Юрисдикция в международном праве

Понятие и содержание юрисдикции в международном праве

Первичным и одним из самых спорных вопросов в контексте изучения различных аспектов юрисдикции в доктрине международного и внутригосударственного права является определение понятия данного правового явления. Сам термин «юрисдикция» является сегодня одним из самых распространенных в юридической науке и практике, возникновение которого справедливо связывают с эпохой становления первичных государственно-правовых систем. Казалось бы, за все время его употребления в юриспруденции можно было прийти к единому пониманию его сущности. Однако, несмотря на частое использование данного термина в различных ситуациях, единого подхода в науке и практике в этом отношении до сих пор нет, что справедливо отмечают зарубежные и отечественные ученые.

В современном международном праве нет определения понятия юрисдикции: положения универсальных конвенций и локальных договоров пробельны в той части, которая касается употребления терминов. В большинстве международно-правовых актов, так или иначе затрагивающих юрисдикционные аспекты, термин «юрисдикция» лишен конкретного содержания и рассматривается как некие меры или мероприятия, которые государствам-участникам надлежит принять и осуществить в отношении того или иного объекта для достижения конечной цели договора.

Довольно часто в международно-правовых актах юрисдикция рассматривается с точки зрения распространения суверенной власти государств-участников на какие-либо объекты или определенные участки территории, т.е. как проявление территориального верховенства.

Ярким примером такого рода соглашений является Конвенция ООН по морскому праву 1982 г.: ст. 56 Конвенции гласит, что прибрежное государство «в исключительной экономической зоне имеет… юрисдикцию, предусмотренную в соответствующих положениях настоящей Конвенции, в отношении а) создания и использования искусственных островов, установок и сооружений; б) морских научных исследований; в) защиты и сохранения морской среды».

В других соглашениях юрисдикция предполагает принятие мер по противодействию транснациональным преступлениям, включая криминализацию деяния и проведение уголовно-процессуальных действий компетентными органами государств. Такие конвенции, как правило, определяют возможность осуществления уголовной юрисдикции исходя из существующих принципов действия уголовного закона во времени, пространстве и по кругу лиц (Конвенция по борьбе с незаконными актами, направленными против безопасности гражданской авиации, 1971 г.; Конвенция о предотвращении и наказании преступлений против лиц, пользующихся международной защитой, в том числе дипломатических агентов, 1973 г.;

Международная конвенция по борьбе с захватом заложников 1979 г. и многие другие).

Третий вариант касается международно-правовых актов, где юрисдикция предполагает комплекс процессуальных мероприятий, входящих в компетенцию судебных органов. Это Римский статут Международного уголовного суда 1998 г. или Конвенция о юрисдикционных иммунитетах государств и их собственности 2004 г.

Так, в процессе работы над Конвенцией о юрисдикционных иммунитетах государств и их собственности в Комиссии международного права ООН (КМП) специальный докладчик предложил следующее определение юрисдикции: «термин «юрисдикция» означает компетенцию или правомочия государства-территории возбуждать судебное разбирательство, разрешать споры или выносить решения в отношении гражданских судебных споров, а также правомочия отправлять правосудие во всех его аспектах». Это определение дополнялось проектом интерпретирующих положений, раскрывающих элементы понятия «юрисдикция» (ст. 3): «В контексте настоящих статей, если не предусмотрено иное… выражение «юрисдикция», определенное в пункте 1(g) статьи 2 выше, означает:

• правомочия выносить решения по спорным делам;
• правомочия решать вопросы права и существа;
• правомочия отправлять правосудие и принимать соответствующие меры на всех стадиях разбирательства;
• также иные административные и исполнительные правомочия, которые обычно осуществляются судебными или административными и полицейскими властями государства территории».

Как видим, в комментариях экспертов Комиссии присутствуют такие оговорки, как «в контексте настоящих статей, если не предусмотрено иное» или «для целей документа», что предполагает возможность наполнения термина «юрисдикция» новым содержанием для каждого конкретного договора.

Кроме этого специальные докладчики КМП используют и такую формулу: «положения пункта… в отношении употребления терминов в настоящем проекте статей не наносят ущерба употреблению этих терминов или значению, которое они могут иметь (в других международных документах или) во внутреннем праве любого государства», которая также может служить основанием для неоднозначной интерпретации употребляемой в договорах терминологии, касающейся юрисдикционных вопросов.

Отсутствует однозначное определение юрисдикции и на доктринальном уровне. Те определения, которые дают зарубежные и отечественные ученые, весьма вариативны. Скажем, иногда утверждается, что «юрисдикция как государственно-властная деятельность состоит в применении закона к юридическим конфликтам и принятии по ним правовых актов». С другой стороны, указывается, что «термин «юрисдикция» обычно применяется для обозначения компетенции судебных органов по рассмотрению гражданских, уголовных и других дел».

Существует также подход, в рамках которого «юрисдикция государств – одна из наиболее спорных областей международного права, затрагивающая возможность применения внутреннего права государства к событиям и индивидам, находящимся за пределами его территории, при обстоятельствах, затрагивающих интересы других государств».

По мнению профессора С.В. Черниченко, под юрисдикцией понимается облеченная в правовую оболочку возможность государственного принуждения. Ею можно считать определяемую государством возможность и допустимость ожидать и требовать осуществления своих правовых велений (предписаний и запретов) и обеспечивать их осуществление.

Анализ существующих международно-правовых исследований, посвященных различным аспектам юрисдикции, позволяет сделать вывод о том, что содержание юрисдикции рассматривается учеными с трех основных позиций.

Сторонники первой из них применяют расширительное толкование определения юридической природы юрисдикции. Например, Г. Оксман считает, что «под юрисдикцией государства в самом широком ее смысле понимается законное право этого государства действовать, а значит, и его право решать, действовать ли, а если действовать, то как». М. Шоу пишет, что «юрисдикция означает правомочие государства влиять на имущество людей и человеческие обстоятельства и отражает базовые принципы государственного суверенитета, равенства государств и невмешательства во внутренние дела».

Среди российских ученых подобной трактовки юрисдикции придерживается А.А. Моисеев, который утверждает, что «юрисдикция государства – это совокупность государственных прав и полномочий, позволяющих осуществлять правомерные действия государству, его государственной власти». Данное определение он обосновывает положениями ст. 71 и 72 Конституции РФ, которые закрепляют исключительную и совместную с субъектами РФ сферу ведения Российской Федерации. В этом понимании юрисдикция отождествляется ученым с комплексом присущих государству в лице его компетентных органов прав и полномочий.

Однако подобное расширительное толкование по существу ставит знак равенства между правовой природой юрисдикции и компетенции1, с чем трудно согласиться. По мнению С.В. Черниченко, несмотря на частое употребление этих терминов в качестве синонимичных, такой подход «не раскрывает всех граней этого явления».

Термин «компетенция» (от лат. compete или competent – добиваюсь, соответствую, подхожу) понимается как «круг полномочий, предоставленных законом, уставом или иным актом конкретному органу или должностному лицу», или как «совокупность юридически установленных полномочий, прав и обязанностей конкретного государственного органа или должностного лица, определяющих его место в системе государственных органов». Ю.А. Тихомиров к элементам компетенции относит нормативно установленные цели; предметы ведения как юридически определенные сферы и объемы воздействия; властные полномочия как гарантированную меру принятия решений.

Как правило, употребление этого термина связано с наделением властными полномочиями государственных органов, однако он употребляется не только во внутригосударственном значении, и, если перенести данное понятие в международно-правовую плоскость, можно сделать вывод, что компетенция – это совокупность или комплекс прав и обязанностей, которыми юридически наделен конкретный субъект внутригосударственного или международного права.

В ходе функционирования Международного трибунала по бывшей Югославии встал вопрос о соотношении понятий «юрисдикция» и «компетенция». В решении Апелляционной палаты по делу Тадича судьи заметили, что существуют две правовые концепции юрисдикции: по одной из них юрисдикция имеет отношение лишь к объему судебных полномочий в предметной области, во времени, в пространстве и по кругу лиц (в этом понимании юрисдикцию лучше называть компетенцией); по второй – юрисдикция означает юридическое полномочие утверждать закон в рамках компетенции во властной манере и окончательно (юрисдикция в истинном значении слова).

На наш взгляд, решение вопроса о соотношении юрисдикции и компетенции государства лежит в плоскости реализации последней в основных направлениях деятельности государства. Большинство российских и зарубежных ученых подразумевают под такими направлениями функции государства, подразделяя их на внутренние и внешние. И если реализация внутренних функций государства в рамках его компетенции, как правило, связана с установлением и осуществлением юрисдикции (кроме идеологических и, отчасти, политических и экономических функций), то применительно к внешним функциям государства в сфере международных отношений термин «юрисдикция» далеко не всегда будет приемлемым. Поэтому содержание компетенции шире, чем юрисдикции. Компетенция – это сфера ведения субъекта, комплекс его прав и полномочий, тогда как юрисдикция представляет собой реализацию только правовой компетенции государства.

Следующее высказывание как нельзя лучше подходит для перехода от расширительного толкования понятия юрисдикции к его ограничительному пониманию как правоприменительной деятельности государства, которого придерживаются сторонники другой точки зрения на содержание этого явления. «Юрисдикция – термин, имеющий отношение к понятию власти и употребляемый в ряде таких выражений, как «компетенция», а также в другом ряде смежных выражений, например «подсудность»».

А.П. Шергин писал, что юрисдикция – это самостоятельный вид правоприменительной деятельности государства и ее содержанием является сбор, исследование, оценка информации и принятие решения. По мнению Л.В. Иногамовой-Хегай, юрисдикция – это правоприменительная деятельность государственных органов, область действия государственной власти. В.И. Степаненко при характеристике влияния международных договоров на пределы действия юрисдикции замечал, что термин «юрисдикция» применяется для обозначения компетенции судебных, а также иных правоприменительных органов, и возражал против расширительного толкования этого понятия. В одной из последних отечественных работ, посвященной исследованию международно-правовых аспектов юрисдикции государств, юрисдикция определяется как «возможность, которой обладает государство, с учетом его международно-правовых обязательств обеспечивать реализацию своего права путем угрозы применения или применения правового принуждения». Таким образом, в этом варианте юрисдикция рассматривается лишь как средство обеспечения принятых правовых норм3 (исполнительная или правоприменительная юрисдикция).

Ограничение содержания юрисдикции лишь правоприменительным процессом обусловлено, на наш взгляд, двумя основными факторами.

В первую очередь такой подход связан с вопросом ее практической реализации. Так, в контексте Конвенции о юрисдикционных иммунитетах государств и их собственности (как уже было сказано выше) из-за привязки юрисдикции к иммунитетам содержание юрисдикции рассмотрено только через призму процессуальных действий компетентных органов государства. Как следует из комментариев к проекту статей о юрисдикционных иммунитетах государств и их собственности, принятому КМП на сорок третьей сессии в 1991 г., концепция юрисдикции «охватывает весь судебный процесс: от начала процесса или возбуждения разбирательства, вручения повесток в суд, расследования, допроса, суда, постановлений, которые могут представлять собой временные или промежуточные меры, до принятия решений о вынесении различных видов приговоров и их исполнения или приостановления и последующего освобождения от исполнения».

Этот же подход используется российским экспертом в КМП, специальным докладчиком по теме «Иммунитеты должностных лиц государства от иностранной уголовной юрисдикции», Р.А. Колодкиным.

Из его предварительного доклада по теме5 следует, что по смыслу как Конвенции, так и его конкретной темы иммунитет от юрисдикции не освобождает того, кто им пользуется, от законодательной юрисдикции и не выводит за рамки материального права государства-территории. Поскольку в проекте статей речь идет об иммунитете только от исполнительной и судебной юрисдикции, от юридического процесса, постольку и в содержание юрисдикции вкладывается лишь процессуальный аспект.

Вторая причина отождествления юрисдикции с правоприменением отчасти связана с переводом этого термина с латинского языка. Практически во всех современных источниках происхождение слова «юрисдикция» (лат. – jurisdictio) объясняется сочетанием слов jus – право и dico – говорю и отождествляется с судопроизводством или с правосудием. Такое понимание стало сегодня традиционным в доктрине и, как правило, не оспаривается.

Известный современный испанский юрист, один из крупнейших специалистов по дигестам Юстиниана и римской казуистике Гарсиа Гарридо пишет, что содержание юрисдикции заключается в «трех священных словах» (tria verba solemnia): do, dico, addico, где

– do (dare) означает назначение судьи или арбитра, выбранного спорящими сторонами или магистратом, полномочие предоставить тот или иной иск или отклонить его;

– dico (jus dicere) подразумевает все заявления магистрата, относящиеся к праву, которое следует применить в данном процессе;

– addico (addicere) подразумевает акты, которые трактуют право в пользу одной из сторон процесса. В целом же юрисдикция рассматривается ученым как полномочия претора на организацию и участие в судебном процессе.

Вместе с тем ранее существовало и иное мнение: например, известный советский профессор И.С. Перетерский писал, что этот термин означает разрешение конфликта или применение надлежащей властью установленных правил.

Гораздо ранее, в конце XIX в., английский профессор Уильям Смит для раскрытия сущности и содержания юрисдикции в римском праве употреблял словосочетания officium qui jus dicit и officium jus dicentis3, что можно дословно перевести как обязанность того, кто изрекает право, или обязанность творить право (пер. наш. – Авт.). Таким образом, ученый видел общее содержание юрисдикции в обязанности по установлению и поддержанию закона.

Еще более неоднозначное толкование термина «юрисдикция» содержится в словаре Федора Дыдынского конца позапрошлого века, где ее содержание рассмотрено в трех основных значениях: 1) суд; расправа; судопроизводство; судебная власть; защита прав; решение дела; 2) право претора издавать постановления по спорным делам; 3) юридические эдиктальные правила, положения.

Сегодня сложно утверждать, что тот или иной перевод является однозначно и единственно верным, но даже если предположить, что возникновение исследуемого термина связано прежде всего с осуществлением правосудия, необходимо обратить внимание на то, что в истоках изначального происхождения слова лежит латинский язык, поэтому для выработки его современной интерпретации кажется логичным применять этимологический подход и учитывать, что так или иначе исторический фактор затронул первичную форму и мог изменить ее значение по сравнению с существующим на данный момент.

