Международный уголовный процесс

Взаимодействие международного и национального нормотворчества и правоприменения в сфере уголовного судопроизводства

Взаимодействие международного и национального нормотворчества и правоприменения в сфере уголовного судопроизводства обычно проявляется: первое - во влиянии международного уголовного нормотворчества на процесс усовершенствования национальных норм; второе - в универсальной юрисдикции национальных судов на основе внутренних уголовных норм; третье - в применимости самоисполнимых норм международных договоров в национальную правоприменительную практику.

Влияние международного уголовного нормотворчества на процесс усовершенствования национальных норм Процесс создания уголовных норм состоит из отдельных нормотворческих актов, совершающихся государством в различное время и в различных ситуациях.

Для многих западных юристов таких как Г.Фитцмауритц и Т.Гиль, занимающихся проблемой нормотворчества, это своеобразия служит основанием для утверждения сложности выведения соглашения из не скоординированных и разрозненных актов государств, либо об одностороннем характере актов государств, ведущих к созданию нормы.

С этой точки зрения образование международной уголовной нормы, как утверждает немецкий ученый Фердрос, - результат согласия, а не соглашения.

Однако, эти авторы не учитывают межгосударственную практику, конституирующую нормотворческий обычай и являющуюся результатом взаимного влияния правовых притязаний, выдвигаемых определенными государствами, и активной или пассивной реакции других государств на эти притязания.

В силу сложности международно-правового понимания, в частности, серьезных нарушений законов и обычаев войны задача национального уголовного права заключается в том, чтобы изучить особенности международного нормотворческого процесса с целью раскрытия содержания тех нормативных требований, которые предъявляются к нему современным международным правом.

Группу международных норм о тяжких военных преступлениях, содержащих нормативные требования, предъявляемые к обычному нормотворческому процессу, можно условно назвать "правом обычаев".

Раскрытие содержания этих норм, имеющих различное происхождение (общеуголовные принципы права, нормы обычного или договорного происхождения), представляет определенные трудности.

Согласно мнению известного австрийского юриста-международника Георга Йеллинека, для международных уголовных норм о нарушениях законов и обычаев войны нередко характерна амбивалентность в отношении не только материальных норм, но и норм, которые регулируют их создание.

Несмотря на реальность подхода австрийского ученого, доктрина международного уголовного права позволяет более или менее определенно говорит о содержании нормативных требований, которые предъявляются нашему государству в процессе участия в международном договоре.

Выполнением договорных требований наше государство обязывается соблюдать конвенциональные положения, запрещающие нарушений законов и обычаев войны.

Думается, что международные уголовные нормы есть продукт только практики государств.

В этом смысле договорные нормы имеют конститутивный элемент.

Это означает, что уголовные нормы находят практическое применение на международном уровне только тогда, если они закреплены в виде специальной конвенциональной нормы.

Значит, международная уголовная норма возникает только из "квалифицированной" международной договорной практики.

Участие Республики Узбекистан в данной практике предполагает признание ею конвенциональных норм в качестве национальной уголовной нормы.

Пассивное внутригосударственное законотворчество является результатом неспособности внутреннего законодательства выразить позицию государства в области упреждения нарушений законов и обычаев войны.

Роль национального законодательства не надо сводить только лишь к оформлению уголовно-правовых отношений внутри государства.

Для постоянства процесса национального уголовного нормотворчества необходима единообразная последующая практика государства в рамках договора и признание действия конвенциональных норм во внутреннем законодательстве.

Для того, чтобы международная норма перешла в национальное законодательство необходимо ее активное применение в практике.

Отсутствие официальной реакции Республики Узбекистан к договорной практике не дает основание делать поспешные выводы о признание данной нормы.

Иными словами, в описанном процессе молчаливое согласие в форме acquiescence вряд ли имеет какое-либо значение.

Практика показывает, что нормы уголовного законодательства Республики Узбекистан о преступлениях против мира и безопасности человечества выражают ее позицию в области международного уголовного права. Таким образом она участвует в межгосударственном уголовноправовом сотрудничестве.

Уголовный кодекс не только предназначен для внутригосударственной сферы отношений, но и выступает инструментом участия страны в международном нормотворческом процессе.

Как справедливо утверждает Теодор Мерон, определенное деяние может считаться в уголовном законе нарушением права войны несмотря на то, что в международном договоре отсутствует положение об уголовной наказуемости этого преступного акта. 6 В международной практике встречаются не мало случаев, когда внутренняя уголовная норма стала причиной возникновения обычной международной уголовной нормы, даже хотя выработка данной международной нормы не претерпевала международную договорную практику.

По вопросу о значении решений внутренних судов существующая практика не обладает, к сожалению, достаточной определенностью. 7 Оценка практики внутренних судов как правосоздающего фактора в международной уголовной норме базируется на утверждении, что национальные суды своими решениями за особо опасные военные преступления подтверждают юридическую обязательность международных норм для национального уголовного права. Такая конструкция не может быть признана без оговорок по следующим соображениям.

Национальный суд, вынося решение за нарушение права вооруженных конфликтов, может применить нормы либо внутреннего, либо международного уголовного права.

И в том, и в другом случае суд применяет норму, которая уже создана до его применения.

В случае применения судом национального уголовного права решение само по себе не может считаться способствующим возникновению межгосударственной практики так как отношение Республики Узбекистан к проблеме, являющейся предметом рассмотрения в суде, уже выражено в УК и решение суда служит лишь подтверждением этой позиции.

Решение суда не может быть независимым от законодательства, первоначальным притязанием государства в международно-правовых отношениях, так как это притязание уже выдвинуто им в его законодательстве.

В лучшем случае решение суда может играть вспомогательную роль в истолковании первоначальной позиции государства.

Поэтому, справедливо замечает американский ученый Опенгейм, решения национального суда не создают какие-либо международные обязательства для государства, а являются важным свидетельством соблюдения государственными органами обычая и общих принципов права.

Во второй ситуации, когда суд применяет норму международного уголовного права, 9 он может применить эту норму, только если последняя является юридически обязательной для Республики Узбекистан.

Международная уголовная норма становится обязательной для государства из актов других его органов, а решение суда в крайнем случае может лишь подтвердить ранее данное согласие.

Что касается компетенции суда, то он не может применять те нормы о нарушениях законов и обычаев войны, которые еще не признаны национальным уголовным законодательством.

В случае ultra vires (превышение полномочий, приписанных законом), подчеркивают Ратнер и Слоутер, суд должен лишаться всяких прав рассмотреть дела о тяжких военных преступлениях.

Таким образом, в принципе внутреннее судебное решение само по себе не может играть независимую роль в создании международной уголовноправовой практики.

К тому же, оно не является выражением первоначального притязания нашего государства в области упреждения нарушений законов и обычаев войны.

Универсальная юрисдикция национальных судов на основе внутренних уголовных норм Женевские конвенции 1949г. предусматривают принцип aut dedere aut punire, согласно которому Республика Узбекистан берет на себя обязательство наказать преступников или выдать их запрашиваемой стороне.

Данный принцип предоставляет широкое пространство для применения в уголовном законодательстве принципа универсальной юрисдикции касательно нарушений законов и обычаев войны.

Нарушения законов и обычаев войны являются одним из немногих международных преступлений, в отношении которых действует принцип универсальной юрисдикции.

Применение универсальной юрисдикции обеспечивает взаимодействие международного и национального уголовного права.

