя же считать, например, инстинкт самосохранения плохим, эгоистичным, а инстинкт материнства хорошим, альтруистичным, как это иногда делается.

Логика рассуждения такова: берутся нравственные понятия и «переливаются» в природу, нравственные оценки социального поведения человека переносятся на какое-то внешне сходное поведение животных и провозглашается, что вот, дескать, найдены биологические истоки соответствующего поведения человека. Но это порочная логика, идущая от антропоморфного взгляда на мир. То, что некоторые западные ученые (например, К. Лоренц) врожденным качеством человека считали агрессивность, а некоторые советские ученые — альтруизм, не имеет принципиального значения: методологический порок один.

Именно представления о биологической природе человеческой личности, стремление применять этические категории добра и зла к природным явлениям вызывают справедливое несогласие некоторых криминологов3.

А несогласие с подобной трактовкой личности переходит в неприятие самого понятия «личность преступника». Действительно, исходя из таких представлений, достаточно легко можно отождествить личность преступника с «преступным человеком» Ч. Ломброзо.

Сторонников концепции о личности преступника иногда упрекают в скатывании к теории «опасного состояния деятеля», в тенденции к биологизаторству, в забвении социального характера если не причин преступности, то, по крайней мере, причин индивидуального преступного поведения. Как правило, такие подозрения безосновательны, но поводы для них, в общем, даются. Иногда это выражается в увлеченности каким-то новым направлением в науке, когда кажется, что новое поможет решить многие проблемы криминологии, будь это успехи генетики человека, оригинальные результаты в этологии или исследование психических аномалий. Но нередко этому способствуют и нечеткость методологической позиции, двусмысленность некоторых формулировок и выводов. Так, в различных работах можно встретить такие высказывания: «соотношение биологического и социального в личности преступника», «психические явления и процессы, детерминирующие преступное поведение». Они не точны.

Человек рождается как организм, а формируется как личность. Признаки биологической конституции не относятся к личности. Если включить в понятие личности все проявления жизни индивида, мы придем к отрицанию ее социального качества, общественной детерминированности личности. При этом понятия «индивид», «человек», «личность», «индивидуальность» станут тождественными. Личность — это мера социального в человеке, мера его включенности в общественную практику, и психология отдельной личности социально детерминирована.

Психическое развитие отдельной личности выступает как процесс овладения культурными ценностями. В процессе усвоения ценностей и норм социальной среды происходит социализация индивида, т.е. его вхождение в эту среду. Но это не пассивный односторонний процесс.

«Формирование человека как личности — это одновременно и индивидуализация социального опыта, и социализация индивида». Если мы учитываем эти принципиальные моменты, то объяснение причин преступного поведения с помощью личностных параметров, равно как и оперирование термином «личность преступника» в таком объяснении, еще не обязательно будет вести к «психологизации» генезиса преступного поведения, к подмене социальных условий ссылками на ненаблюдаемые субъективные нюансы, как полагает Ю.Д. Блувштейн.

Личность — явление чисто социальное, она детерминирована социально, а не психически или биологически. Говорить о каком-то соотношении социального и биологического в личности, в том числе в личности преступника, бессмысленно. Это, естественно, не означает отрицания влияния биологических свойств человека на формирование его поведения. Определенная биологическая организация — первая предпосылка существования личности, но и только, как предпосылкой всякой человеческой истории является существование человеческих индивидов.

Понятие личности есть определенное упрощение, огрубление реальности.

Личность — не материальное образование. Реально действует человек, а он — явление биосоциальное. И вопрос о соотношении социальных и биологических начал в человеке и его поведении, в том числе преступном, вполне правомерен и должен являться предметом криминологического исследования. Прав Ю.М. Антонян, когда отмечает, что «недостаточно изучать только личность преступника, абстрагируясь от соматических и иных черт биологического генеза... Объектом криминологического познания должен быть человек в целом, что не приуменьшает значимости концепции личности преступника, поскольку именно личностным особенностям принадлежит ведущее место в механизме противоправного поведения».