Ограничение содержания юрисдикции в доктрине международного права связано не только с пониманием этого явления как правоприменительной деятельности государства: некоторые ученые отождествляют юрисдикцию со сферой действия материального права в пространстве, во времени и по кругу лиц. При этом в содержание юрисдикции вкладывается только ее позитивный аспект, и она рассматривается как возможность государства предписывать правила поведения в пределах своей компетенции (предписывающая юрисдикция).

Таким образом, в доктрине международного права существуют два основных взгляда на понимание юрисдикции в узком значении. В одном случае юрисдикция есть лишь определение сферы, в пределах которой государство может осуществлять правовое регулирование определенного рода общественных отношений. Сторонники этой позиции оставляют за рамками ее содержания один существенный момент – возможность обеспечения правовых норм. В то же время рассмотрение юрисдикции лишь в ретроспективном аспекте, т.е. ограничение ее содержания правоприменительной деятельностью, не соответствует объективным законам теории права, где создание правовых норм является первичным.

Поэтому считаем совершенно справедливым вывод о соотношении рассматриваемых категорий, сделанный профессором С.В. Черниченко, который указывает, что сфера действия права государства – область общественных отношений, которая регулируется правом; сфера осуществления права – область реализации действующего права, а сфера юрисдикции государства – область, в пределах которой государство считает возможным и допустимым ожидать, требовать и добиваться (обеспечивать) осуществления своих правовых велений. При этом сфера юрисдикции государства частично совпадает со сферой действия и осуществления права.

Однако необходимо иметь в виду, что сфера действия права и сфера осуществления права – элементы взаимосвязанные, т.е. юрисдикция в ее полном значении есть не только возможность создания норм права и допустимость ожидания их соблюдения, но и реальная возможность обеспечения такого соблюдения, это средство, с помощью которого право делается функциональным и имеющим юридическую силу.

Подобной точки зрения придерживаются сегодня многие российские ученые – А.И. Бойцов, И.И. Лукашук, Л.Н. Галенская, Ю.С. Ромашев и др. Например, И.И. Лукашук отмечает, что полная юрисдикция «означает власть государства предписывать поведение и обеспечивать реализацию своих предписаний всеми имеющимися в его распоряжении законными средствами». Л.Н. Галенская также пишет, что ее понятие «включает в себя действие норм права в пространстве и по кругу лиц, охватывая все способы реализации права: применение, соблюдение и использование».

На наш взгляд, такой подход к содержанию юрисдикции является наиболее правильным и объективным, поэтому юрисдикцию государства можно определить как возможность государственных органов от имени государства осуществлять правовое регулирование общественных отношений и обеспечивать его соблюдение посредством применения механизма государственного принуждения.

В то же время юрисдикция как правовое явление присуща не только государствам4, поэтому, проецируя это свойство на других субъектов международного права, ее можно определить как свойство субъектов международного права, обладающих властными полномочиями, выражающееся в возможности осуществлять правовое регулирование общественных отношений и обеспечивать его соблюдение посредством применения механизма принуждения.

Классификация юрисдикции

Объем и пределы действия юрисдикции, по мнению Г. Шварценбергера, могут быть лучше всего охарактеризованы при помощи ее классификации. Первым основанием классификации служит объект юрисдикции, в зависимости от которого Г. Шварценбергер выделяет персональную и территориальную юрисдикцию. Во вторую очередь критерием для разделения он ставит характер осуществления юрисдикции (ординарная и экстраординарная юрисдикция).

В зависимости от пределов действия государственного суверенитета Г. Шварценбергер различает ограниченную и неограниченную юрисдикцию, и, наконец, на основании существования конкретных или абстрактных обстоятельств он выделяет потенциальную и фактическую юрисдикцию.

И.И. Лукашук проводит следующую классификацию юрисдикции государств:

• по действию в пространстве – территориальная и экстратерриториальная;
• по характеру власти – законодательная, исполнительная (административная) и судебная;
• по объему – полная и неполная (автор отмечает, что государство осуществляет полную юрисдикцию в пределах своей территории и ограниченную – в пределах специальной экономической зоны моря и континентального шельфа, а также в отношении своих граждан за рубежом);
• по объему действия права – предписывающая, судебная и юрисдикция принуждения.

Подробную классификацию государственной юрисдикции на виды по различным основаниям в своем диссертационном исследовании проводит О.С. Черниченко. По мнению автора, выглядит она следующим образом: 1) законодательная и исполнительная юрисдикция; 2) юрисдикция, основанная на принципах – территориальном, активном персональном, пассивном персональном, охранительном, универсальном; 3) в зависимости от сферы регулируемых отношений – уголовная, гражданская и административная; 4) по объему – полная и ограниченная; 5) материальная и процессуальная; 6) по сфере действия – территориальная и экстратерриториальная.

Используя критерий действия норм права по кругу лиц, в доктрине традиционно выделяют персональную и универсальную юрисдикцию.

Наряду с этим представляется, что возможным основанием классификации юрисдикции может послужить также характер регулируемых отношений, в соответствии с которым юрисдикцию можно разделить на административную, гражданскую, уголовную. Рассматривая вопрос международно-правового регулирования гражданской и уголовной юрисдикции государств, О.С. Черниченко выделяет несколько мнений: одни авторы не проводят существенной разницы между ними в том, что касается устанавливаемых в международном праве ограничений, другие говорят о том, что влияние международного права на гражданскую юрисдикцию минимально или равно нулю, третьи полагают, что оно отлично от влияния, оказываемого международным правом на уголовную юрисдикцию.

Как видим, классификация юрисдикции, предлагаемая в отечественной и зарубежной доктрине, не отличается единообразием, однако существует ряд критериев, в соответствии с которыми разделение юрисдикции на определенные виды проводится если не всеми, то большинством ученых.

Наиболее распространенным критерием является объем или содержание юрисдикции: «в зависимости от объема осуществляемой власти различаются: юрисдикция предписывать нормы, юрисдикция принимать обязательные решения и юрисдикция принуждать к выполнению норм».

Необходимо отметить, что вопрос о подразделении юрисдикции с точки зрения ее содержания или объема является наиболее дискуссионным в доктрине международного права, поскольку грань между видами юрисдикции в этом случае очень тонка. Между тем различия все же есть, они имеют важное юридическое и практическое значение, поэтому считаем целесообразным остановиться на этом вопросе подробнее.

В 1968 г. Совет Европы принял Модельный план по классификации документов, касающихся практики государств в области международного публичного права, в котором классификация юрисдикции проводилась следующим образом: персональная юрисдикция; территория государств и государственная юрисдикция; моря, морские пути, суда. Данный документ был пересмотрен в 1997 г.2, и в этом последнем варианте (часть восьмая) юрисдикция также подразделяется на предписывающую (jurisdiction to prescribe), судебную (jurisdiction to adjudicate) и принудительную (jurisdiction to enforce) (иногда ее называют исполнительной юрисдикцией). При этом предписывающая юрисдикция представляет собой власть государства устанавливать обязательные для физических и юридических лиц нормы; судебная – власть государства подчинять физических и юридических лиц выносимым его судами и другими органами решениям, т.е. актам применения права, а юрисдикция принуждения – власть государства принуждать к соблюдению права и актов его применения.

Подобная классификация содержания юрисдикции вызывает неоднозначную оценку в доктрине международного права. Есть мнение, что исполнительная и судебная юрисдикция имеют общие черты, поскольку и та и другая состоят в применении и обеспечении соблюдения закона, что дает основание некоторым авторам указывать на существование только двух видов юрисдикции – предписывающей и исполнительной.

В частности, Я. Броунли пишет, что «от власти принимать решения или правила (предписательная или законодательная юрисдикция) следует отличать власть предпринимать исполнительные действия в осуществление или как следствие принятых решений и правил (исполнительная или прерогативная юрисдикция)». Такого же мнения придерживается В. Лоуи, который не видит необходимости рассматривать судебную юрисдикцию как самостоятельную форму юрисдикции государства и воспринимает ее как некую усовершенствованную правоприменительную юрисдикцию.

Такой подход подвергается критике2, и, на наш взгляд, для этого есть достаточные основания. Как известно, судебная юрисдикция связана не только лишь с правоприменительным процессом: определенная часть деятельности судебных органов (государственных или международных) направлена на толкование нормативных правовых актов по запросам иных органов с вынесением соответствующих заключений. Вопрос о правовой природе актов судебной власти в российской доктрине является дискуссионным: можно ли рассматривать судебный прецедент в качестве нормотворческой деятельности судебных органов и в этом случае говорить о предписывающей судебной юрисдикции?

Здесь необходимо иметь в виду, что правотворчество не ограничивается процедурой рассмотрения и принятия отдельных законопроектов, этот процесс охватывает также деятельность государственных органов по внесению изменений и отмене ранее принятых актов. Поэтому есть мнение, что, например, постановления Конституционного Суда РФ, пленумов Высшего Арбитражного Суда РФ и Верховного Суда РФ должны рассматриваться как результат правотворческой деятельности.

Обобщая практику применения той или иной нормы права, высший судебный орган может прийти к выводу о необходимости ее конкретизации и сформулировать в своем постановлении более конкретное правило поведения общего характера либо включить в такой акт индивидуальное правоконкретизирующее положение, созданное ранее, придав ему тем самым юридически общий характер.

То же самое можно сказать и о международной судебной юрисдикции: например, толкования, даваемые Судом ЕС в рамках преюдициальной юрисдикции по конкретному запросу, носят нормативный, юридически обязательный характер. При этом любое принятое решение будет связывать не только конкретный национальный суд, подавший запрос, но и судебные органы всех государств – членов Евросоюза при возникновении аналогичных вопросов или коллизий.

Также нельзя забывать, что исполнительная юрисдикция государства ограничена пределами его территории, тогда как судебная юрисдикция может быть направлена на конкретного субъекта и в том случае, когда он находится за пределами государства. В этих случаях возможны ситуации, когда судебная юрисдикция одного государства обеспечивается процессуальными мероприятиями другого (оказание правовой помощи, исполнение решений). Так, по Европейской конвенции о международной действительности судебных решений 1970 г. государства-участники берут на себя обязательства о выполнении судебных решений по уголовным делам по запросу одной из договаривающихся сторон. Согласно ст. 5 государство приговора может просить другое договаривающееся государство обеспечить исполнение санкции в случаях: если лицо, в отношении которого был вынесен приговор, имеет обычное место проживания в другом государстве; если другое государство является местом происхождения такого лица; если запрашивающее государство считает, что оно само не сможет обеспечить исполнение санкции, даже прибегнув к экстрадиции, а также в ряде других случаев.

Вопрос о различии судебной и исполнительной юрисдикции государств был решен в процессе работы Комиссии международного права над Конвенцией о юрисдикционных иммунитетах государств и их собственности, принятой в 2004 г. В Конвенции проводится четкое разграничение между иммунитетом от судебного решения и от правоприменения (принудительных мер) (ч. IV–V Конвенции).

Этот же подход прослеживается и в предварительном докладе об иммунитете должностных лиц государства от иностранной уголовной юрисдикции1, в котором отмечается, что деятельность по применению и по обеспечению применения закона в уголовно-правовой сфере, т.е. исполнительная или исполнительная и судебная уголовная юрисдикция государства, может осуществляться как судебными, так и некоторыми исполнительными органами, а также органами, которые не входят в систему исполнительной или судебной власти. Вовлеченность в осуществление уголовной юрисдикции наряду с судебными органами различных органов государства зависит от правовой системы государства.

Таким образом, судебная юрисдикция не связана лишь с правоприменением, что не дает оснований для отождествления ее с исполнительной юрисдикцией: судебная и исполнительная юрисдикция должны рассматриваться как относительно самостоятельные формы юрисдикции, находящиеся в определенной взаимосвязи. Более того, судебная юрисдикция соотносится с исполнительной лишь частично, и в определенной степени судебная юрисдикция может рассматриваться как юрисдикция предписывающая.

Следующий вопрос заключается в том, можно ли поставить знак равенства между юрисдикцией исполнительной и юрисдикцией принудительной? Ведь некоторые российские ученые воспринимают их как синонимы, отталкиваясь в данном случае от jurisdiction to enforce, где слово enforce имеет двойное значение: 1) оказывать давление, принуждать и 2) проводить в жизнь, придавать силу.

По нашему мнению, исполнительная юрисдикция по объему своего действия гораздо шире и не должна ассоциироваться лишь с принуждением. Если учитывать, что исполнительная юрисдикция отождествляется в доктрине с правоприменением, представляется необходимым обратиться к общей теории права. Общеизвестно, что правоприменение, как важнейшая форма реализации права, выражается в определенных видах деятельности компетентных органов государства. По своему содержанию эту деятельность можно подразделить на оперативно-исполнительную деятельность, под которой подразумевается выполнение предписаний правовых норм (позитивное регулирование при помощи индивидуальных актов), а также правоохранительную деятельность, которая предполагает охрану норм права от каких бы то ни было нарушений и применение мер государственного принуждения к правонарушителям. Получается, что правоприменительная деятельность не обязательно связана с задействованием механизма принуждения: она может осуществляться и в тех случаях, когда предусмотренные юридические права не могут быть реализованы без властной деятельности государственных органов, и выражаться в издании компетентным органом властного решения в отношении конкретного лица.

Например, согласно ст. 4 Конституции РФ Президент России, пользуясь своими полномочиями, награждает государственными наградами Российской Федерации, присваивает почетные звания Российской Федерации, высшие воинские и высшие специальные звания, решает вопросы гражданства Российской Федерации или осуществляет помилование. С.В. Черниченко в этой связи говорит о том, что «осуществление ряда властных полномочий, даже непосредственно не связанных с применением принуждения, рассматривается как осуществление юрисдикции, поскольку это своего рода приказ, то есть символ принуждения». Не можем согласиться с таким выводом полностью, поскольку случаи, когда предусмотренные государством юридические права и обязанности возникают и осуществляются у конкретных лиц именно в результате государственно-властной деятельности, должны рассматриваться в позитивном аспекте реализации права, не связанном с применением механизма принуждения.

Поэтому считаем, что уместно поставить вопрос о классификации юрисдикции не только в зависимости от ее содержания или объема, но также и от способа ее реализации. В первом случае юрисдикция может быть разделена на предписывающую и правоприменительную, а во втором – на судебную, исполнительную и принудительную.