В статье 129 (3) III Женевской конвенции 1949 г. предусмотрена, что каждая страна-участница договора обязуется предпринять все необходимые меры с тем, чтобы предотвратить любые нарушения данной Конвенции.

Нарушение положений конвенции не допускается вне зависимости от того, приводит ли нарушение к тяжкому военному преступлению или обычному уголовно наказуемому деянию.

В комментариях к III Женевской конвенции 1949 года говорится: "Страны участницы договора должны предусматривать в своих законодательствах общее положение о наказуемости других нарушений [чем тяжкие военные преступления]".

Отсутствие в названии нормы статьи 152 УК Республики Узбекистан слов "серьезные" или "грубые" обеспечивает уголовную наказуемость любого нарушения законов и обычаев войны независимо от степени тяжести.

Такая конструкция названия нормы позволяет применять универсальную юрисдикцию не только в случае совершения тяжкого военного преступления, но и для любого нарушения законов и обычаев войны.

Тем самым уголовное законодательство удовлетворяет большинство нормативных требований рассматриваемых международных договоров.

В свете применимости универсальной юрисдикции следует объяснить несколько спорных моментов.

Существует традиционная точка зрения, что универсальная юрисдикция национального уголовного законодательства касается только преступлений совершаемых во время международных вооруженных конфликтов.

Немеждународные вооруженные конфликты в основном рассматриваются как внутреннее дело государства.

Это приводит к мысли, что тяжкие военные преступления, совершаемые во время внутреннего вооруженного конфликта, не относятся к преступлениям международного характера, и потому на них не распространяется принцип универсальной юрисдикции.

Однако современные ученые и эксперты начинают отходить от такого подхода.

В частности, Ховард и Мерон допускают применимость универсальной юрисдикции и в отношении таких грубых нарушений законов и обычаев войны, которые были совершены в период немеждународного вооруженного конфликта.

Согласно их точки зрения универсальная юрисдикция, придаваемая национальному уголовному законодательству, должна остаться применяемой, даже хотя во внутреннем законодательстве не определены вопросы наказуемости преступника в данном государстве или экстрадиции.

Было бы правильным толковать принцип универсальной юрисдикции в отношении нарушений законов и обычаев войны исходя из современных тенденций развития международного уголовного права.

Дело в том, что традиционный подход к универсальной юрисдикции значительно сужает спектр применимости универсальной юрисдикции, ограничиваясь лишь преступлениями, совершаемыми во время международного вооруженного конфликта.

Следовательно, намного сокращается пространство взаимодействия международного и национального уголовного права.

Как показывает опыт локальных вооруженных конфликтов 1999 и 2001 гг. в Ферганской долине, нарушения законов и обычаев войны даже в подобном масштабе вооруженных конфликтов могут быть отнесены к числу международных преступлений.

Это подразумевает допустимость применения универсальной юрисдикции за преступления, совершенные в немеждународных конфликтах.

Иначе против граждан иностранных государств, участвовавших в таких конфликтах и тем самым нарушивших законы и обычаи войны, не возможно возбудить уголовное преследование.

Такая позиция вполне соответствует нормам ряда международных договоров.

К примеру, в Женевских конвенциях 1949 года отмечено, что государства, не имеющие законодательство, которое предусматривает уголовную наказуемость военных преступлений независимо от степени их тяжести, не в силе гарантировать неуклонное соблюдение договорных обязательств.

Отсюда следует, тогда как законы и обычаи войны являются универсальными, их нарушение должно быть наказано также на основе универсальной юрисдикции, придаваемое нашему уголовному закон одательству.

В подтверждение вышесказанного довода, представляется целесообразным обратиться к зарубежной законодательной практике.

В Британском Отчете по запросу о военных преступлениях подчеркивается: "Общепризнанным в международном праве является то, что находящиеся в военном состоянии и нейтральные государства имеют право осуществлять юрисдикцию в отношении военных преступлений, поскольку эти преступления имеют международный характер [ex jure gentium]."

Вместе с тем, Закон Великобритании о военных преступлениях 1991 года предусматривает проведение уголовного расследования касательно любого лица, проживающего в Соединенном Королевстве и подозреваемого в совершении военного преступления.

К тому же, Британский парламент рассматривает военные преступления как достаточно серьезные преступные акты, в отношении которых Британские суды могут устанавливать свою юрисдикцию независимо от того, кем и где было совершено данное преступление.

Особый интерес вызывает канадское уголовное законодательство, согласно которому универсальная юрисдикция национальных судов распространяется на всех, которые совершили нарушения законов и обычаев войны.

В качестве источников такой юрисдикции рассматриваются международные договоры Канады, международные обычные нормы и общеуголовные нормы.

Установление универсальной юрисдикции открыто признано и в Австрийском военном справочнике, где говорится: "Если солдат нарушает законы войны, хотя он признает противозаконность своего деяния, его собственная страна, государство, находящееся в состоянии войны с его страной, а также нейтральное государство могут наказать его за эти действия." Принципу универсальной юрисдикции было придано особое значение в Швейцарском военном уголовном кодексе.

Статья 109 данного Кодекса предусматривает уголовную наказуемость нарушений законов и обычаев войны, закрепленных в Женевских конвенциях 1949 года и Дополнительных протоколах 1977года к ним.

Подпункт 9 ст. 2 распространяет спектр действия рассматриваемого Кодекса и на иностранных граждан, не зависимо от того, имелась ли взаимосвязь между Швейцарией и преступником или жертвой, и даже если преступление было совершено вовсе в другой стране.

При всем этом швейцарское уголовное законодательство остается применимым в отношении любого международного преступника.

Подпункт 1 статьи 108 признает состояние международного вооруженного конфликта первичным условием виновной ответственности лица под международным публичным правом.

Более того, в Швейцарском уголовном законе нормы международного уголовного права применяются и в отношении тяжких военных преступлений, совершенных в период немеждународного вооруженного конфликта.

Сходство швейцарского уголовного законодательства с уголовным законодательством Республики Узбекистан заключается в том, что они оба не устанавливают отдельную уголовную ответственность за военные преступления в зависимости от того, когда они были совершены - в период международного или немеждународного вооруженного конфликта.

Это предполагает действие уголовных норм о международных вооруженных конфликтах и для конфликтов немеждународного характера.

Однако в практике государств бытует также иная позиция, согласно которой в юрисдикционные полномочия суда относительно тяжких военных преступлений подпадают не каждое судебное дело.

Сила универсальной юрисдикции придается национальному уголовному законодательству только в отношении тех тяжких военных преступлений, которые были частью плана или политики, нацеленной на нарушения законов и обычаев войны в крупных масштабах.

Вопрос действия уголовных норм о международных вооруженных конфликтах для немеждународных конфликтов был камнем преткновения во многих судебных делах.

В частности, такой вопрос возник в уголовном расследовании по делу Keraterm.

Суд рассматривал вопрос, если вооруженный конфликт в Боснии и Герцеговине являлся конфликтом немеждународного характера тогда, насколько можно применять в отношении военных преступников нормы, действующие для международного вооруженного конфликта.

Факты указывали на то, что преступники были гражданами Югославской Республики.

Находясь на территории Боснии и Герцеговины, они совершали многочисленные преступления, в нарушении международно-правовых норм о вооруженных конфликтах.

Суд приняло решение, что югославы совершили преступления на территории Боснии и Герцеговины в качестве иностранцев, поэтому вооруженный конфликт был признан конфликтом международного характера. 17 Следовательно, в отношении виновников применялись международные уголовные нормы, что стало доказательством универсальной применимости международных уголовных норм о нарушениях законов и обычаев войны.

В заключении следует сказать, что в деле взаимодействия международного и национального уголовного права признание обширного действия принципа универсальной юрисдикции играет определяющую роль.

Применимость самоисполнимых норм международных договоров в национальной правоприменительной практике Большинство законов Республики Узбекистан включают статью о приоритете положений международных договоров в случае коллизии с положениями законов.

Важнейшей новеллой стала статья 27 Закона Республик Узбекистан "О международных договорах Республики Узбекистан" от 22 декабря 1995года, которая развила многие положения Конституции относительно международного права и согласно которой "международные договоры Республики Узбекистан подлежат неукоснительному и обязательному соблюдению Республикой Узбекистан в соответствии с нормами международного права".

Общепризнанные принципы международного уголовного права и нормы международных договоров Республики, вступивших в силу, являются частью действующего на территории Республики Узбекистан права.

Однако методы их исполнения, являющиеся как бы формой взаимодействия международного и национального уголовного права, остаются не совсем четко установленными в национальном законодательстве и договорной практике страны.

Как свидетельствует законодательная практика многих государств, система национального законодательства сама определяет, каким образом реализовать международный договор на внутригосударственном уровне.

Было бы ошибочным полагать, что в нашей законодательной практике отсутствуют условия исполнения международных уголовных норм.

Одним из таких условий является то, что выполнение договорных норм невозможно без принятия соответствующей внутренней уголовной нормы или модификации уже имеющейся.

Между тем, включение в национальное уголовное законодательство полного режима пересечения серьезных нарушений Женевских конвенций 1949г. и Дополнительных протоколов 1977г. предусматривается конвенциональными положениями.

В соответствии с п.1 ст.49/50/129/146 Женевских конвенций Республика Узбекистан обязуется "ввести в действие законодательство, необходимой для обеспечения эффективных уголовных наказаний для лиц, совершивших или приказавших совершить те или иные серьезные нарушения".

Данные конвенциональные нормы предполагают не самоисполнимость рассматриваемых договоров.

Другими словами реализация соответствующих договоров обусловлена необходимостью наличия в национальном законодательстве определенных уголовных норм.

Подобная позиция противоречит подходу МККК, который рассматривает большинство положений упомянутых договоров нормами прямого действия, т.е. самоисполнимыми нормами.

Среди ученых бытует также аналогичный позиции МККК научный подход.

К примеру, белорусский ученый А. Барбук говорит, что необходимость принятия дополнительного нормативного акта для эффективного применения международно-правового положения не должна препятствовать непосредственному применению международноправового положения и использованию существующих средств правовой защиты, которые могут быть непосредственно использованы при защите прав и законных интересов жертв 19 [в нашем случае, военных преступлений], чтобы смягчить негативные последствия, возникшие в результате несвоевременного принятия национальной уголовной нормы.

Из вышесказанных подходов исходит: международная норма может быть подвергнута процедуре приема во внутреннее право, что не означает отсутствия прямого действия.

Но следует сказать, что уголовные нормы данных международных актов не являются самоисполнимыми.

Дело в том, что национальное уголовное судопроизводство призвано руководствоваться только теми нормами, верховенство которых установлено в нашем уголовном закнодательстве.

Далее международное преступление в виде нарушений законов и обычаев войны понимается таким образом, каким оно установлено в УК РУз.

Только криминализация нарушений положений указанных договоров о праве войны в уголовном законе делает соответствующие виды отклоняющегося поведения преступными.

Это предполагает, международная преступность в рамках действующего национального законодательства становится относительно определенным и правовым явлением.

Как утверждает В. Лунеев, при отступлении от принципа законности преступность утрачивает этот основополагающий признак. 20 Еще одна проблема связана с неподготовленностью работников правоохранительных органов и судей Республики Узбекистан к непосредственному применению положений международных договоров.

Это обусловлено их плохой информированностью о наличии и содержании конвенций, недостаточной профессиональной подготовкой, психологической неподготовленностью к применению положений конвенций в повседневной практической деятельности.

Отсюда следует, что если международная уголовная норма не воплощена во внутреннем законодательстве, тогда национальный судья может отказаться применять такое международно-правовое положение, оперируя свое решение лишь тем, что данная норма "недостаточно определенная для внутригосударственного применения", хотя не отрицая, что она достаточно определенная для международного применения.

Следовательно, он прибегает в данной ситуации к логическому софизму, за которым скрывается нежелание либо невозможность применять данное положение по совершенно иным причинам.

Настоящие причины тому могут лежать в сфере национальной политики, в слабой международно-правовой подготовке судьи, но чаще всего в неподготовленности национальной правовой системы для непосредственного применения и защиты данной нормы.

Вышеизложенной позиции придерживается также ряд западных ученых.

К примеру, по мнению английского профессора А. Блекманна, договор может рассматриваться как недостаточно определенный не только из-за своего содержания, но также из-за того, что договор либо вводящий его в непосредственное действие закон неадекватно определяет процедуры и полномочия национальных органов власти и судов. 21 Прежде чем договор будет рассматриваться на определенность в этом смысле, аргументирует английский ученый, он должен хорошо согласовываться с системой в рамках национального правопорядка, которая должна дополнить договор общими правилами, регулирующими деятельность органов власти, процедурами и санкциями.

Так, по мнению ученого, является ли содержание договора достаточно определенным, становится ясно только после его сопоставления с положениями национального права.

Пока договор согласуется с национальным правом, он может быть введен в национальную правовую систему без больших сложностей.

Где, однако же, договор значительно расходится с национальным правом и содержит "революционные" положения, зачастую будет требоваться дополнительное имплементационное законодательство, которое необходимо для того, чтобы претворить договор в жизнь.

Презумпция внутренней применимости уголовных норм международного договора Республики Узбекистан целесообразна, так как вряд ли разумное лицо в подтверждение своих требований будет ссылаться на не относящуюся к делу и неприменимую норму.

Отсутствие у потерпевшего права непосредственно ссылаться на нарушенную норму международного права в каждом конкретном случае должно доказываться тем, что причиненный ущерб не находится в прямой причинно-следственной связи с нарушением рассматриваемой нормы.

К тому же, должна быть доказана невиновность обвиняемого лица на основе принципа военной необходимости, коль скоро потерпевший не имел законного основания ожидать иного поведения со стороны обвиняемого лица.

Рассматривая вопрос о защите несамоисполнимых прав, следует также упомянуть о возможности обжалования противоконституционного упущения (бездействия) законодателя в Португалии (ст. 283 Конституции Португалии) и ФРГ. 23 Однако, отечественные ученые, такие как Б. Миренский, утверждают, что отразить во внутреннем законодательстве всех норм о нарушениях законов и обычаев войны не возможно.

Далее, он аргументирует свою точку зрения тем, что воплотить все международные конвенции в УК вообще невозможно и никакое государство в мире еще не сумела достичь этого.

К тому же, по его мнению, "в случае войны будет действовать чрезвычайное законодательство, в котором обязательно будут новеллы, связанные с нарушениями законов и обычаев войны со строгими санкциями".

Следовательно, в национальном законодательстве и судопроизводстве всегда существует некое правовое поле для самоисполнимости договоров, а несамоисполнимость уголовных норм международных договоров не является абсолютной правовой концепцией для национального уголовного законодательства Республики Узбекистан.