Важно отметить, что некоторые критерии классификации юрисдикции применимы только к государственной юрисдикции. Например, иногда объем действия права как критерий классификации заменяется таким основанием, как характер государственной власти. И в этом случае выделяют законодательную, исполнительную и судебную юрисдикцию, где законодательная юрисдикция состоит в издании органами государства законов и других правовых предписаний; исполнительная юрисдикция состоит в действиях государства, его исполнительных органов, должностных лиц во исполнение и для обеспечения исполнения его законов и других правовых предписаний, а судебная юрисдикция состоит в деятельности его судебных органов по рассмотрению дел.

Являясь одним из аспектов суверенитета, юрисдикция государства проявляется через властные полномочия его органов на различных уровнях – законодательном, исполнительном и судебном, что и влечет за собой разделение юрисдикции государства на три указанные составляющие.

Учитывая исторические процессы становления международного права на базе цивилистических концепций и основ римского права, употребление термина «юрисдикция» в доктрине международного права в качестве сущностной характеристики, прежде всего государства, кажется вполне объяснимым. Однако юрисдикция – это свойство, присущее не только государству; в современных международно-правовых актах сам термин все чаще используется в сочетании с прилагательным «международная». Поэтому в зависимости от субъекта – носителя юрисдикции считаем возможным подразделить юрисдикцию на государственную и международную.

Как предписывающая, так и правоприменительная юрисдикция государства имеют в своей основе ряд базовых принципов: 1) территориальный принцип; 2) принцип гражданства (активный персональный); 3) принцип пассивного гражданства (пассивный персональный); 4) защитный принцип (безопасности, или реальный); 5) универсальный принцип. Руководствуясь нормами международного права и исходя из собственного внутреннего законодательства, государство может установить свою юрисдикцию на основе любого из этих принципов или в их сочетании.

Таким образом, классификация юрисдикции может быть проведена по следующим основаниям:

• по субъекту юрисдикции – международная и государственная;
• по содержанию – предписывающая и правоприменительная;
• по способу реализации – судебная, исполнительная и принудительная;
• по характеру регулируемых отношений – административная, гражданская и уголовная;
• по объему – полная и ограниченная.

Государственная юрисдикция может быть также разграничена:

• по действию в пространстве – территориальная и экстратерриториальная;
• по характеру власти – законодательная, исполнительная (административная) и судебная;
• по действию норм права по кругу лиц – персональная и универсальная.

Государственная юрисдикция: соотношение суверенитета, территориального верховенства и юрисдикции государства

Анализ сущности и содержания юрисдикции, возможности ее осуществления был бы неполным без рассмотрения ее через призму такой категории, как суверенитет. Дело в том, что в доктрине международного права слова «юрисдикция», «территориальное верховенство», «суверенитет» и «компетенция» очень часто используются если не как синонимы, то как близкие по своему смысловому значению термины.

Вот что по этому поводу замечает профессор Я. Броунли: «Компетенция государства в отношении его территории обычно описывается в терминах «суверенитет» и «юрисдикция», и студент сталкивается с терминологией, которая непоследовательно используется в юридических источниках, должностными лицами, государственными деятелями, которые ставят ее политическое значение на передний план.

Либеральное использование терминов «суверенитет» и «юрисдикция» юристами влечет неточное определение комплекса прав, обязанностей, полномочий, привилегий и иммунитетов государств». Далее он отмечает, что отождествление терминов достаточно объяснимо, и при этом он соотносит суверенитет и юрисдикцию как общее и частное. Нормальный объем прав государства, типичные проявления правовой компетенции описываются обычно как «суверенитет», а специфичные права или уменьшенный объем прав государства упоминаются как «юрисдикция».

Слово «суверенитет» (англ. sovereignty; нем. souveränität; фр. souveraineté), как и большинство употребляемых политологических и юридических терминов, имеет латинские корни. В переводе со старолатинского superanus (supremus) оно означает «наивысший». В правовой, философской и политической доктрине понятие «суверенитет» возникло в период становления наций в Европе, в эпоху буржуазных революций, и было развито в работах Ж. Бодена, Т. Гоббса, И. Альтузиуса, Д. Локка, Э. Ваттеля, Ж.-Ж. Руссо и других философов и ученых.

Профессор Лондонского университета А. Пятигорский замечает, что чисто лексикографическое определение значения слова «суверенитет» как абсолютная и неограниченная власть (субъекта власти) в пределах территории, на которую эта власть распространяется, не включает в себя конкретизацию субъекта власти. «В принципе этим субъектом может быть кто или что угодно...» Исторически сложилось так, что, как правило, субъектом и носителем суверенитета выступает государство, однако суверенные права присущи также народам и нациям, иногда даже говорят о суверенитете личности, подразумевая право человека на свободу выбора поведения, убеждений, недопустимость вмешательства в его личную жизнь.

Эволюция международных отношений неоднократно обостряла проблему суверенитета, главным образом суверенитета национального.

После Октябрьской революции и возникновения Советского государства в отечественной доктрине государственного и международного права суверенитет рассматривался прежде всего с позиции марксистско-ленинского учения о диктатуре пролетариата как выражение общей воли всего советского народа, проявление всенародной социалистической демократии.

В 60-е годы прошлого века интерес к содержанию суверенитета проявился прежде всего через призму обретения независимости колониальными народами. В этот период в понятие национального суверенитета стали включать: «реализованное или отстаиваемое право наций на самоопределение, вплоть до отделения и образования самостоятельного государства»; «право нации на самоопределение, вплоть до отделения и образования самостоятельного государства»; «совокупность суверенных прав нации (народа) на свободный выбор социального и политического строя, на целостную национальную территорию, экономическую независимость, на уважение ее (его) обычаев, культуры, национальной чести и достоинства, на полное равноправие с другими народами и нациями…».

И наконец, активное исследование сущности и содержания национального суверенитета приходится на 90-е годы прошлого столетия, что вызвано изменением геополитической обстановки на международной арене, распадом Советского Союза и образованием новых государств на территории СССР и других восточноевропейских государств.

Несмотря на существующую объективную взаимосвязь национального и государственного суверенитета, это различные по своему политико-правовому содержанию явления. Носителем национального суверенитета является народ или нация, и в этом смысле он рассматривается прежде всего как возможность реализации народом (нацией) права на самоопределение, самостоятельный выбор политического и экономического строя, сохранение своей национальной самобытности и обеспечение благоприятных условий для своего развития.

Национальный суверенитет не зависит от того, существует ли народ или нация как государство или нет, в то время как государственный суверенитет есть политическое и юридическое свойство государства как особой организации властвования, присущее ему с момента возникновения.

Первые попытки определения государственного суверенитета, а также комплекса суверенных прав, присущих государству, были сделаны еще в Средневековье Ж. Боденом (1530–1596). Суверенитет, по Бодену, – постоянная и абсолютная власть государства, высшая и свободная от законов власть над подданными, власть неотчуждаемая, неизменная и не подлежащая давности. Начиная с этого периода, суверенитет стал рассматриваться в качестве необходимого и отличительного признака государства

Определения понятия суверенитета в отечественной доктрине международного права до принятия Устава ООН и закрепление принципа суверенного равенства государств в современный период развития международных отношений не сильно варьируются, хотя можно проследить некоторые отличия. Например, А.Н. Трайнин определял суверенитет как высшую власть, не ограниченную внутри государства, самостоятельную и независимую во внешних сношениях2; И.Д. Левин говорил о суверенитете как о состоянии полновластия государства на своей территории и его независимости от других государств; Г.В. Игнатенко характеризует суверенитет как верховенство на своей территории и в отношении собственных граждан и независимость в международных отношениях.

Суверенитет – политико-правовое свойство государства, имеющее внутригосударственный и международный аспекты. Внутренним проявлением и органической частью суверенитета выступает территориальное верховенство (территориальный суверенитет). Такое верховенство означает, что государственная территория находится под исключительной и полной властью лишь одного государства и недоступна для действия властей другого государства. Принцип исключительной компетенции государства на своей собственной территории – это отправная точка при разрешении большинства вопросов, касающихся международных отношений. В деле об инциденте в проливе Корфу в 1948 г. Международный суд отметил, что уважение территориального суверенитета независимыми государствами является одним из основных устоев международных отношений.

Содержание и юридическая природа территориального верховенства государства отражена в теоретических исследованиях ученых различных отраслей науки XIX–XX вв.

С 30-х годов XIX в. в доктрине международного и государственного права получила распространение теория объекта (объектная), представители которой рассматривали территорию как вещь, объект (предмет) обладания государства, из чего вытекает его право осуществлять верховную власть в ее пределах. Сторонниками теории объекта в разное время выступали Й. Гертнер, Г. Гейльберн, Клаус, Б.Н. Чичерин, ряд других ученых. По этому поводу Л. Шалланд писал: «понимание территории как объекта обладания является решительно господствующим. В области государственного права его придерживается безусловное большинство писателей, а в доктрине международного права до сих пор можно отметить лишь слабые голоса протеста, совершенно подавляемые стройным хором сторонников классического воззрения».

Во второй половине XIX в. как альтернатива теории объекта возникла концепция, рассматривающая территорию не как объект собственности государства, а как пространство, в пределах которого государство осуществляет свою власть, – теория пространства (теория предела). Сторонники данной теории выступали против заимствования гражданско-правовых концепций вещного права для объяснения природы территории в международном праве; этой позиции придерживались И. Блюнчли, К. Фрикер, Ф. Лист, Г. Еллинек, Н.М. Коркунов.

Большой вклад в развитие теории пространства внес русский ученый В.А. Незабитовский. «Государство владычествует в пределах территории, но не над территорией, – писал он, – и территория – не предмет, а предел державной власти».

Оценивая теорию пространства в современных условиях, представитель советской науки международного права Н.А. Ушаков отмечает ее прогрессивное значение: «Она (теория пространства. – Авт.) справедливо рассматривала государственную территорию как пространственную сферу властвования государства, так как, действительно, верховенство государства проявляется в пределах его территории и в этом смысле является территориальным верховенством. Теория пространства обосновывала также непроницаемость государственной территории, доказывая, что территориальное верховенство есть проявление суверенной власти в пределах государственной территории». В то же время теория пространства была подвергнута критике Ю.Г. Барсеговым. По его суждению, данная теория игнорирует территорию как часть земного пространства, заключающую в себе средства производства и служащую объектом хозяйствования.

В начале ХХ в. в трудах ученых преобладающее значение приобрела другая теория – теория компетенции (наиболее яркие представители – Г. Радницкий, Г. Кельзен, В. Генрих, А. Фердросс, Ш. Руссо, Ж. Ссель), согласно которой территория государства – это сфера его пространственной компетенции, а не верховной власти. Г. Кельзен определил территорию государства как «пространство, в пределах которого действует правопорядок государства». Иначе говоря, функции государства сводились лишь к установлению правопорядка, а территория государства определялась как «пространство, в пределах которого согласно общему международному праву органы, определенные национальным юридическим порядком, уполномочены осуществлять этот порядок». Согласно этой теории государство имеет двоякого рода компетенцию: пространственную, применяемую только в пределах границ государства, и предметную, которая действует как внутри государства, так и за его пределами.

Из современных отечественных ученых теория компетенции поддерживается С.В. Черниченко, который также видит в суверенитете чисто юридическую категорию: «Суверенитет государства – понятие исключительно правовое, какое бы толкование ни придавали этому термину вообще». Теория компетенции неоднократно критиковалась в работах отечественных ученых С.В. Молодцова, Ю.Г. Барсегова, Н.А. Ушакова, Б.М. Клименко и др. Действительно, если обратиться к сущности данной теории, получается, что суверенитет государства отождествляется с его юрисдикцией, что объективно ограничивает содержание суверенитета.

И еще одна теория, которая подробно раскрывается в работе Б.М. Клименко, – теория международной собственности. Сторонники этой теории (Ф.Ф. Мартенс, В.А. Уляницкий, Л.А. Камаровский, С. Бустаманте, Л. Оппенгейм, Х. Лаутерпахт) считали, что территория государства является не внутригосударственной, а международной собственностью государства. Государство не только осуществляет территориальное верховенство, но и обладает способностью распоряжаться территорией как собственностью на международной арене.

Современный подход к содержанию и правовой природе суверенитета и как его составляющей – территориального верховенства государства наиболее полно изложен в работах Н.А. Ушакова, Б.М. Клименко, С.В. Черниченко, Е.Т. Усенко, С.Н. Бабурина и ряда других ученых. Территориальное верховенство государства определяется как «высшая власть по отношению ко всем лицам и организациям, находящимся в пределах его территории, исключающая деятельность публичной власти другого государства», или как «осуществление государством суверенной власти над всеми лицами и организациями в пределах своей территории (imperium) и верховное публично-правовое владение этой территорией (dominimum)», или как «компетенция государства в отношении его территории».

Соотношение территориального верховенства государства и его юрисдикции несколько десятилетий тому назад охарактеризовал видный советский ученый, профессор Б.М. Клименко, и именно его позиция наиболее близка сегодня большинству российских международников. Суть ее заключается в том, что верховенство государства как высшая власть в пределах его территории включает в себя и юрисдикцию этого государства, т.е. «права его судебных и административных органов в соответствии со своей компетенцией рассматривать и разрешать все дела на данной территории».

Хрестоматийным примером, характеризующим соотношение территориального суверенитета и юрисдикции государства, считается решение Постоянной палаты международного правосудия по судну «Лотос»: «Основным ограничением, налагаемым международным правом на государство, является запрещение – за исключением случаев, когда имеется специальная норма, разрешающая подобные действия, – осуществлять любые проявления своей власти на территории другого государства. В этом смысле юрисдикция государства, несомненно, территориальна; она не может осуществляться за пределами его территории, кроме как на основании разрешающей нормы, вытекающей из обычного международного права или какого-либо договора».

Однако, продолжает Б.М. Клименко, «понятие территориального верховенства гораздо шире понятия юрисдикции, поскольку оно выражает всю полноту государственной власти во всех ее конституционных формах, и, кроме того, в то время как полная и исключительная власть государства ограничена пределами его территории, юрисдикция государства распространяется за его пределы».

Согласно действующему международному праву юрисдикция государства распространяется на расположенные вне пределов государственной территории объекты: воздушные, морские и речные суда; космические корабли, станции и другие космические объекты; искусственные острова и сооружения в море и на его дне; научные станции в Антарктике; помещения дипломатических и консульских представительств. Эти объекты продолжают сохранять правовую связь с государством, даже находясь за пределами его государственных границ, поэтому воспринимаются в ряде случаев как государственная территория (к таким объектам в международно-правовой доктрине иногда применяется термин «условная территория» или «квазитерритория»).