Несамоисполнимость международных уголовных норм во внутренней правовой системе Республики Узбекистан предполагает самостоятельность национального и международного уголовного права.

В этом смысле белорусский ученый А. Зыбайло пишет: "Если ставится вопрос о соотношении международного и национального права, то это имманентно означает признание их самостоятельности.

Где нет самостоятельности объектов, там нет и отношений между ними, а есть лишь состояние синкретизма, слитности, нерасчлененности".

Что касается возможной самоисполнимости международных уголовных норм в отечественной судебной практике, то она может быть приостановлена в силу действия правила "последнего во времени".

Согласно данному правилу, суды наделяются правом руководствоваться национальной уголовной нормой, которая не совместима с договорной нормой, если последняя действовала до принятия внутренней нормы, которая стала противоречить ей.

Для действия такого правила, договорная норма не должна быть общепризнанной международной уголовной нормой.

Для внесения ясности, целесообразно привести примеры из практики зарубежных стран.

Например, в США с тем, чтобы облегчить возможную коллизию договорных и национальных норм в Конституции страны была принята "принцип верховенства" международных договоров.

Согласно данной конституционной норме договор применяется американскими судами без издания соответствующего законодательного акта США.

Несмотря на "принцип верховенства", существуют четыре довода о важности издания законодательного акта, предусматривающего национальной имплементации договора.

Во-первых, издание национального законодательства необходимо, если стороны договора предусмотрели отдельным положением издания имплементационного акта национального законодательства.

Во-вторых, законодательная инициатива представляется необходимой, если положения договора наделены юридическим статусом конституциональной значимости.

В-третьих, выработка законодательства требуется, если конституция страны обуславливает реализацию договора посредством внутригосударственного законодательства.

И наконец, национальное законодательство является необходимым при условии, что не существует какой-либо закон, предоставляющего индивиду право прямого обращения к международному договору.

Международные договора, например, в Великобритании заключаются королевой.

Далее, парламент разрабатывает соответствующее законодательство, без чего международный акт не может иметь юридическую силу в стране.

Из этого видно, что любое международное соглашение в отношении Великобритании является не самоисполнимым.

Но английское законодательство не исключает действия в определенных случаях правила "последнего во времени".

Так, в ст. 98 Конституции Японии предусматривается, что все договоры, которые заключены или будут заключены, являются высшими законами страны, и национальные суды обязываются к их исполнению, даже если в конституциях и внутренних законах встречаются противоречивые положения.

Аналогичные положения имеются и в конституциях Аргентины (ст. 31), Болгарии (ст. 5), Египта (ст. 151), Киргизии (ст. 12), Литвы (ст. 138), Нидерландов (ст. 93), Румынии (ст. 10), Швейцарии (ст. 113), Венесуэлы (ст. 128), Югославии (ст. 124)3.

Следует отметить, что в конституциях государств предусматриваются различные варианты определения статуса международного договора.

В конституциях может закрепляться положение о том, что международные договоры или соглашения, должным образом ратифицированные, имеют силу, превышающую силу закона, с момента опубликования, при условии применения каждого соглашения или договора другой стороной.

Подобные положения содержатся в конституциях Франции (ст. 55), Мали (ст. 116), Того (ст. 23), Туниса (ст. 23), Буркина-Фасо (ст.151), Гвинеи (ст. 79).

Однако конституционное обеспечение высшей юридической силы международного договора вряд ли сможет упреждать коллизию между национальными и международными уголовными нормами, у которых субъект и объект преступления совпадают, но субъективные и объективные стороны выражаются в разных формах.

Так, по уголовному праву Республики Узбекистан недопустимо так называемое объективное вменение, т.е. ответственность за причиненный вред при отсутствии вины.

Вредные последствия, вне зависимости от тяжести нарушения законов войны, могут обусловить уголовное преследование по национальному уголовному закону только в том случае, когда лицо причинило их умышленно или по неосторожности.

Но в международном уголовном праве дела обстоят иначе.

К примеру, лицо, нарушившее законы войны, может привлекаться к уголовной ответственности вне зависимости от того имел ли он преступный умысел при совершении противозаконного акта или нет.

При этом осознание субъектом преступления фактических обстоятельств, которые свидетельствовали о защищаемом статусе объекта преступления, служит достаточным основанием для индивидуальной уголовной ответственности.

Субъект преступления несет такую ответственность даже при его простом участии в совершении военного преступления.

Эта последняя позиция касается рядовых солдат, которые отстаивают свою невиновность в силу того, что они выполняли лишь приказ командира или были вынужденными совершить противозаконные акты из-за военной необходимости.

Значит, международное уголовное право допускает вменение даже при отсутствии доказательства наличия субъективной стороны преступления.

Ярким примером данной устоявшей концепции вменяемости по международному уголовному праву следует считать пункт 2а статьи 8 Статута МУС.

Согласно данному пункту рассматриваемой статьи Статута МУС для доказательства военных преступлений в виде пыток, биологических экспериментов, незаконного, бессмысленного и крупномасштабного уничтожения и присвоения имущества, не вызванных военной необходимостью, не обязательно, чтобы элементы субъективной стороны преступления содержали преступный умысел.

Однако важность доказательства прямого или косвенного преступного умысла дает возможность правильного применения судами международных уголовных норм.

Дело в том, что установление конкретного содержания интеллектуального и волевого моментов вины является непременным условием правильной квалификации совершенного деяния.

Поэтому для правильной юридической квалификации нарушений законов и обычаев войны важно установить содержание сознания и предвидения лица, совершившего преступление.

Такое логико-теоретическое построение размышлений о субъективной стороне преступления противоречит вышеописанной концепции международного уголовного права.

Но оно кажется правильным, поскольку квалификация преступления и индивидуализация наказания зависят от наличия или отсутствия у преступника преступного умысла.

В связи с этим национальное уголовное право имеет некоторое преимущество над международным.

В свете вышесказанного, доктринальные разногласия между национальным и международным уголовным правом теряют свое значение, когда речь идет о применении международных уголовных норм о нарушениях законов и обычаев войны в практике национальных судов.

Сложность данной проблемы заключается в том, что возможность применения зависит от целевой направленности и содержательной пригодности международного договора для использования национальными правоприменительными органами.

Следует отметить, что большинство соглашений, регулирующее вооруженные конфликты, не пригодны к непосредственному применению в национально-правовой сфере (иными словами, не могут быть самоисполнимыми).

Точнее, международным нормам о нарушениях законов и обычаев войны в абсолютном большинстве свойственна обобщенность формулировок, позволяющая использовать их лишь в сфере межгосударственного сотрудничества.

Поэтому суд не всегда может обратиться к международной норме в конкретной ситуации: содержательная непригодность которой делает положения договора фактически неприменимыми.

Вышеприведенный анализ свидетельствует о растяжимости понятия "самоисполнимость договора".

Это затрудняет взаимодействие международного и национального уголовного права.

Учитывая такую сложность взаимодействия рассматриваемых уровней права, данная проблематика решается в правовой системе некоторых государств на конституционном уровне.

В Конституции Германии самоисполнимыми являются общие нормы международного права, имеющие "преимущество перед законом и непосредственно порождающие права и обязанности для жителей территории" (ст. 25).