Кроме того, поскольку юрисдикция государства распространяется на его граждан, то, выезжая на время за границу, они продолжают оставаться под юрисдикцией своего государства. Л. Оппенгейм определял правомочия государства осуществлять верховную власть над своими гражданами внутри страны и вне ее как личное верховенство (imperium, политический суверенитет). Такая юрисдикция не может осуществляться в полном объеме, и за пределы территории за гражданами следует только предписательная или законодательная юрисдикция.

Многие ученые говорят о том, что территориальный суверенитет имеет позитивный и негативный аспекты; при этом «первый касается исключительной компетенции государства в отношении территории, а второй предполагает обязательство учитывать и защищать права других государств». Поэтому территориальное верховенство не исключает, в ряде случаев, определенных изъятий из юрисдикции государства (например, в отношении дипломатических представителей и других лиц, пользующихся международной защитой). Особо следует выделить случаи нахождения на территории иностранного государства контингента вооруженных сил другого государства, направленного с различными целями (участие в миротворческой операции, оказание гуманитарной помощи и т.д.). Международные договоры о статусе такого национального контингента, как правило, оставляют лиц, участвующих в миссии, под юрисдикцией собственного государства (Типовое соглашение о статусе сил между ООН и странами, в которых проводится операция, 1990 г.).

Таким образом, в отечественной доктрине международного права соотношение суверенитета, территориального верховенства и юрисдикции сводится к следующей формуле: юрисдикция – один из элементов территориального верховенства государства, которое в свою очередь является составной частью его суверенитета. Территориальное верховенство шире понятия юрисдикции, однако юрисдикция не ограничивается территориальным верховенством государства, а в ряде случаев выходит за пределы его территории.

Означает ли данная формула, что юрисдикция должна восприниматься как часть суверенитета государства? Ответ на этот вопрос лежит в плоскости теоретического и практического осмысления возможности ограничения двух этих категорий.

Лучше всего соотношение суверенитета и юрисдикции государства вывести из анализа существующих концепций «абсолютного» и «ограниченного» суверенитета. В доктрине государственного и международного права они возникли, пожалуй, одновременно с самим понятием «суверенитет» (о полноте и неделимости суверенитета говорил еще Ж. Боден). Отечественная и зарубежная наука знает немало сторонников и той и другой концепции: теория «абсолютного суверенитета» государства связана с именами Т. Гоббса и Б. Спинозы, Г. Гегеля, А. Лассона; об «ограниченном» суверенитете говорили Л. Оппенгейм, И.Д. Левин, В.А. Василенко.

Профессор В.А. Карташкин отмечает, что в современных международных отношениях суверенитет государств подвергается серьезным ограничениям в следующих случаях:

• когда государство добровольно принимает на себя определенные международные обязательства;
• когда оно становится участником двустороннего или многостороннего договора;
• когда государство вступает в ту или иную международную организацию, принимая на себя соответствующие обязательства;
• когда международными или региональными органами принимаются решения, имеющие обязательную силу для государств;
• когда государство признает верховенство международных норм над национальным законодательством.

Сегодня повышенный интерес к концепциям «абсолютного» и «ограниченного» суверенитета в современной доктрине международного права связан с двумя основными моментами. В первом случае ограничение суверенитета государства связывают с созданием и деятельностью международных организаций, обладающих элементами наднациональности. На основе учредительных договоров об их создании и в пределах своей компетенции они уполномочены, в лице своих независимых институтов, принимать юридически обязательные для государств-членов нормативно-правовые акты и обеспечивать их соблюдение. В целях реализации этого механизма государства передают часть прав, входящих в их внутреннюю компетенцию, такой международной организации, а положения о делегировании суверенных прав государства органам международной организации содержатся в конституциях этих стран3 (добровольное ограничение суверенитета).

Во втором случае речь идет о возможности вооруженного вмешательства мирового сообщества по решению Совета Безопасности ООН (так называемое принудительное ограничение суверенитета).

Концепция «ограничения» государственного суверенитета, на наш взгляд, подвергается обоснованной критике в работах многих современных ученых. Да, можно говорить о том, что проблемы, стоящие перед человечеством в эпоху глобализации, служат катализатором кардинальных изменений структуры международных отношений: происходит выдвижение на передний план прав и интересов личности, усиливается роль международных организаций. И.И. Лукашук говорил даже о постепенном перерастании международного права в право международного сообщества, приоритетной функцией которого должно стать обеспечение интересов международного сообщества в целом, однако «этот приоритет не означает ущемления интересов государств».

Признать возможность ограничения суверенитета государства, а следовательно, и существование несуверенных государств – значит вернуться к уровню развития международного права двухсотлетней давности, когда можно было говорить о «цивилизованных» и «нецивилизованных» народах и государствах. Более того, говорить об ограничении суверенитета государства в современную эпоху кажется некорректным в контексте общепризнанного принципа суверенного равенства государств, имеющего характер нормы jus cogens, отклонение от которой ни индивидуально, ни по соглашению субъектов международного права недопустимо. Декларация о принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом ООН, 1970 г. гласит, что все государства пользуются суверенным равенством, под которым понимается в том числе юридическое равенство и право пользоваться правами, присущими полному суверенитету.

Считаем обоснованным мнение А.А. Моисеева о том, что появление утверждений об ограничении суверенитета происходит «по причине ошибочного приравнивания суверенитета, являющегося неотъемлемым и сущностным качеством государства, к суверенным правам государства, которые называются суверенными только потому, что они государственные».

В XVI в. Ж. Боден отождествлял суверенитет с комплексом прав, проистекающих из него, и относил к ним: право законодательства; право войны и мира; право назначения высших должностных лиц; право верховной юрисдикции; право на верность и повиновение; право помилования; право чеканки монеты; право налогообложения. Однако суверенитет не состоит из комплекса прав, и об этом говорил еще профессор И.Д. Левин2, а является их основанием, выражая и характер их осуществления.

Именно свойство суверенитета позволяет государству осуществлять присущие ему внутренние и внешние функции, обеспечивает его правои дееспособность как по смыслу внутреннего права, так и с точки зрения права международного, порождает его права и обязанности.

А вот содержание этих суверенных прав и обязанностей, по нашему мнению, находится в прямой зависимости от многих факторов: внутренней стабильности, отражающейся на уровне политического, экономического и социального развития государства в целом; от характера международных отношений государства, степени его интеграции в международное сообщество. Эти факторы и сказываются на объеме прав суверенного государства, который может быть в ряде случаев ограничен, и наглядный тому пример – ограничение юрисдикции.

Как известно, ограничение юрисдикции государства возможно как в пределах его территории, так и вовне. Внутренние изъятия из-под юрисдикции государства пребывания касаются лиц, обладающих иммунитетом по международному праву. Кроме того, юрисдикция государства может быть ограничена исходя из приоритета международной юрисдикции.

Например, в доктрине международного права сегодня уделяется много внимания международной юрисдикции, в том числе работе международных трибуналов ad hoc по бывшей Югославии и по Руанде и функционированию Международного уголовного суда. Трибуналы имеют особый правовой статус, вытекающий из их учреждения на основе резолюций Совета Безопасности ООН в качестве подведомственных органов Совета. Как следствие этого они действуют в рамках резолюций Совета, обязательных для стран – участниц ООН. При этом статуты трибуналов исходят из приоритета юрисдикции Трибунала над национальными судами: он может официально просить национальные суды передать производство по делу в соответствии с Уставом.

Иначе говоря, национальная юрисдикция может быть ограничена юрисдикцией трибуналов.

Римский статут Международного уголовного суда, который вступил в силу в 2002 г., создает иную модель уголовной юрисдикции, которая не согласуется ни с существующими моделями национальной юрисдикции, ни с существующей юрисдикцией в рамках международных трибуналов ad hoc. Речь идет о принципе дополнительности (комплементарности), который устанавливает, что юрисдикция МУС вводится в том случае, когда национальные правовые системы не могут или не желают осуществлять юрисдикцию. В качестве критерия, определяющего неспособность государства осуществить судебное преследование, отмечается полный либо существенный развал или отсутствие судебной системы, когда государство не имеет возможности вести судебную процедуру (ст. 17). Предполагает ли отсутствие возможности реализации юрисдикции ее ограничение? Полагаем, что, да. Однако это не означает, что временное отсутствие судебной системы в государстве автоматически влечет лишение его суверенности.

Что касается возможности ограничения национальной юрисдикции за пределами государственных границ, то для наглядности еще раз обратимся к уже упомянутому решению Постоянной палаты международного правосудия по судну «Лотос». В этом решении отмечается, что во всех правовых системах фундаментальным принципом является территориальный характер уголовного закона, но не менее верно и то, что все или почти все эти системы распространяют свою юрисдикцию на преступления, совершенные за пределами данного государства, причем они это делают способами, которые в разных государствах различны. Принцип территориальности уголовного закона не является, следовательно, безусловным принципом международного права и никоим образом не совпадает с территориальным суверенитетом.

Профессор Э.Х. Аречага пишет: «Государство не может законным образом применять свое законодательство или осуществлять юрисдикцию, если оно никак не связано с возникшими на иностранной территории правоотношениями, которые оно намерено регулировать…» Иначе говоря, если интересы государства каким-то образом затронуты или субъектом правоотношения выступает гражданин этого государства, оно может претендовать на осуществление юрисдикции (соответствующие положения об осуществлении экстратерриториальной юрисдикции содержатся во многих международных договорах).

Другое дело, что в пределах своей территории государство может воспользоваться этим правом на юрисдикцию в полном объеме, а за ее пределами – в ограниченном либо не воспользоваться вовсе.

Поэтому вряд ли можно согласиться с позицией Н.Б. Пастуховой, которая относит Сомали, Афганистан, Либерию, Гаити, ДРК, Анголу, Сьерра-Леоне и ряд других стран к «падающим» государствам, поскольку суверенитет их de facto ограничен в ходе миротворческих операций ООН. Проведение любой миротворческой операции ООН, помимо Устава, основано на соответствующей резолюции Совета Безопасности, многосторонних конвенциях и специальном соглашении, заключаемом между ООН и принимающим государством. В таком соглашении подтверждается международный характер Операции по поддержанию мира, а государство-участник и сама Организация берут на себя определенные обязательства.

При этом государство проведения операции передает контингенту ООН лишь функцию поддержания мира, безопасности и правопорядка на отдельной части своей территории, но оно не становится при этом несуверенным.

Также нельзя утверждать, что, например, Германия, Франция или любое другое государство ЕС – это не суверенные образования, а государства с ограниченным суверенитетом, поскольку проведение их экономической и иной сферы политики, входящей в компетенцию Евросоюза, напрямую зависит от регламентов и директив Совета ЕС.

Подобное высказывание в свете значения, которое имеет международное общение европейских государств, кажется как минимум некорректным.

Утверждения об ограничении государственного суверенитета проистекают также, на наш взгляд, из ошибочного отождествления государства как такового с высшими органами государственной власти, являющимися признаком государства: «именно государство в целом как официальный представитель всего общества, а не его отдельная составная часть в виде государственной власти или любой иной его составной части, а точнее, признака или свойства, наделяется суверенитетом».

Одним из прав государства, обоснованных его суверенитетом, является возможность регулирования общественных отношений при помощи издания нормативных правовых актов, и добиваться их соблюдения посредством применения механизма принуждения, иначе говоря осуществлять юрисдикцию. Юрисдикция государства может быть в ряде случаев ограничена, что не дает оснований говорить об ограничении суверенитета.

Международная юрисдикция и наднациональность: вопросы соотношения

В современном мире все более очевидной становится тенденция роста взаимозависимости государств в различных областях, возрастает количество вопросов, которые можно решить только коллективно, а значит, в рамках международных объединений. Профессор Института межкультурных и международных связей Бременского университета М. Цюрн в этой связи отмечает, что национальному государству сегодня отводится новая роль в более широком международном аспекте, когда межправительственные институты, транснациональные НПО и наднациональные организации берут на себя ряд функций, которые прежде были свойственны национальному государству. Масштаб достижения целей государственности сместился с национального на международный уровень, будь то в рамках таких крупных регионов, как Европа, либо квазиглобальных структур типа ВТО. Еще в 1950-е годы профессор М. Буркуэн писал: «В то время как функционирование международного права основывалось раньше на действиях государств, в настоящее время оно в значительной мере опирается на международные организации, такие как ООН и многочисленные специализированные учреждения, которые группируются вокруг ООН».

Учитывая стремительный процесс глобализации и усиление роли международных межправительственных организаций, считаем уместным поставить вопрос о содержании и сущности юрисдикционной компетенции этих образований.

По мнению С.В. Черниченко, юрисдикцией обладает любой субъект международного права. Соглашаясь в целом с таким выводом, хотелось бы сделать оговорку: исходя из особенностей и «многоуровневости» международной правосубъектности, юрисдикция присуща только тем субъектам международного права, которые имеют возможность не только определять правила поведения и создавать нормы права, но и обеспечивать их соблюдение, поскольку практическая реализация юрисдикции нередко связана с задействованием механизма принуждения. Иначе говоря, как замечает сам С.В. Черниченко, «она характерна для тех (субъектов), кто имеет властные полномочия». Например, Г. Оппенгейм определяет юрисдикцию следующим образом: «это термин, который описывает пределы правовой компетенции государства или иной регламентирующей власти (например, Европейского Союза) на то, чтобы создавать нормы права, применять их и принуждать лиц к их исполнению». Поэтому считаем, что к субъектам международного права, обладающим таким свойством, как юрисдикция, сегодня относятся государства, государствоподобные образования и международные межправительственные организации.

Если рассматривать юрисдикцию как возможность регулирования отношений между субъектами при помощи обязательных нормативноправовых предписаний и способность обеспечивать их соблюдение, то юрисдикция международных организаций может быть рассмотрена с нескольких основных позиций.

Во-первых, каким образом организация осуществляет свою правотворческую функцию и какими юридическими свойствами обладают нормы, издаваемые институтами либо органами международных организаций в пределах ее компетенции?

Во-вторых, какими полномочиями по урегулированию взаимоотношений между государствами-участниками и текущему управлению наделены основные органы международных организаций и каков механизм обеспечения издаваемых ими нормативно-правовых актов?

И наконец, в-третьих, насколько юрисдикционная компетенция международной организации сопоставима с государственной юрисдикцией и возможно ли утверждать о приоритете международной юрисдикции?

Каждый из поставленных вопросов требует всестороннего и глубокого осмысления, однако ответы на них невозможно получить без рассмотрения признаков наднациональности в деятельности современных международных организаций.

Идея наделения универсальной международной организации элементами надгосударственности и создание в ее рамках наднационального, «всемирного» правительства активно развивалась в трудах зарубежных ученых начала и середины прошлого столетия: Г. Лаутерпахта, Г. Кельзена, И. Кунца, Д. Анцилотти, Ф. Джессепа, Г. Шварценбергера и многих других. Например, П. Ройтер утверждал, что отличительной чертой международной организации является то, что в области права она обладает своей собственной волей, отличной от воли государств-членов. Г. Лаутерпахт писал, что только под защитой и через посредничество такой всеобщей организации, облеченной подавляющей и принудительной силой для создания, утверждения и применения норм международного права, последнее может преодолеть имеющиеся в нем в настоящее время несовершенства. Реализация данной идеи некоторым ученым виделась в реформировании Организации Объединенных Наций и наделении ее главных органов законодательными, исполнительными и судебными полномочиями по аналогии с органами государственной власти.

Эти планы и их реалистичность неоднократно подвергались сомнению и резкой критике в трудах советских ученых-международников: Г.И. Тункина, Д.Б. Левина, Л.А. Моджорян, Н.А. Ушакова, Г.И. Морозова и многих других. Например, Г.И. Тункин, один из основателей отечественной доктрины международного права, признавая в целом неуклонный рост влияния международных организаций на все сферы и области международных отношений, категорически отвергал идеи о создании всемирного государства в виде универсальной наднациональной организации. «Нет никаких оснований считать, – писал он, – что международные организации могут превратиться в подобие государственной власти и будут выполнять те же или сходные функции в создании и обеспечении соблюдения норм международного права, какие выполняют органы государственной власти в отношении национального права».

Критикуя существующую концепцию наделения международной организации собственной «волей», Г.И. Морозов вместе с тем признавал наличие волевого элемента в ММПО, отмечал его сложную структуру и дал следующее определение: «специфический волевой элемент ММПО – сложное выражение государственных позиций членов организации».

Негативное отношение в советской доктрине к понятию и содержанию наднациональности во многом мотивировалось тем, что любые наднациональные механизмы ограничивают суверенные права государства, кроме того, антагонистические настроения в отношении капиталистических стран во многом объяснялись условиями холодной войны.

Смягчение международной напряженности, изменение геополитической ситуации и тенденции глобализации явились причиной пересмотра взглядов российских ученых на возможность наднационального правового регулирования. Так, Е.А. Шибаева писала: «реальности международной жизни таковы, что только одно увеличение количества действующих международных органов само по себе не в состоянии обеспечить решение глобальных проблем. Для этого нужны не только количественные, но и качественные изменения. Необходим качественный прорыв в характере международно-правового регулирования, связанного с глобальными проблемами. Такой прорыв мы видим в придании международным организациям универсального характера элементов наднациональности, или, другими словами, в создании или преобразовании уже существующих органов, юрисдикционная компетенция которых включала бы их право принимать решения обязательного характера по всем (а не только внутриорганизационным) вопросам международного сотрудничества, действующих на территории государства-члена без трансформации». Таким образом, Е.А. Шибаева связывала наднациональность прежде всего с возможностью принятия обязательных для государств-членов решений органами организации во внешнем аспекте, имеющими прямое действие на их территории.

Сегодня в отечественной доктрине отсутствует устоявшееся определение наднациональности. А.С. Фещенко, один из первых российских ученых, занимавшийся данной проблемой, определяет наднациональность как «совокупность полномочий (юридически закрепленных или подразумеваемых), которыми государства наделяют определенный международный орган для целенаправленного регулирования их взаимоотношений, причем эти полномочия имеют приоритетный характер по отношению к соответствующей компетенции стран-членов, включая возможность принятия обязательных для них решений».

М.Л. Костенко и Н.В. Лавренова считают, что основной характеристикой наднациональности является приоритет компетенции международной организации по отношению к компетенции ее членов в определенных областях, ранее относившихся к сфере осуществления их суверенных прав и добровольно переданных международной организации. Испанский юрист М. Медина вкладывает в содержание наднациональности способность организации разрабатывать общие нормы и частные решения, обязательные для подданных государствчленов. А.Э. Толстухин выделяет четыре основных признака наднациональности: 1) наднациональная власть является иерархически более высокой по сравнению с государственной властью; 2) власть эта должна быть независимой от государств-членов; 3) волеизъявление наднациональной организации должно иметь нормативную силу и прямое действие на территории государств-членов; 4) институты организации должны иметь возможность самостоятельно расширять пределы своей компетенции. И наконец, в одном из последних исследований надгосударственность определяется как правовое качество международной организации, позволяющее ей, в соответствии с утвержденной государствами-членами процедурой, принимать решения обязательного характера, в том числе без прямого согласия на то заинтересованного государства.

Несмотря на некоторую противоречивость приведенных определений, ряд элементов наднациональности выделяется всеми авторами, и один из них касается возможности органов организации принимать юридически обязательные для государств решения, иначе говоря, осуществлять предписывающую юрисдикцию.

Создание норм международного права самими субъектами – это одно из проявлений международной правосубъектности, один из неотъемлемых элементов международно-правового статуса и международной организации. Польский профессор К. Скубишевский отмечал, что участие международных организаций в правотворческой деятельности колеблется от вспомогательных функций при формировании норм государствами до выработки самой организацией обязательных правил, в том числе таких, которые носят характер правовых норм.

Иными словами, осуществляется такая деятельность в двух основных направлениях: 1) когда нормы создаются организацией при участии других субъектов международного права (государств или организаций) и 2) когда организация сама определяет правила поведения в качестве нормы права. При этом собственно нормотворческая деятельность международной организации будет в тех случаях, когда в результате ее непосредственного волеизъявления рождается нормативный акт, т.е. акт, содержащий нормы права.

В 60–80-е годы прошлого века, после появления на международной арене большого количества специализированных учреждений ООН, в доктрине международного права возникли споры по поводу юридической природы принимаемых ими нормативных актов – регламентов и актов, носящих иное название (стандарты, рекомендации, технические правила и т.д.). Анализируя процесс принятия решений в рамках ИКАО, ВМО, ВОЗ, МОТ, других организаций, многие зарубежные юристы обозначали эту деятельность как «наднациональную» или «квазизаконодательную».

В то же время отечественные ученые настаивали на согласительной природе этих норм: «акты, разрабатываемые и принимаемые в рамках ММПО, имеют различный характер, общим для них является то, что такие конвенции и регламенты представляют собой разновидности многосторонних международных договоров».

Современный подход к рассматриваемой проблеме изложил в своей работе В.Л.Толстых. Он выделил три основных момента, которые, на его взгляд, не позволяют рассматривать регламенты международных организаций в качестве международных договоров. Во-первых, это порядок принятия регламента, который отличается от процесса заключения международного договора. Во-вторых, В.Л. Толстых пишет, что «если регламент является договором между организацией и отдельным государством, то он должен создавать обязательства только между данными субъектами, однако регламенты создают не столько обязательства такого рода, сколько обязательства между государствами».

И в-третьих, в качестве особого рода актов он выделил регламенты, принимаемые в рамках Европейского союза.

Неоднозначно оценивается в доктрине также правовая природа актов, принимаемых главными органами ООН – Генеральной Ассамблеей и Советом Безопасности. Например, Г. Лаутерпахт писал, что широкие полномочия, предоставленные Совету Безопасности в области борьбы с ситуациями, создающими угрозу международному миру и безопасности, приближаются в некотором отношении к законодательным полномочиям2, а известный французский юрист К. Кольяр отмечал, что, принимая решение в соответствии с положениями гл. VII Устава ООН, Совет Безопасности действует как правительственный орган, как своего рода сверхправительство, которое ответственно за поддержание международного порядка и располагает настоящими полицейскими силами.

Позиции и тех и других ученых совершенно обоснованны. Действительно, акты, принимаемые большинством международных организаций, носят согласительный характер, поскольку нормы, содержащиеся в них, проистекают из участия государства в конкретном международном договоре. Вступая в то или иное международное объединение, государство должно впоследствии согласовывать практику с обязательствами, взятыми на себя по уставу такой организации. Государства обязаны выполнять принятые в рамках организации акты хотя бы для того, чтобы не лишать смысла цели и задачи организации и само вступление в нее.

С другой стороны, современные реалии диктуют свои условия, а именно: для эффективного и четкого реагирования на ситуации, происходящие в эпоху глобализации, организация должна иметь возможность принимать обязательные решения, руководствуясь объективной необходимостью и интересами большинства членов.

Другое дело, что принятие таких решений не должно выходить за рамки предметной компетенции организации, и в этой связи справедлива позиция С.В. Черниченко, который отмечает, что если нарушения прав человека являются следствием международного преступления, связаны с угрозой миру, нарушением мира, актом агрессии, геноцидом, компетенция ООН не должна быть ограничена п. 7 ст. 2 Устава ООН, поскольку в этом случае возникает вопрос о применении мер, предусмотренных гл. VII Устава, и речь идет о делах, которые выходят за рамки внутренней компетенции государства.

Деятельность любой международной организации проявляется в процессе функционирования ее основных и вспомогательных органов, и одним из признаков наднационального характера органа международной организации, по мнению А.Я. Капустина, является его участие в реализации основных функций этой организации.

Еще в 70-е годы прошлого века известный польский ученый В. Моравецкий классифицировал функции международных организаций на регулирующие, контрольные и оперативные. При этом регулирующие функции заключаются «в установлении норм и образцов морального, политического или юридического характера, призванных соответствующим образом формировать поведение участников международных общений», а контрольные функции, по мнению ученого, заключаются в «установлении фактического состояния и его сопоставлении с содержанием норм и образцов с целью приведения в соответствие с ними поведения участников международных отношений». Исходя из выводов, сделанных нами выше, получается, что осуществление оперативных и контрольных функций международной организации напрямую связано с реализацией ее правоприменительной юрисдикции.

При этом правоприменительная юрисдикция международной организации в соответствии с классификацией юрисдикции, приведенной выше, может быть разграничена на исполнительную, судебную и принудительную.

Исполнительная юрисдикция международной организации проявляется в процессе оперативного руководства действиями государствучастников. Например, И.И. Яковлев, доказывая наднациональный характер Международного органа по морскому дну, писал, что его полномочия не ограничены принятием рекомендаций для государствчленов, а предусматривают принятие обязательных для государств норм, правил и процедур деятельности в Районе, а также включают широкие, ранее неизвестные для международных межправительственных организаций оперативные функции: от непосредственного участия через международные предприятия в осуществлении такой деятельности до заключения контрактов с государствами и выдачи государствам разрешений на производство металлов по таким контрактам.

Признаки наднациональности очень четко прослеживаются в процессе осуществления судебной юрисдикции международной организации. Реализуется такая юрисдикция чаще всего путем включения в институциональную структуру организации судебного органа, призванного разрешать споры, возникшие в процессе функционирования.

Статус судов может варьироваться: по мнению И.С. Марусина, такие суды могут быть либо главным органом, т.е. одним из руководящих органов по определению учредительного договора организации, либо вспомогательным органом, созданным в процессе функционирования ее самой, либо основным органом, для осуществления функций которого и была создана эта организация. От себя добавим, что международный судебный орган может быть также относительно автономным образованием, созданным в соответствии с международным договором для разрешения споров.

Наконец, особое значение имеет принудительная юрисдикция международной организации. Появление возможности применения механизма принуждения к государству-правонарушителю, как правило, связывают с принятием Устава ООН. М.А. Королев пишет, что создание системы ООН привнесло в международное право ранее неизвестные ему начала, а именно: было введено самодовлеющее понятие международного мира и безопасности, всеобщего мира; ООН в лице Совета

Безопасности приобрела право отправления ряда полномочий принудительного характера, в том числе и в отношении государств-нечленов; для реализации принципов, закрепленных в Уставе, ООН вправе воспользоваться подразумеваемой компетенцией. Также есть мнение, что при помощи применения принудительных мер ООН реализует свою собственную правосубъектность в отношениях с государствамичленами. Выделяя элементы наднациональности в деятельности ООН,

А.С. Фещенко замечает, что компетенция ООН в специально оговоренных вопросах (поддержание мира) имеет приоритетный характер по отношению к соответствующей компетенции государств-членов, что выражается прежде всего в возможности принятия обязательных решений и принудительных мер. И это не противоречит принципу суверенного равенства государств.

Справедливо мнение, что наднациональность в деятельности международных организаций должна проявляться прежде всего в тех сферах международного общения, которые затрагивают интересы всего человечества и где международные проблемы могут представлять угрозу для всей цивилизации. Е.А. Шибаева для решения таких проблем предлагает создавать в рамках организаций органы, предметная компетенция которых будет содержать только вопросы, связанные с глобальными угрозами, а их юрисдикционная компетенция будет предусматривать право принятия по этим вопросам решений обязательного характера, имеющих на территории государства-члена без трансформации ту же юридическую силу, что и национальный закон. Таким образом, на территории одного и того же государства будет осуществляться действие как национальной, так и международной юрисдикции.

Сегодня элементы наднациональности, в том числе в механизме принятия решений, в полной мере присущи только одному международному объединению – Европейскому Союзу. Однако они все в большей степени проявляются также в рамках деятельности многих других международных организаций, прежде всего экономических.

Более того, есть мнение, что практически все наиболее крупные и авторитетные международные экономические организации в той или иной степени являются наднациональными и степень их наднациональности в настоящее время настолько высока, что некоторые из них утратили черты международных организаций и представляют собой интеграционные объединения с признаками федерализма.

Качество надгосударственности в деятельности международных организаций развивается в тех сферах межгосударственного сотрудничества, где международные проблемы могут представлять угрозу для всей цивилизации или региона в целом, которые затрагивают интересы всего человечества или имеют всеобъемлющий региональный характер и требуют для своего решения объединенных усилий государств.