Конституция Нидерландов определяет самоисполнимые нормы как положения договоров и резолюций международных организаций, которые могут быть обязательными для любых лиц в силу их содержания (ст. 93).

В законе "О международных договорах Российской Федерации" 1995 г. под самоисполнимыми нормами понимаются "положения официально опубликованных международных договоров Российской Федерации, не требующие издания внутригосударственных актов для применения и действующие непосредственно (ст. 5).

В конституциях Киргизии (ст. 12) и Словении (ст. 8) дается абстрактная трактовка самоисполнимых норм, к которым относятся положения ратифицированных и опубликованных международных договоров, имеющих прямое действие.

Самоисполнимость уголовных норм международных договоров не нашло еще в нашей правовой системе своей юридической основы.

Хотя международный договор, в котором участвует Республика Узбекистан, является ее нормативно-правовым актом, он не включен в виды законодательных актов нашей страны.

Следовательно, он не был указан в перечне статьи 5 Закона Республики Узбекистан "О нормативно-правовых актах" от 14 декабря 2000г. 28 В этой связи уместно заметить, что после ратификации Олий Мажлисом Республики Узбекистан международный договор становится актом национального законодательства т.е. образует часть законодательства республики.

Здесь существует еще одна проблема.

Поскольку согласно статьи 5 указанного Закона 2000г. международный договор не является нормативноправовым актом, поэтому в случае конкуренции нормы международного договора и национальной уголовной нормы не представляется возможным применять положения статьи 14 29 рассматриваемого Закона.

Из этого следует, что при конкуренции между национальными и международными уголовными нормами действующее законодательство не обеспечивает высшую юридическую силу последней.

Следовательно, государство не может реализовать положения договора, которые устанавливают верховенство договорной нормы над национальной.

В результате вопрос самоисполнимости норм международных договоров полностью отпадает.

Такое состояние законодательства Республики Узбекистан говорит о том, что до того как конвенциональные нормы о нарушениях законов и обычаев войны не находят свое место в УК Республики Узбекистан. нельзя утверждать, что они могут быть рименены на практике. 5 Некоторые авторы, однако, утверждают обратное.

Международное уголовное судопроизводство

Уголовное судопроизводство в самом общем виде можно представить как установленный законом порядок возбуждения, расследования, судебного рассмотрения и разрешения уголовных дел.

Наряду с термином "уголовное судопроизводство" широкое распространение получил термин "уголовный процесс".

В законодательстве и правовой литературе оба термина употребляются как тождественные.

Следует заметить, что в отличие от уголовного процесса в его обычном понимании, глубоко и всесторонне исследованного многими авторами, проблема уголовного процесса по делам о международных преступлениях (в том числе и военных), относятся к числу наименее разработанных.

До настоящего момента отсутствует понятийный аппарат международного уголовного процесса, начиная с самого этого понятия.

При определении понятия уголовного судопроизводства следует исходить из общего понятия уголовного судопроизводства.

Кроме того, необходимо учитывать тесную взаимосвязь уголовного процесса с уголовным материальным правом.

Многие ученые указывают на наличие данной связи2, которая состоит в том что уголовное судопроизводство и уголовное материальное право имеют общую цель - борьбу с преступностью, при этом уголовное право определяет предмет данной деятельности, а уголовный процесс - порядок ее осуществления.

Соответственно предмет международного уголовного процесса, разновидностью которого является уголовное судопроизводство, формируется под воздействием международного уголовного права.

Однако, следует заметить, что объединение в одной отрасли международного права материальных и процессуальных норм не всегда оценивается как положительное явление.

Так, Е.Т. Усенко замечает: "Каждой материальной отрасли национального права, как известно, соответствует процессуальное право, в принципе обособленное, а в науке международного права почему-то считается допустимым смешивать все воедино.

Смешайте гражданское право с гражданским процессом - и вы затемните понимание того, что есть само гражданское право.

Соответственно смешение в международном праве материальных и процессуальных норм порождает немалые затруднения". Данная мысль как бы характеризует идею соединения в международном уголовном праве материальных и процессуальных норм.

Заметим, что в национальном праве уголовное материальное и уголовное процессуальное право представляют собой самостоятельные отрасли, что находит отражение и в законодательстве.

В странах, по крайней мере континентальной системы права, материальные нормы объединяются в уголовный кодекс.

Процессуальные - в уголовно-процессуальный кодекс.

В международном праве в настоящее время нет аналогов таких сводов материальных и процессуальных норм, да, очевидно, их и не может существовать в том объеме, в котором они есть во внутригосударственном праве.

Тем не менее попытки кодификации норм и принципов, регулирующих вопросы борьбы с международной преступностью, предпринимались и предпринимаются.

Определенным шагом в этом направлении следует считать принятие Комиссией международного права ООН проектов Устава Международного уголовного суда и Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества.

Однако названия данных документов говорят в пользу разграничения уголовно-материальных и уголовно-процессуальных норм.

То обстоятельство, что выработка Устава Международного уголовного суда осуществлялась в рамках работы над Кодексом преступлений против мира и безопасности человечества, не опровергает этого тезиса.

Рабочая группа по подготовке проекта Устава, созданная Комиссией международного права и проходившей в 1992 г. 44-й сессии, в своем докладе, в частности, отметила, что Международный уголовный суд мог бы быть учрежден статусом в форме многостороннего договора.

При этом государства, становясь участниками данного статуса, могли бы не быть одновременно сторонами Кодекса преступлений против мира и безопаности человечества.4 Тем самым подчеркивается важность процессуального права, регламентирующего работу Международного уголовного суда, и отрицается его прикладной характер по отношению к праву материальному.

Международное уголовное право можно представить как формирующуюся специфическую отрасль международного права, которая объединяет совокупность норм и принципов, регулирующих сотрудничество государств в установлении оснований и форм международной уголовной ответственности физических лиц, а в перспективе - и государств.

При этом международная уголовная ответственность физических лиц наступает за совершение ими международных преступлений международного характера; вопрос об уголовной ответственности государств ориентирован в будущее и связан с признанием совершения ими международного преступления.

Уголовное судопроизводство можно представить в виде регламентированной нормами права деятельности органов международной уголовной юстиции, осуществляющих на международном и национальном уровнях расследование, рассмотрение и разрешение уголовных дел о нарушениях норм права, имеющие своим назначением привлечение виновных лиц к международной уголовной ответственности.

Международное уголовное право носит комплексный характер, что находит выражение в сложности, как субъектов, так и объектов регулирования, в сложности материальных норм.

Особую роль здесь играют процессуальные нормы: проблема применения принуждения на стадии реализации материальных норм, его организации выдвигает в число первостепенных вопрос о применимости в этой отрасли постулата о согласительной природе международного права и соответственно о существовании особого способа правового регулирования отрасли.

Тесная связь международного уголовного права с международным уголовным процессом проявляется и в вопросе об источниках содержания соответствующих правовых норм.

Важнейшим источником ответственности за военные преступления является международный договор.

Но разделение договорных источников международного уголовного права и международного уголовного процесса не всегда можно провести.

В этой связи Ю.А.Решетов замечает, "в то время как некоторые правовые акты содержат только материальные нормы, а другие касаются исключительно вопросов процедуры, в целом их ряде содержатся нормы как материального, так и процессуального права".

Большинство международных договоров в данной области содержат как материальные, так и процессуальные нормы; при этом последние нередко преобладают.

Так, к примеру, Устав Нюрнбергского Международного военного Трибунала, состоящий из семи разделов, лишь во втором разделе (ст.6-9) содержит материальные нормы; другие разделы посвящены вопросам процессуальной деятельности Трибунала, функциям Комитета по расследованию дел и обвинению главных военных преступников, процессуальным гарантиям для подсудимых, организационным моментам.6 Структура Токийского Международного Военного Трибунала в принципе аналогична.7 Устав Международного трибунала для бывшей Югославии, состоящий из 34 статей, только в шести (ст.2-7) содержит материальные нормы, которые квалифицируют преступления, подлежащие юрисдикции Трибунала, и разъясняют принципиальные моменты личной уголовной ответственности начальника за действия подчиненного, исполняющего преступный приказ, а также главы государства (правительства) или ответственного чиновника.

Остальные статьи посвященные процессуальным аспектам организации и деятельности Международного трибунала, гарантиям прав участников процесса, а также сотрудничеству и судебной помощи государств по отношению к Трибуналу.8 Важные процессуальные нормы содержат Женевские конвенции о защите жертв войны от 12 августа 1949 г.

Каждая из четырех конвенций налагает на государства обязательство разыскивать виновных и привлекать их либо к собственному суду, либо выдавать их в соответствии с принципом: " Aut dedere, aut punire"; для обвиняемых лиц предусматриваются гарантии надлежащей судебной процедуры и право на защиту.9 Данные положения были развиты Дополнительным протоколом I к Женевским конвенциям 1949 г., принятым 8 июля 1977 г.

Так, ст. 88 Протокола предусмотрела возможность выдачи виновных лиц, прежде всего государству, на территории которого имело место правонарушение, тем самым, подчеркивая важность взаимодействия между государствами в вопросах судопроизводства по уголовным делам.

В п. 4 ст. 75 получили закрепление основные гарантии для лица, признанного виновным "в совершении уголовного правонарушения, связанного с вооруженным конфликтом", касающиеся требований рассмотрения дела, вынесения и исполнения приговора с соблюдением принципов обычного судопроизводства.

Идея привлечения к уголовной ответственности военных преступников, получившая реализацию в ходе судебных процессов, состоявшихся после окончании двух мировых войн, не утратила своего значения и сегодня.

Участившиеся случаи локальных вооруженных конфликтов и как следствие этого - нарушений норм права, применяемых в них, обусловливают повышенное внимание к данной проблеме со стороны международных организаций, государственных, политических, военных деятелей и юристов.

Озабоченность государств состоянием привлечения к уголовной ответственности военных преступников проявляется в стремлении включить соответствующие нормы в свое внутреннее законодательство.

Показательным примером может служить Уголовный кодекс Республики Узбекистан, который в разд. II, Глава VIII "Преступления против мира и безопасности человечества" предусматривает ст.152 устанавливающую ответственность за нарушение законов и обычаев войны.

Значительное место в институте уголовной ответственности военных преступников отводится процессуальным нормам, посредством которых происходит реализация его положений.

Эти нормы регламентируют порядок производства дел о военных преступлениях.

В частности, обоюдное понимание значимости перспективы достижения справедливого судебного решения должно быть поддержано на адекватном уровне, чтобы было возможно провести все стадии судопроизводства на надлежащем уровне.

Общим критерием поведения судебной коллегии, безусловно, должен выступать принцип добросовестности, разумность и последовательность в его международно-правовой позиции.

При этом движущим мотивом должно быть стремление обеспечить нормальный ход судебного разбирательства.

Думается, что соблюдение конкретных условий расследования в международном судопроизводстве будет проявлять себя не только в применении соответствующей уголовной санкции за предполагаемое преступление, но и способствует защиту прав обвиняемого на началах принципа справедливости.

Цель международного уголовного судопроизводства состоит в прекращении противоправных действий национальных судебных органов, носящих ущерб субъективным правам, как жертвы преступления, так и лица, обвиняемого в совершении конкретного преступления, посредством осуществления справедливого судопроизводства компетентным Международным трибуналом.

Суд правомочен перед тем, как принять дело к производству, тщательно оценить и удостовериться имеет ли данное притязание достаточное фактическое или правовое обоснование.

Если суд удостоверится, что обвинение ставит своей целью не достижение справедливости и законности, а мотивирован недобросовестными намерениями обвинителя, и направлен на то, чтобы ввести суд в заблуждение, то обвинение в естественном порядке будет отклонен и обвинителю будет отказано в открытии судопроизводства.

Такая позиция суда вполне правильна, потому что он руководствуется в своих действиях задачами обеспечения своего нормального функционирования и ставит цель обеспечить законность в международном судопроизводстве.

В рамках достижения указанных задач и целей вполне юридически и морально оправдана позиция суда, когда он при оценке того, насколько данное обвинение имеет достаточное фактическое и правовое обоснование, проявляет определенную жесткость при анализе мотивов и в целом содержания обвинительного акта.

Юридическая обоснованность мотивов обвинения вписывается в общие рамки задач и целей международного уголовного судопроизводства и совпадает с заинтересованностью суда в обеспечении целесообразности судебного процесса.

Проявляя твердость в отношении соблюдения тех процессуальных обязанностей, которые имеют существенное значение для нормального хода разбирательства дела, суд вместе с тем должен проявлять гибкость в элементах формального порядка.

Этим он стремится показать свою принципиальную позицию по отношению к добросовестному исполнению обвинителем своих процессуальных обязанностей как инициатора возбуждения дела.

Несоблюдение обвинителем на должном уровне процедур, имеющих существенное значение для прохождения в нормальном порядке разбирательства, будет расцениваться не иначе как нарушение принципа добросовестности и, соответственно, как злоупотребление правом на обращение в суд.

Более того, суд не должен проявить себя органом, которому присущ крайний формализм в установлении требований, подлежащих выполнению обвинителем.

Косвенный характер национального права в области борьбы с международным преступлениями в принципе очевиден.

Наличие национального закона, устанавливающего порядок привлечения за его совершение к ответственности, не является обязательным.

Уместно сослаться на ст.2 проекта Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества, принятого во втором чтении Комиссией международного права ООН, текст которой гласит: "Квалификация какого-либо действия или бездействия в качестве преступления против мира и безопасности человечества не зависит от внутригосударственного права.

Тот факт, что какое-либо действие или бездействие наказуемо или ненаказуемо в соответствии с внутригосударственным правом, не затрагивает эту квалификацию".

Отсюда "Наказание военных преступников - это не внутригосударственная, а международная проблема, так как военные преступники совершают преступления против мира, военные преступления и преступления против человечества, ответственность за которые предусмотрена ст.6 Устава Международного военного Трибунала.

Ни одно государство не может национальным актом изменить (или тем более отменить) международно-правовую норму ".

С другой стороны, не следует умалять значения норм национального права, устанавливающих основания и порядок уголовной ответственности за международные преступления.

Как показывает практика, большинство дел о военных преступлениях рассматривались национальными судами, которые при осуществлении правосудия и первую очередь руководствовались уголовными и уголовно - процессуальными законами своего государства.

Национальный закон в ряде случаев обеспечивает осуществление принципов и норм международного права на территории государства, международно-правовой акт в свою очередь, возлагает на государства соответствующие обязательства.