Оценивая перспективы, можно предположить, что в XXI в. количество надгосударственных структур существенно возрастет. Интеграционные процессы, развивающиеся в Европе, захватили и другие регионы земного шара, где усиленными темпами создаются единые экономические и валютные пространства. Однако думается, что сближение в области экономики постепенно дополнится интеграцией и в других сферах, в развитии которых сегодня крайне заинтересовано мировое сообщество. Проблемы экологии и здравоохранения, возможное совместное освоение космического пространства, обеспечение безопасности и противодействие международному терроризму являются теми направлениями, где в будущем возможно внедрение формулы надгосударственности. В свою очередь наднациональность есть проявление юрисдикционной компетенции международных организаций, и по мере углубления сотрудничества государств в рамках наднациональных структур международная юрисдикция постепенно будет приобретать приоритетное значение в решении глобальных проблем современности.

Место юрисдикции в современной системе международного права

Для того чтобы определить место юрисдикции в международно-правовой системе, в первую очередь необходимо рассмотреть некоторые общие положения: как построены сама правовая система и система международного права; что представляет собой отрасль права вообще и международного права в частности; какие объективные признаки положены в основу разграничения отраслей и институтов в международном праве.

Рассмотрим место юрисдикции в системе международного права.

Следует признать, что в современных работах российских ученыхмеждународников теоретические и практические вопросы юрисдикции исследованы неполно. Более того, учебники по международному публичному праву (отражающие с точки зрения отечественных авторов основные характеристики его системы), как правило, не предусматривают положения о понятии юрисдикции и механизмах ее реализации.

В этом смысле зарубежные коллеги оказались далеко впереди, поскольку основные теоретические исследования международно-правовых вопросов юрисдикции проведены за пределами нашей страны, а учебные курсы международного права, преподаваемые за рубежом на юридических факультетах, чаще всего содержат специальный раздел, посвященный вопросам юрисдикции.

На наш взгляд, юрисдикция, с точки зрения места в системе международного права, может рассматриваться с двух основных позиций.

Первое, это возможность рассмотрения юрисдикции в качестве отрасли международного публичного права. Например, Д.И. Фельдман, не признавая категорического деления отраслей, тем не менее подразделял их на общие, объединяющие институты международного права, которые обслуживают всю систему международных отношений (право международных договоров) и специальные, регулирующие более или менее узкий (специальный) спектр международных отношений (международное космическое право). При этом он отмечал, что «грани между отраслями международного права очень подвижны и сама динамичность современного международного права создает известные трудности в деле выявления реально существующих отраслей».

Согласно такой классификации постановка вопроса об отнесении юрисдикции к числу общих отраслей международного права является вполне логичной. Учитывая, что многие ученые отождествляют юрисдикцию с правоприменительной деятельностью, а также то, что в последнее время в доктрине часто говорится о разграничении международного права на право материальное и процессуальное, можно рассматривать совокупность норм, регулирующих ее реализацию в качестве международного процессуального права. Как отмечает в своем учебнике по международному праву В.М. Шумилов, в состав международного процессуального права включаются международно-правовые принципы и нормы, регулирующие порядок реализации материальных норм международного права. К ним он относит: а) правоприменение норм государствами и международными организациями; б) международное правосудие и арбитражное производство; в) порядок применения санкций. Получается, что в этом смысле юрисдикция отождествляется только с правоприменением, это сужает ее сущность и содержание.

Более широкое определение международного процессуального права приводится К.А. Бекяшевым: «это совокупность принципов и норм, регулирующих порядок осуществления прав и обязанностей субъектов международного публичного права». Но и в этом случае во внимание берется лишь правоприменительный аспект юрисдикции, так как ученый вкладывает в содержание МПП только два компонента: а) нормы, регламентирующие деятельность международных юрисдикционных органов по защите прав и интересов субъектов международного права, и б) нормы, регламентирующие взаимодействие международных и национальных органов, которые обеспечивают выполнение материальных норм международного права.

Комментируя возможность рассмотрения юрисдикции в качестве отрасли международного процессуального права, хотелось бы выразить свое мнение о том, что мы в целом с осторожностью относимся к разграничению международного публичного права на отрасли материального и процессуального права. Скажем так: нам ближе классическая точка зрения на понятие отрасли международного права, согласно которой она представляет собой совокупность международно-правовых принципов и норм, регулирующих однородные по своей сути отношения субъектов, и характеризуется прежде всего особым предметом правового регулирования. В случае же отнесения юрисдикции к отрасли международного процессуального права этот важный системообразующий фактор не берется во внимание, что идет вразрез с канонами общей теории права. Объединение процессуальных норм, регулирующих отношения в различных сферах международной жизни, в отдельную отрасль, пусть даже крупную, не соответствует, по нашему мнению, сложившимся взглядам на критерии формирования отрасли в международном праве и его систематизацию. Кроме того, это может повлечь за собой и некоторые проблемы практического свойства: отсутствие единого подхода уже сейчас сказывается при составлении системы учебного курса различными коллективами авторов и не способствует повышению качества восприятия основ международного права студентами юридических вузов. В свете обозначенных причин считаем, что рассмотрение юрисдикции в качестве отрасли международного права является не вполне объективным.

Более логичной, на наш взгляд, выглядит формула юрисдикция – базовый субинститут (супраинститут) международного права.

Однако в системе международного права присутствуют и нормативные комплексы, или институты, иного рода, нормы которых пронизывают все или ряд отраслей. Существование таких сквозных институтов (супраинститутов, или субинститутов) – важная составляющая характеристика целостной иерархической системы международного права. К сожалению, в российской международно-правовой доктрине общим критериям их выделения и систематизации уделено крайне мало внимания. Профессор Е.Т. Усенко писал, что в международном праве «институт – это многоплановое явление, все многообразие которого теорией еще далеко не исследовано». Общесистемные институты наряду с основными принципами международного права представляют собой нормативное выражение специфики международного права: они выполняют функцию «несущей конструкции» структуры международного права, его «ядра», вокруг которого формируются отрасли международного права. При этом Г.И. Тункин отмечал, что грани между отраслями и сквозными институтами очень тонки. В качестве примера ученый приводил становление и развитие режима международно-правовой ответственности2, в процессе которого комплекс норм, регулирующий механизмы ее возложения и реализации в системе международного права, трансформировался из субинститута в общесистемную отрасль. Что повлияло на данный процесс? Ответ на данный вопрос содержится в работе И.И. Лукашука, который пишет: «Многие авторы рассматривают международную ответственность как институт. Удивляться этому не приходится.

До последнего времени количество норм, относящихся к международной ответственности, было невелико, они не отличались особой четкостью, не были объединены в единую систему». Исходя из этого, можно сделать вывод о выделении автором такого признака, как разрозненность и отсутствие элемента системности в комплексе норм, применяемого для характеристики общесистемного института.

Профессор Г.В. Игнатенко относит к общесистемным институтам нормы о международном правотворчестве, нормы о международной правосубъектности, нормы о международном правоприменении и нормы о международно-правовой ответственности. Он называет их общеправовыми нормативными комплексами и выводит еще один признак субинститута – четкое определенное функциональное назначение.

На наш взгляд, все эти критерии, выделяемые крупнейшими представителями отечественной международно-правовой науки, вполне применимы для характеристики юрисдикции в качестве общесистемного института в структуре международного права. Ведь вопросы, связанные с установлением и осуществлением юрисдикции, затрагивают различные сферы международных отношений: нормы, регламентирующие международно-правовые аспекты юрисдикции государств, а также механизмы осуществления международной юрисдикции, в том числе уголовной, содержатся в отдельных отраслях международного права: международном уголовном, гуманитарном, морском, космическом, воздушном праве, праве международной безопасности и др.

Большинство из этих отраслей являются комплексными отраслями, содержащими материальные и процессуальные нормы.

Далее, нормы, регулирующие процессы установления и осуществления юрисдикции, содержатся в различных международно-правовых актах не только по характеру регулируемых отношений, но и по субъектному составу. Известно, что юрисдикция определяется прежде всего как одно из основных свойств государства, поэтому ученые рассматривают содержание юрисдикции прежде всего как возможность реализации суверенных прав государства в части, касающейся установления правовых велений (предписывающая юрисдикция) и их обеспечения (правоприменительная юрисдикция) посредством применения механизма государственного принуждения. В то же самое время, если рассматривать юрисдикцию как применение надлежащей властью установленных правил поведения или как реализацию компетенции судебных и иных правоприменительных органов, как это делают отдельные ученые, то этот термин применим не только к государствам, но и к некоторым иным субъектам международной системы. Выше мы рассматривали вопрос о возможности осуществления юрисдикции международными организациями.

Профессор С.В. Черниченко в труде, посвященном теории международного права2, рассматривает сущность юрисдикции в разделе о международной правосубъектности как одну из основных характеристик государства. Вместе с тем в следующем разделе работы, касающемся проблем международного правотворчества и международного правоприменения, он также отчасти затрагивает вопросы юрисдикции – международной уголовной юрисдикции. То есть нормы, регулирующие правоотношения по осуществлению юрисдикции, не только затрагивают сферу международной правосубъектности и отдельные отрасли международного права, но присущи и другим базовым институтам международного права.

Все вышеизложенное свидетельствует о том, что комплекс норм, регулирующих международно-правовые аспекты юрисдикции, следует рассматривать в качестве общесистемного, базового субинститута (супраинститута) современной системы международного права.

Основные принципы юрисдикции государств (на примере уголовной юрисдикции)

Практика показывает, что осуществление государством юрисдикции в отношении физических лиц основано на ряде базовых принципов. Основными из них являются территориальный; персональный (национальный, принцип активного гражданства); принцип защиты (безопасности, или реальный); пассивный персональный (принцип пассивного гражданства) и универсальный принцип.

Так, профессор А. Абрамовский пишет: «Пять принципов, которые позволяют государствам осуществлять юрисдикцию в отношении транснациональных преступлений, это:

• территориальный – зависящий от места совершения преступления;
• национальный – зависящий от гражданства правонарушителя;
• защиты – зависящий от того, нарушены ли интересы государства;
• универсальный – зависящий от того, рассматривается ли данное нарушение как угроза всему человечеству;
• пассивного гражданства – зависящий от гражданства жертвы преступления».

И. Камерон к названным пяти добавляет еще принцип флага и представительный принцип, или принцип распределения компетенции.

Принцип территориальности. Одним из основных юрисдикционных принципов в международном праве является принцип территориальности. Это также и самый ранний принцип, установленный в международно-правовых нормах, – о его преимущественном значении говорит анализ договоров периода начала нашей эры. Как отмечал Ф. Мартенс, «прежде всего государство стало относиться сознательно, конечно, к своим уголовно-карательным обязанностям в пределах своей территории». Территориальная юрисдикция предполагает полное осуществление уголовной юрисдикции государства в отношении всех лиц, совершивших уголовно наказуемое деяние и находящихся в пределах его территории. Это правило распространяется как на граждан этого государства, так и на иностранцев и лиц без гражданства.

Принцип территориальности, лежащий в основе территориальной юрисдикции, в последнее время расширен в теории и практике в связи с разнообразием ситуаций, подпадающих под его действие.

В этом контексте выделяют субъективный и объективный принципы территориальности. В первом случае государство имеет право осуществлять уголовную юрисдикцию в отношении преступления, совершенного на его территории, но оконченного за границей (субъективная территориальность). Во втором случае под юрисдикцию государства может попасть преступление, которое в целом совершено за пределами территории государства, однако его последствия затрагивают интересы этого государства (объективная территориальность. Как отмечает К.М. Миссен, государство может привлечь к ответственности на основании принципа территориальности в том случае, если по крайней мере часть преступления была совершена на его территории.

Согласно ст. 27 Конвенции ООН по морскому праву 1982 г. уголовная юрисдикция прибрежного государства не должна осуществляться на борту иностранного судна, проходящего через территориальное море, для ареста какого-либо лица или производства расследования в связи с любым преступлением, совершенным на борту судна во время его прохода, за исключением в том числе следующих случаев:

• когда последствия преступления распространяются на прибрежное государство;
• когда преступление имеет такой характер, что им нарушается спокойствие в стране или добрый порядок в территориальном море.

В ряде случаев осуществление уголовной юрисдикции государства на своей территории предусматривает некоторые изъятия. Речь идет об иммунитете отдельных категорий лиц, закрепленном в обычных и договорных нормах права внешних сношений. Основными международно-правовыми актами в данной области являются Венская конвенция о дипломатических сношениях 1961 г.; Венская конвенция о консульских сношениях 1963 г.; Конвенция о специальных миссиях 1969 г. и др.

Дипломатический иммунитет подразумевает определенные изъятия из-под уголовной юрисдикции государства пребывания: в отношении таких лиц нельзя возбудить уголовное дело, они не могут предстать перед судом в качестве обвиняемых и быть подвергнуты наказанию.

В случае совершения ими особо тяжкого преступления такие лица могут быть объявлены персоной нон грата и выдворены за пределы государства. Круг лиц, обладающих иммунитетом, определяется конвенциями и двусторонними соглашениями государств. К ним относятся: высшие должностные лица государств и международных организаций; дипломатические агенты; представители государств при международных организациях; сотрудники специальных миссий; в ряде случаев – консульские агенты; члены семей указанных лиц.

Экстратерриториальная юрисдикция предполагает возможность осуществления юрисдикции государства за пределами его территории.

«Споры относительно допустимости применения национального права государства за пределами его территории возникали и возникают снова и снова». В отечественной доктрине международного уголовного права для обозначения этого вида юрисдикции иногда используют термин «экстерриториальная».

Государство распространяет уголовную юрисдикцию за пределы собственной территории в ряде случаев: а) в отношении деяний, которые совершены за рубежом его гражданином; б) в отношении деяний, которые совершены против его гражданина; в) в отношении деяний, которые причиняют ущерб ему самому; г) в отношении совершенных за рубежом деяний, которые являются преступлениями по международному праву. Принципы осуществления экстратерриториальной уголовной юрисдикции называют: в случае а) – персональным (активного гражданства); в случае б) – пассивным персональным, пассивного гражданства; в случае в) – принципом защиты (реальной, безопасности) и в случае г) – универсальным.

Согласно персональному (национальному, активного гражданства) принципу действие уголовно-правовых норм государства распространяется на своих граждан независимо от места их нахождения. С практической точки зрения персональная юрисдикция имеет большое значение в том случае, когда правонарушитель находится за пределами государственной территории, а значит, и вне пределов действия территориального принципа юрисдикции, а именно на территориях с международным и смешанным правовым режимом и на территории другого государства.