Так, к примеру, принципы международного сотрудничества в отношении обнаружения, ареста, выдачи и наказания лиц, виновных в преступлениях против человечества, принятые Генеральной Ассамблей ООН 3 декабря 1973г., предусматривают обязательства: государства должны сотрудничать друг с другом и принимать с этой целью необходимые внутренние и международные меры (принцип 3); государства не должны принимать законодательные или иные меры, которые противоречили бы взятым ими на себя международным обязательствам ( принцип 8).

Международная уголовная юрисдикция

При определении сферы действия закона в мировой литературе, в законодательстве и международной практике используется понятие "юрисдикция" под которым обычно понимается "полномочие посредством которого судьи и должностные лица судебного ведомства принимают к рассмотрению и решают дела.

Ныне оно стало встречаться и в правовых актах Республики Узбекистан. Это понятие весьма важно для понимания сферы действия права.

Юрисдикция есть проявление государственного суверенитета. Она обозначает сферу действия государственной власти.

По действию в пространстве различают территориальную и экстерриториальную юрисдикцию, по характеру власти - законодательную, исполнительную (административную) и судебную, по объему - полную и неполную.

Полная юрисдикция означает власть государства предписывать обязательные правила поведения и обеспечивать их реализацию всеми имеющимися в его распоряжении законными средствами.

Ограниченная - означает, что государство может предписывать обязательные правила поведения, но оно ограничено в использовании средств, обеспечивающих их соблюдение.

По объему действия права различают: а) предписывающую юрисдикцию - власть государства устанавливать обязательные для физических и юридических лиц нормы; б) судебную юрисдикцию - власть государства подчинять физических и юридических лиц выносимым его судами и другими органами решениям, т.е. актам применения права; в) юрисдикцию принуждения - власть государства принуждать к соблюдению права и актов его применения.

Вопросы юрисдикции, в том числе и уголовно-правовой, решаются государством в соответствии с международным правом.

Общее правило состоит в том, что государство осуществляет полную юрисдикцию в пределах своей территории и ограниченную - в пределах специальной экономической зоны, а также в отношении своих граждан и организаций за рубежом.

Юрисдикция, осуществляемая в пределах государственной территории, называется территориальной. В ее основе лежит территориальный принцип.

Юрисдикция, осуществляемая за пределами территории является экстерриториальной. В ее основе лежит персональный принцип, в силу которого государство может обязать своих граждан и организации за рубежом соблюдать свои законы.

Основанная на этом принципе юрисдикция носит в целом ограниченный характер, является лишь предписывающей.

Что же касается юрисдикции принуждения, то она осуществляется тогда, когда субъект находится в сфере полной юрисдикции.

Особым случаем является применение такой меры наказания в отношении лица, пребывающего за рубежом, как конфискация его имущества, находящегося на территории данного государства.

Государство может осуществлять полную юрисдикцию и в отношении преступлений, совершенных его гражданами за рубежом, как только они окажутся в сфере его полной юрисдикции.

Конвенция стран СНГ о правовой помощи и правовых отношениях по гражданским, семейным и уголовным делам 1995 г. возложила на каждого участника обязательство осуществлять такую юрисдикцию по просьбе любого другого участника : каждая сторона " обязуется по поручению другой Договаривающейся Стороны осуществлять в соответствии со своим законодательством уголовное преследование против собственных граждан, подозреваемых в том, что они совершили на территории запрашивающей Договаривающейся стороны преступление" (ч. 1 ст.72). 1 Полная юрисдикция осуществляется в соответствии с территориальным принципом, постольку конфликт этого принципа с принципом персональным решается в пользу первого.

Это значит, что иностранное право действует лишь в той мере, в какой это не противоречит местному праву.

Государство не может требовать со своих граждан и организаций действий запрещенных местным правом.

С другой стороны, государство пребывания может обязывать иностранных граждан совершать действия, противоречащие праву их страны.

За подобные действия совершившие их лица ответственности не несут.

Исключением является деяния, предоставляющие собой преступление против безопасности и других важных интересов своего государства.

В области экстерриториальной юрисдикции действуют три принципа - персональный, защиты или безопасности и универсальности.

Персональный принцип, вытекает из личного верховенства государства, из его власти над своими гражданами.

Согласно этому принципу юрисдикция государства распространяется на всех его граждан за рубежом в пределах, определяемых его правом в соответствии с международным правом.

Все чаще, государства распространяют такую юрисдикцию и на лиц без гражданства, постоянно проживающих на его территории.

Принцип защиты или безопасности призван обеспечить защиту существенных интересов государства и его граждан от преступных действий, совершаемых за рубежом.

В соответствии с этим принципом государство в таких случаях вправе привлечь к уголовной ответственности любое лицо независимо от места совершения преступления, разумеется, при условии, что такое лицо окажется в сфере его юрисдикции.

Этот принцип получает все более широкое распространение в законодательстве и судебной практике государств.

Принцип универсальности предусматривает возможность распространения уголовной юрисдикции государства на деяния, признанные преступными международным правом, независимо от гражданства совершивших их лиц и места их совершения.

В прошлом он охватывал лишь пиратство и работорговлю, ныне распространяет свое действие на ряд преступлений по общему международному праву, таких как апартеид, преступления против мира и безопасности человечества.

Проблемы юрисдикции приобретают все большее практическое значение, и государства уделяют им растущее внимание.

В ряде стран этим проблемам посвящены специальные законы, например австрийский Вводный Закон к Юрисдикционному кодексу.

В свою очередь обобщение практики некоторых Европейских стран позволяет выделить следующее положение касательно проблемы уголовной юрисдикции: первое - принцип территориального суверенитета является одной из общепризнанных норм международного права.

Уважение территориальной неприкосновенности государств не допускает того, чтобы действия актов зарубежных государств проникало в зону территориального суверенитета государства без его согласия или иного правомочия по международному праву; второе - в соответствии с общим международным правом государство не обязано терпеть или оказывать помощь в осуществлении или в принудительном применении суверенного акта другого государства на своей территории; третье- территориальный суверенитет применяется в отношении всех лиц и всего имущества на территории государства, дипломатическим или консульским иммунитетом или иммунитетом международной организации; четвертое - предписывающая юрисдикция мало ограничивается, в то время как юрисдикция принуждения ограничена действием государственного суверенитета; пятое- частью государственного суверенитета является допустимость принудительного осуществления государством своих актов в отношении лиц, находящихся за рубежом, в целях защиты охраняемых национальной правовой системой ценностей (принцип защиты), в частности путем конфискации собственности на своей территории; шестое - находящееся за рубежом лицо не может быть наказано за действия, предписываемые правом страны пребывания, или за непринятие мер, запрещаемых этим правом; седьмое - внутренняя юрисдикция применяется при решении всех юридических дел, которые отнесены к компетенции судов страны ее правовым порядком, международным правом или имеют связь со страной, признаваемую ее процессуальной системой.

УК Республики Узбекистан отразил современные тенденции в развитии уголовного права в области экстерриториальной юрисдикции.

В него включена статья, озаглавленная "Действие уголовного закона в отношении лиц, совершивших преступление вне пределов Республики Узбекистан" (ст. 12).

Первая часть этой статьи посвящена экстерриториальному действию УК РУз в отношении граждан республики и лиц без гражданства, постоянно проживающих в Узбекистане.

В ней говорится : "Граждане Республики Узбекистан и постоянно проживающие в Узбекистане лица без гражданства, за преступление совершенные на территории другого государства подлежат ответственности по настоящему Кодексу в случае если они не понесли наказания по приговору суда государства на территории которого было совершено преступление".