Осуществление персональной юрисдикции государства в отношении отдельных категорий граждан, находящихся в пределах международной территории и территории со смешанным режимом, предусматривается международно-правовыми нормами. В частности, Договор об Антарктике 1959 г. закрепляет: «Для содействия осуществлению своих функций на основании настоящего Договора… наблюдатели, назначенные в соответствии со ст. VII п. 1, и научный персонал, которым обмениваются согласно ст. III п. 1(b) Договора, а также персонал, сопровождающий любых таких лиц, находятся под юрисдикцией только той Договаривающейся стороны, гражданами которой они являются, в отношении всех действий или упущений, имеющих место во время их пребывания в Антарктике для выполнения своих функций». Ряд международных соглашений устанавливает персональную юрисдикцию государства в отношении граждан и объектов, находящихся вне пределов государственной территории и имеющих с ним устойчивую правовую связь: Договор о принципах деятельности государств по исследованию и использованию космического пространства, включая Луну и другие небесные тела, 1967 г. (ст. 8); Соглашение о деятельности государств на Луне и других небесных телах 1979 г. (ст. 12); Конвенция ООН по морскому праву 1982 г. (ст. 56, 79, 94, 97); Конвенция о преступлениях и некоторых других действиях, совершенных на борту воздушного судна, 1963 г. (ст. 3) и некоторые другие.

Что касается возможности осуществления уголовной юрисдикции государства в отношении своего гражданина, находящегося на территории другого государства, то в этом случае неизбежно возникает конкуренция юрисдикций государств. Опыт сотрудничества показывает, насколько различными могут быть ситуации, связанные с конкуренцией юрисдикций государств, основанных на территориальном и персональном принципе. Практическое разрешение подобных столкновений интересов зависит от многих факторов: национального законодательства; места совершения преступления; характера преступления; личности преступника и др.

В этой связи ученые отмечают, что основанная на персональном принципе юрисдикция носит ограниченный характер, являясь лишь предписывающей1, исполнительная же и судебная юрисдикция могут осуществляться государством тогда, когда субъект находится в пределах полной юрисдикции государства. Поскольку полная юрисдикция осуществляется в соответствии с территориальным принципом, постольку коллизия этого принципа с принципом персональным решается в пользу первого.

Известно, что общим правилом международного уголовного права является невыдача государствами собственных граждан. В этом смысле определенные вопросы вызывает основанная на персональном принципе уголовная юрисдикция государства в отношении своего гражданина, совершившего преступление на территории другого государства.

Практика показывает, что главным условием ее реализации является закрепление преступности и наказуемости такого деяния уголовными законами обоих государств.

Некоторые ученые, больше в теоретическом, чем в практическом значении, в качестве основы экстратерриториальной уголовной юрисдикции выделяют принцип флага государства, применяемый на борту морских и воздушных судов. Независимо от того, какой статус имеют морские суда и летательные аппараты – как государственная территория или как объекты, имеющие с государством устойчивую правовую связь, – все государства устанавливают юрисдикцию над преступлениями, совершенными на борту зарегистрированных в нем судов независимо от национальности преступника. Установление такой юрисдикции возможно в случаях, когда судно находится в территориальных водах другого государства во время совершения преступления, а самолет находится в пределах его воздушной территории.

Любое государство имеет право реагировать на преступление, которое совершено за рубежом и которое непосредственно затрагивает его существенные интересы. В основе этого положения лежит принцип защиты (безопасности, или реальный). Основанная на этом принципе экстратерриториальная уголовная юрисдикция государства возникает в тех случаях, когда безопасность его интересов, затронутых преступлением, вследствие различных причин не может быть обеспечена другим государством, на территории которого произошло преступление или гражданином которого является преступник.

Для установления юрисдикции потерпевшего государства на основе принципа защиты не обязательно закрепление преступности и наказуемости деяния в законодательстве обоих государств, однако такая юрисдикция может быть реализована лишь в отношении определенной категории преступлений. В одних государствах такая группа преступлений достаточно ограниченна, в других этот перечень весьма обширен.

Общим правилом остается то обстоятельство, что юрисдикция государства, основанная на принципе защиты, может возникнуть только в отношении тех деяний, которые нарушают его действительно существенные интересы, к которым относятся: национальная безопасность; финансовая стабильность; безопасность государственных должностных лиц, дипломатических и консульских агентов. В последнее время наблюдается тенденция включения в разряд существенных интересов государства торговых отношений; отношений по охране окружающей среды; безопасность морских и воздушных сообщений и др.

Следует отметить, что Уголовный кодекс РФ в части действия уголовного закона в пространстве и по кругу лиц впервые предусмотрел принцип защиты, который долгое время отрицался отечественной наукой и практикой. Теперь иностранные граждане и лица без гражданства, не проживающие постоянно на территории Российской Федерации и совершившие преступление вне ее пределов, подлежат уголовной ответственности в случаях, если преступление было направлено против интересов Российской Федерации (п. 3 ст. 12).

Принцип пассивного гражданства (пассивный персональный). Согласно данному принципу гражданство потерпевшего становится основой для отправления экстратерриториальной уголовной юрисдикции этим государством. При этом гражданство лица, совершившего преступление, не учитывается.

Как отмечается в международно-правовой литературе, практическое применение данного принципа – вопрос дискуссионный1, и, несмотря на то, что отдельные государства закрепляют принцип пассивного гражданства в качестве основания отправления экстратерриториальной юрисдикции, он не является общепризнанным.

Реализация принципа пассивного гражданства в государствах различна: в одних государствах он применяется ко всем преступлениям, в других – к наиболее серьезным. В ряде случаев в законодательстве государства закрепляются условия, на основании которых принцип применяется, это: заявление потерпевшего; присутствие предполагаемого преступника; наказуемость деяния по законодательству обоих государств и др.

Ряд международно-правовых норм предусматривает юрисдикцию государства на основе принципа пассивного гражданства. Главным образом этот принцип закреплен в конвенциях, касающихся отдельных проявлений терроризма: Гаагской конвенцией по борьбе с незаконным захватом воздушных судов 1970 г.; Монреальской конвенцией о борьбе с незаконными актами, направленными против безопасности гражданской авиации, 1971 г.; Конвенцией ООН о борьбе с незаконными актами, направленными против безопасности морского судоходства, 1988 г., и др.

Отдельные ученые в качестве основания экстратерриториальной уголовной юрисдикции рассматривают принцип представительства (распределения компетенции). Суть принципа заключается в том, что государство может осуществлять исполнительную экстратерриториальную юрисдикцию в отношении любых преступлений по просьбе другого государства.

Принцип представительства лежит в основе Конвенции Совета Европы о передаче судопроизводства по уголовным делам 1972 г., целью заключения которой являлось максимальное разрешение конкуренции юрисдикций государств. Государство – участник Конвенции по просьбе другого договаривающегося государства компетентно в соответствии со своим собственным уголовным законодательством осуществлять преследование за любое правонарушение, к которому применимо уголовное законодательство последнего. Таким образом, одним из условий установления уголовной юрисдикции, основанной на принципе представительства, является преступность и наказуемость деяния в обоих государствах. Приложение Конвенции содержит перечень адаптированных составов преступлений.

Среди базовых принципов осуществления уголовной юрисдикции государствами больше всего дискуссий и горячих дебатов среди ученых и политиков вызывает принцип универсальности. Как известно, он предусматривает возможность осуществления уголовного преследования в отношении преступлений, признанных таковыми международным правом, независимо от места совершения преступления, гражданства преступника и потерпевшего.

Согласно положениям проекта Принстонского университета о принципах универсальной юрисдикции 2001 г., «универсальная юрисдикция – это уголовная юрисдикция, основанная исключительно на характере преступления, независимо от места совершения, гражданской принадлежности предполагаемого или осужденного исполнителя, гражданской принадлежности потерпевшего или любой другой связи с государством, осуществившим такую юрисдикцию».

Как известно, историю развития принципа универсальности связывают с осуществлением государствами уголовной юрисдикции в отношении таких преступлений, как пиратство и работорговля. Сегодня принцип универсальности закреплен многими конвенциями в части отправления юрисдикции государств в отношении таких международных и транснациональных преступлений, как геноцид, военные преступления; захват заложников; преступления против безопасности гражданской авиации; пиратство; распространение наркотических средств и психотропных веществ; преступления против дипломатического персонала.

Теоретически государство может осуществлять юрисдикцию на основе принципа универсальности, как в том случае, если преступление направлено против него и его граждан, так и тогда, когда его интересы непосредственно не затронуты.

В начале 1960-х годов одним из первых государств, осуществивших уголовную юрисдикцию на основе принципа универсальности, стал, как известно, Израиль, где был проведен судебный процесс над нацистским преступником Адольфом Эйхманом – «архитектором холокоста», который в период Второй мировой войны являлся главой отдела гестапо, отвечавшего за «окончательное решение еврейского вопроса».

Также большой опыт в части применения универсальной юрисдикции имеет Бельгия. Широкая система универсальной юрисдикции, установленная в Законе от 16 июня 1993 г., который инкорпорировал в бельгийское законодательство четыре Женевские конвенции 1949 г. и два протокола к ним 1977 г., и дополненная в соответствии с Законом от 10 февраля 1999 г. составами преступлений геноцида и против человечности, позволила национальным судам этой страны провести несколько громких процессов в отношении иностранных должностных лиц.

Опыт страны сегодня является серьезным прецедентом для многих других государств, в основном европейских. На основе универсальной юрисдикции судебное преследование совершенных преступлений в последние годы проходило также в Австрии, Великобритании, Дании, Франции, Германии, Нидерландах, Испании, Швейцарии.

Наиболее известным стало дело Августо Пиночета, бывшего чилийского военного диктатора, который был арестован в Великобритании в октябре 1998 г. За его арестом последовало прошение об его экстрадиции в Испанию для того, чтобы он предстал перед судом по обвинению в пытках и других преступлениях. В июле 1999 г. во Франции начался процесс против Эли Ульд Дха – офицера мавританской армии, обвиняемого в военных преступлениях. В 2000 г. в Сенегале было возбуждено дело против бывшего президента Чада Хиссена Хабре за преступления против человечности и пытки, совершаемые во время его правления с 1982 по 1990 г. 11 апреля 2000 г. в Бельгии был издан международный ордер на арест в отношении министра иностранных дел Демократической Республики Конго Йеродии Абулайи Ндомбаси, обвинявшегося в нарушении норм международного гуманитарного права, что послужило поводом для обращения данного государства в Международный суд ООН. Так называемое дело «Об ордере на арест» сегодня является основным судебным прецедентом, касающимся применения универсальной юрисдикции.

В целом с конца 1990-х годов в национальных судах (в основном европейских) было возбуждено несколько десятков дел на основании принципа универсальности в отношении высших должностных лиц ряда государств: Ариэля Шарона, Цзян Цземиня, Закирджона Алматова, Ципи Ливни и др.

Существующая практика показывает, что реализация универсальной юрисдикции государствами порождает сегодня множество политических разногласий, а также ряд вопросов юридического свойства относительно применения такой юрисдикции государствами: определение диапазона преступлений, подпадающих под действие принципа; проблема иммунитетов должностных лиц государства; возможность злоупотреблений и использования «двойных стандартов» со стороны национальных судов при применении принципа; его связь с экстрадицией и др. Глубокую обеспокоенность в связи с этим проявляют прежде всего государства Африканского континента, в отношении официальных должностных лиц которых ведется уголовное преследование на основании принципа универсальности. Начиная с 2008 г.

Ассамблея Африканского союза приняла ряд документов, в которых содержится призыв к ООН и Европейскому Союзу о выработке четких юридических критериев применения принципа и введении моратория на исполнение ордеров на арест в отношении таких лиц, пока все юридические и политические вопросы не будут исчерпывающе обсуждены в рамках этих организаций.

В 2009 г. группа африканских государств обратилась к Генеральному секретарю ООН с просьбой о включении в повестку дня шестьдесят третьей сессии Генеральной Ассамблеи пункта повестки дня об охвате и применении принципа универсальной юрисдикции. В резолюции 63/568 Ассамблея постановила включить новый пункт в повестку дня и рекомендовала, чтобы он рассматривался Шестым комитетом. По итогам доклада, представленного на рассмотрение Ассамблеи на шестьдесят четвертой сессии, Генеральная Ассамблея приняла резолюцию, в которой рекомендовала государствам-членам представить до 30 апреля 2010 г. информацию и замечания, касающиеся охвата и применения принципа универсальной юрисдикции, включая информацию о соответствующих применимых международных договорах, своих национальных правовых нормах и судебной практике, а также постановила включить в предварительную повестку дня шестьдесят пятой сессии пункт, озаглавленный «Охват и применение принципа универсальной юрисдикции».

Проблема практической реализации юрисдикции государств на основе принципа универсальности связана сегодня также во многом с необходимостью противодействия актам пиратства и морского разбоя.

Известно, что историю возникновения самого принципа связывают именно с этим преступлением, однако вспышка пиратской активности в районе Аденского залива в последние годы показала, что отсутствие четкой регламентации применения принципа универсальности в международном и внутригосударственном праве негативно сказывается на эффективности борьбы с этим явлением.

Таким образом, применение принципа универсальности при отправлении государствами уголовной юрисдикции вызывает сегодня много вопросов, для решения которых необходимо закрепление на международно-правовом уровне соответствующих стандартов с целью унификации внутригосударственного законодательства в этой части.

Первые упоминания о юрисдикционном иммунитете государства относятся к XIV в. Теория государственного иммунитета формулируется в известном изречении итальянского юриста Бартолуса: par in parem non habet imperium (лат. равный над равным не имеет власти). Оно означает, что государства равны на уровне взаимодействия верховных политических властей, т.е. суверенитетов, и никакая юрисдикция не может быть осуществлена одним государством над другим на этом уровне.

Под государственным иммунитетом понимают неподсудность одного государства судам другого государства. В основе принципа государственного иммунитета лежит общепризнанный принцип международного права – принцип суверенного равенства государств. Государства обладают равным суверенитетом, и в силу этого ни одно государство не может осуществлять власть над другими равно суверенными государствами, в том числе осуществлять над ними юрисдикцию. Из суверенитета государств вытекает их иммунитет. Ни одно государство не может привлечь к суду другое государство без его согласия, осуществить против него меры по предварительному обеспечению иска и принудительному исполнению судебного решения.

Проблема государственного иммунитета находится на стыке наук публичного международного права и частного международного права.

Рассмотрение принципа иммунитета государств как вытекающего из суверенитета государств, а также признание государственного иммунитета при совершении государством публично-правовых действий, т.е. действий в осуществление государственного суверенитета, говорит о его публично-правовой основе. Случаи изъятия из государственного иммунитета при совершении им частноправовых действий относятся к сфере международного частного права.

Обычная норма международного права о государственном иммунитете развивалась на основе практики муниципальных судов. Законодательство государств, двусторонние и многосторонние договоры, а также международно-правовая доктрина в области государственного иммунитета разрабатывались значительно позже на основе судебной практики. Первый известный случай признания иммунитета государства и его собственности в суде другого государства произошел в 1668 г.

Из-за задолженности испанского короля три его военных корабля были задержаны в иностранной гавани. Суд наложил арест на военные корабли, что затем было признано недопустимым.

Формирование принципа государственного иммунитета в государствах системы общего права. В государствах системы общего права, особенно в Англии и США, принцип государственного иммунитета развивался на основе традиционного иммунитета личности местного суверена.

В Англии доктрина иммунитета суверена основывалась на конституционном обычае, согласно которому против короля не может быть возбуждено дело в его собственных судах. Логическое обоснование доктрины иммунитета суверена содержится в изречении судьи Бретта по делу The Parlement Belge (1880). Данное обоснование иммунитета суверена зиждется на таких принципах, как международная вежливость, независимость, суверенитет и достоинство каждой суверенной власти.

Позднее иммунитеты, предоставляемые суверенам и их имуществу, привели к основополагающим иммунитетам государств и их собственности.

Суды США первыми сформулировали принцип иммунитета государства. Его классическая формулировка была изложена главным судьей Маршаллом в деле The Schooner «Exchange» v. McFaddon and others (1812), который заявил, что суверенная держава обладает исключительной и абсолютной юрисдикцией в рамках своей территории. Все исключения из полной и неограниченной власти нации в рамках ее собственной территории должны происходить с согласия самой нации.

Суверенные государства с равными правами и равной независимостью в целях взаимного блага и обмена добрыми услугами согласились смягчить действие абсолютной и полной юрисдикции в пределах своей территории.

Это абсолютное равенство и абсолютная независимость суверенов и общий интерес, заставляющий их поддерживать отношения друг с другом, а также обмен добрыми услугами привели к возникновению ряда случаев, в которых каждый суверен отказывался от осуществления части этой полной исключительной территориальной юрисдикции.

Формирование принципа государственного иммунитета в странах системы континентального права. В странах системы континентального права норма о государственном иммунитете развивалась иначе, чем в странах системы общего права. Здесь государственный иммунитет был тесно связан с юрисдикционными полномочиями судов. Так, во Франции проводилось различие между действиями, подлежащими юрисдикции административных трибуналов, и актами правительства, не подлежащими рассмотрению судебными или административными властями. Действия иностранных государств рассматривались как действия правительства, а потому не подлежали рассмотрению судебными или административными властями.

Суды в странах системы гражданского права, как и суды в странах системы общего права, основывают иммунитет на суверенитете государства и взаимной независимости государств. Но если в странах системы общего права иммунитет государства вырос из иммунитета личности местного суверена, то в странах системы гражданского права признание иммунитета государства зависело от наличия или отсутствия у суда государства полномочия вести дело против иностранного государства.

Существует тесная связь между иммунитетами местных суверенов, послов, дипломатических агентов и иммунитетами государства и его органов. Иммунитеты первых послужили основой формирования иммунитета государства, явились его историческими предшественниками.

Виды иммунитета государств. Различают несколько видов иммунитета государства: судебный, от предварительного обеспечения иска и от принудительного исполнения решения.

Судебный иммунитет заключается в неподсудности одного государства судам другого государства. Государство может быть привлечено к суду другого государства только с собственного согласия.

Иммунитет от предварительного обеспечения иска означает, что в порядке предварительного обеспечения иска нельзя принимать какие-либо принудительные меры в отношении имущества государства без его согласия.

Иммунитет от исполнения решения означает, что без согласия государства нельзя осуществить принудительное исполнение вынесенного против него решения.

Помимо указанных видов государственного иммунитета различают иммунитет собственности государства.

Основные концепции государственного иммунитета. В современной доктрине международного права сложились две основные концепции государственного иммунитета: концепция функционального (относительного, или ограниченного) иммунитета и концепция абсолютного иммунитета.

Функциональный иммунитет означает иммунитет государства, признаваемый лишь в отношении некоторых его действий. Суть концепции функционального иммунитета состоит в том, что государство обладает иммунитетом только тогда, когда выступает в качестве суверена, т.е. когда совершает действия публично-правового характера (acta jure imperii), а при совершении частноправовых действий (acta jure gestionis) иммунитетом не обладает. Это означает, что государство пользуется иммунитетом лишь при совершении действий в качестве субъекта властвования. При совершении гражданско-правовых действий, внешнеторговых сделок, эксплуатации торгового флота государство и его собственность иммунитетом не обладают. В этом случае к государству может быть предъявлен иск в суде другого государства.

Суть концепции абсолютного иммунитета состоит в том, что государство обладает иммунитетом как в случае совершения действий публично-правового характера (acta jure imperii), так и при совершении действий частноправового характера (acts jure gestionis).

Представляется, что наиболее реалистичной и жизнеспособной является концепция ограниченного иммунитета. Из признания того, что основой иммунитета является суверенитет, следует, что государство пользуется иммунитетом при реализации своего суверенитета, т.е. при совершении действий в осуществление суверенной власти. Они представляют собой публично-правовые действия, или политические акты государства. Частноправовые действия, включающие в себя коммерческие, гражданско-правовые, не являются в подлинном смысле слова суверенными.

Признание иммунитета государства в отношении его частноправовых действий фактически ведет к невозможности привлечь его к ответственности, ставит в привилегированное положение по сравнению с другой стороной в споре, ведет к неравноправию субъектов в частноправовых отношениях, что порождает недоверие и нежелание осуществлять экономические, торговые, научно-технические связи с государствами, придерживающимися концепции абсолютного иммунитета, и в конечном счете тормозит развитие межгосударственных отношений. Поэтому в научной литературе можно встретить характеристику концепции абсолютного иммунитета как «правовой окаменелости».

Внутригосударственное регулирование иммунитета государства.

Некоторые государства приняли специальное законодательство о государственном иммунитете. Первый пример такого законодательства – Закон США об иммунитетах суверенов 1976 г. Позднее были приняты Закон Англии об иммунитете государств 1978 г., Закон Сингапура о государственном иммунитете 1979 г., Закон ЮАР об иммунитетах иностранного суверена 1981 г., Ордонанс Пакистана о государственном иммунитете 1981 г., Закон Канады о государственном иммунитете 1982 г., Закон Австралии об иммунитетах иностранного суверена 1985 г.

Большинство государств не имеют специальных законов о государственном иммунитете, положения об иммунитете содержатся в более общих по содержанию законах. Так, в российском законодательстве имеется лишь несколько норм о государственном иммунитете. Это ст. 251 Арбитражного процессуального кодекса РФ, ст. 401 Гражданского процессуального кодекса РФ, ст. 2З Федерального закона от 30 декабря 1995 г. № 225-ФЗ «О соглашениях о разделе продукции».

Указанные нормы российского законодательства свидетельствуют о том, что в настоящее время российское право придерживается концепции абсолютного иммунитета иностранного государства. В 2005 г. был разработан проект федерального закона «О юрисдикционном иммунитете иностранного государства и его собственности».

Международно-правовое регулирование государственного иммунитета. В ряде случаев иммунитет государства регулируется двусторонними договорами. Чаще всего они содержат изъятия из принципа иммунитета. Двусторонняя форма регулирования правоотношений государственного иммунитета свойственна в основном государствам, придерживающимся концепции абсолютного иммунитета. Утверждая абсолютный характер государственного иммунитета в теории, эти государства вынуждены в целях интеграции в мировые экономические отношения допускать изъятия из принципа абсолютного иммунитета в специальных договорах. Такая договорная практика имеется у Российской Федерации.

Существует несколько многосторонних конвенций, регулирующих некоторые аспекты государственного иммунитета: Брюссельская конвенция для унификации некоторых правил относительно иммунитета государственных судов 1926 г. и Дополнительный протокол к ней 1934 г., Венская конвенция о дипломатических сношениях 1961 г., Венская конвенция о консульских сношениях 1963 г., Конвенция о специальных миссиях 1969 г., Венская конвенция о представительстве государств в их отношениях с международными организациями универсального характера 1975 г., Конвенция о международной ответственности за ущерб, причиненный космическими объектами, 1972 г.

Региональная конвенция, специально посвященная иммунитету государства, – Европейская конвенция о государственном иммунитете 1972 г.

Конвенция ООН о юрисдикционных иммунитетах государств и их собственности 2004 г. Комиссия международного права ООН включила вопрос о юрисдикционных иммунитетах государств и их собственности в повестку дня еще на своей 1-й сессии. В 1978 г. была учреждена

Рабочая группа, которая к 1991 г. подготовила проект статей «О юрисдикционных иммунитетах государств и их собственности», состоящий из 22 статей.

На своей 43-й сессии в 1991 г. КМП ООН предложила созвать международную конференцию с целью принятия конвенции о юрисдикционных иммунитетах государств и их собственности. Позднее проект статей уточнялся несколькими рабочими группами, специально созданными для его доработки.

В течение многих лет в рамках дискуссий в Комиссии международного права и в Шестом комитете ООН государства не могли прийти к консенсусу относительно текста международной конвенции об иммунитете государства. Это объяснялось прежде всего разногласиями между приверженцами ограничительного подхода к иммунитету государства и приверженцами абсолютного иммунитета государства (бывший СССР, Китай и др.). Государства, уже принявшие собственное законодательство в сфере государственного иммунитета, стремились, чтобы их законодательство существенно не противоречило новой конвенции, с тем чтобы позднее его не пришлось приводить в соответствие с международными стандартами.

Итогом 27 лет работы Комиссии международного права, Шестого комитета ООН и Комитета ad hoc явилось принятие Конвенции о юрисдикционных иммунитетах государств и их собственности.

В 2003 г. Комитет ad hoc возобновил работу согласно резолюции Генеральной Ассамблеи 58/74, с тем чтобы «сформулировать преамбулу и заключительные положения с целью завершения работы над конвенцией». Комитет достиг согласия относительно окончательного варианта Проекта статей о юрисдикционных иммунитетах государств и их собственности 1991 г. Этот текст вместе с приложениями был принят Генеральной Ассамблеей ООН 2 декабря 2004 г.

Конвенция о юрисдикционных иммунитетах государств и их собственности состоит из шести частей и 33 статей.

Часть I «Введение» (ст. 1–4) дает определения терминов, используемых в тексте Конвенции, таких как «государство», «коммерческие сделки», «суд», а также указывает те привилегии и иммунитеты, которые не затрагиваются настоящей Конвенцией, а именно: привилегии и иммунитеты дипломатических миссий, консульских учреждений, специальных миссий, привилегии и иммунитеты глав государств ratione personae (лат. ввиду обстоятельств, относящихся к лицу, о котором идет речь).

Часть II «Основные принципы» (ст. 5–9) содержит общее правило об иммунитете государства и его собственности и определяет случаи, в которых государство рассматривается как давшее согласие на отказ от иммунитета.

Часть III (ст. 10–17) содержит перечень случаев, в которых государство иммунитетом не пользуется. Это коммерческие сделки, трудовые соглашения, ущерб здоровью или имуществу, право собственности, интеллектуальная и промышленная собственность, государственные суды и др. Конвенция охватывает гражданское судопроизводство против одного государства в судах другого государства, но не касается уголовного судопроизводства.

Часть IV «Государственный иммунитет от мер принуждения в связи с рассмотрением дела в суде» (ст. 18–21) предусматривает государственный иммунитет от досудебных и послесудебных мер принуждения, а также определяет перечень категорий собственности государства, которая считается государственной некоммерческой собственностью и имеет соответствующее целевое использование (собственность, используемая дипломатическими представительствами государства, его консульскими учреждениями, специальными миссиями, миссиями при международных организациях и международных конференциях; собственность военного характера; собственность центрального банка государства; собственность, составляющая часть культурного наследия государства, часть его архивов; собственность, составляющая часть выставок, не предназначенная для продажи).

Части V и VI представляют собой заключительные положения Конвенции.

Конвенция о юрисдикционных иммунитетах государств и их собственности еще не вступила в силу, поскольку должна быть ратифицирована хотя бы 30 государствами. На сегодняшний день ее подписали 28 государств, ратифицировали 11 государств. Россия подписала Конвенцию 1 декабря 2006 г. и явилась 24-м государством, подписавшим Конвенцию.

Выводы:

1. Источниками права государственного иммунитета являются: внутригосударственные (судебная практика, деятельность правительственных органов и внутреннее законодательство государств) и международные двусторонние договоры государств и многосторонние конвенции.

2. Внутреннее законодательство государств в области государственного иммунитета представлено специальными законами о государственном иммунитете и нормативно-правовыми актами, затрагивающими некоторые аспекты государственного иммунитета.

В большинстве государств принцип иммунитета не имеет надлежащей правовой основы, а существующие нормы о государственном иммунитете являются разрозненными, зачастую противоречащими друг другу.

Лишь некоторые государства приняли специальное законодательство о государственном иммунитете (США, Англия, Канада, Австралия, Южная Африка, Сингапур, Пакистан).

3. Некоторые аспекты государственного иммунитета регулируются двусторонними международными договорами.

4. Среди многосторонних международных конвенций о государственном иммунитете наибольшего внимания заслуживает Конвенция ООН о юрисдикционных иммунитетах государств и их собственности 2004 г.

5. Доктрина современного международного права отражает существующие на практике различные подходы к масштабу государственного иммунитета – концепцию абсолютного иммунитета и концепцию ограниченного иммунитета. Концепция абсолютного иммунитета признает иммунитет в отношении как публично-правовых, так и частноправовых действий государства, а концепция ограниченного иммунитета признает иммунитет только в отношении публично-правовых действий государства. Анализ внутригосударственной и международной практики в области государственного иммунитета свидетельствует о переходе большинства государств на позицию ограниченного иммунитета.