Экстерриториальной юрисдикции в отношении иностранцев и не проживающих постоянно в Узбекистане без гражданства посвящена ч. 3 той же ст. 12 УК.

Эти категории лиц, "совершившие преступление вне пределов Республики Узбекистан, подлежат уголовной ответственности по настоящему Кодексу лишь в случаях предусмотренных международным договорами и соглашениями".

Здесь имеется два различных случая.

В первом из них речь идет об экстерриториальном действии закона на основании внутреннего права, закрепившего принцип защиты.

Второй случай носит иной характер.

Речь идет об определении уголовной юрисдикции государства международным договором, о применении уголовного закона на основе договора и в соответствии с его условиями.

Следует заметить, что государства относятся к идее международной уголовной юрисдикции довольно сдержанно.

Это наиболее наглядно проявилось и при обсуждении проекта Устава Международного уголовного суда.

В ходе разработки которого выдвигались различные предложения относительно объема юрисдикции Суда.

Так, было предложено три варианта юрисдикции Международного уголовного суда:1) исключительная юрисдикция Суда; 2) параллельная юрисдикция Суда и национальных Судов; 3) юрисдикция Суда, ограниченная вопросами пересмотра приговоров национальных судов.

Однако в преамбуле к Уставу указано Международный уголовный суд призван дополнять национальные системы уголовного правосудия в случаях, когда соответствующие судебные процедуры могут отсутствовать или могут быть признанны неэффективными, что оказалось компромиссным вариантом в данном вопросе.

Несомненно, наделение Международного уголовного суда исключительной юрисдикцией в отношении военных преступлений потребует от государств отказа в осуществлении национальными судами универсальной юрисдикции по этой категории дел, предусмотренной Женевскими конвенциями 1949г. и Дополнительным протоколом I 1977 г. к ним.

Лишение национальных судов государств возможности привлекать к уголовной ответственности лиц, совершивших военные преступления, имело бы негативные последствия.

Во - первых, это значительно ослабило бы уже функционирующую систему средств борьбы с военными преступлениями (основная масса дел о военных преступлениях рассматривалась и рассматривается национальными уголовными судами).

Во - вторых, Международный уголовный суд оказался бы переполненным делами менее тяжкого характера, в то время как он предназначен исключительно для осуществления юрисдикции в отношении наиболее тяжких международных преступлений.

Положительный ответ на вопрос о том, обладает ли Международный уголовный суд юрисдикцией в отношении военных преступлений, дает ст. 20 проекта его Устава.

Данная статья, перечисляя преступления, подпадающие под юрисдикцию Суда, уделяет военным преступлениям два пункта: п.с, который говорит о серьезных нарушениях законов и обычаев, применимых в вооруженном конфликте, и п.с, указывающий на преступления, установленные " на основании или во исполнение положений договоров, перечисленных в Приложении, которые с учетом предполагаемого поведения представляют собой исключительно тяжкие преступления, вызывающие озабоченность международного сообщества".

Названное Приложение в первую очередь ссылается на грубые нарушения четырех Женевских конвенций о защите жертв войны от 12 августа 1949г. (ст. 50, 51, 130, 147 соответственно, I, II, II, IV Конвенций) и Дополнительного протокола к ним от 8 июня 1977г. (ст. 85).

Как справедливо указывается в подготовительных работах Комиссии по международному праву ООН, "не включение агрессии в Статут Суда было бы шагом назад через 50 лет после приговора Нюрнбергского трибунала".2 Комиссия сочла, что трудности определения и применения в сочетании с особой ответственностью Совета Безопасности по ст. 39 главы VII Устава ООН, на основании положений которой Совет Безопасности уполномочен определять существование любой угрозы миру, любого нарушения мира или акта агрессии, означают, что специальное положение для обеспечения возбуждения судебного преследования за агрессию необходимо предусмотреть лишь в том случае, если Совет Безопасности сначала выносит определение о том, что данное государство совершило акт агрессии в обстоятельствах, когда преступление агрессии является предметом обвинения.

Не следует забывать и о действующих международных органах уголовной юстиции.

Применительно к делам о военных преступлениях это прежде всего относится к Международному трибуналу для бывшей Югославии, в Уставе которого имеются две статьи посвященные военным преступлениям (ст. 2-3).

Данный Трибунал имеет специальную компетенцию, ограниченную судебным преследованием лиц, совершивших нарушения международного гуманитарного права в ходе вооруженного конфликта на Балканах.

Будучи учрежденным Советом Безопасности ООН, он не связан рядом ограничений, предусмотренных для международного уголовного суда.

Так, ст. 9 Устава Трибунала предусматривает параллельную юрисдикцию данного органа и национальных судов; п. 2 названной статьи говорит о приоритете юрисдикции Международного трибунала, который на любом этапе судебного разбирательства "может официально просить национальные суды передать производство по делу".

Международный уголовный суд, как отмечалось выше, призван лишь дополнить национальные системы правосудия.

Сотрудничество того или иного государства с Международным уголовным судом зависит от таких факторов, как участие в его Уставе, в договорах, перечисленных в приложении к Уставу, признание юрисдикции Суда в отношении преступлений, указанных в этих договорах.

В отношении Международного трибунала для бывшей Югославии имеется резолюция № 955 Совета Безопасности ООН 1994 г., в которой предусмотрена обязанность всех государств в полной мере сотрудничать с Международным трибуналом и его органами.

Поскольку международный трибунал создан в соответствии с главой VII Устава ООН, его решения рассматриваются в качестве принудительной меры и все государства обязаны предпринимать необходимые действия для выполнения этих решений.

Международный трибунал осуществляет свою деятельность в соответствии со своим уставом, который состоит из одних и тех же основополагающих принципов уголовного материального и процессуального права.

Главное достижение устава трибунала заключается в том, что в нем раскрывается понятие "серьезные нарушения международного гуманитарного права".

Ключевыми международными актами при этом стали Женевские конвенции о защите жертв войны 1949 года, Протоколы к ним 1977 года, а также Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказании за него 1948 года.

Более того, в уставе содержатся нормы о преступлениях против человечности, включающих убийство, истребление, порабощение, депортацию, заключение в тюрьму, пытки, изнасилования, преследование по политическим, расовым и религиозным мотивам, другие бесчеловечные акты, которые направлены против гражданского населения, совершаются в ходе вооруженных конфликтов и носят широкомасштабный систематический характер.

Как известно после окончания второй мировой войны для суда над главными военными преступниками в 1945 году были созданы Нюрнбергский и Токийский военные трибуналы.

Учреждение двух международных уголовных трибуналов представляет собой новацию в международном праве.

В уставах этих трибуналов была дана юридическая квалификация преступлений против мира, военных преступлений и преступлений против человечности.

Существенное различие между теми и настоящим трибуналами состоит в том, что первые появились в результате второй мировой войны.

Руководящих деятелей Германии и Японии было решено передать суду за то, что они отвечали за развязывание агрессивной войны и совершили тягчайшие преступления, которые по своей жестокости перешли все преграды и ограничения международного права.

Следовательно, на скамье подсудимых находились граждане побежденных государств.

В отличие от вышеприведенных причин создания Нюрнбергского и Токийского трибуналов, трибунал по бывшей Югославии не был создан тем или иным государством, а Советом Безопасности ООН, юрисдикция которого носит универсальный характер для всех членов данной международной организации.

Круг потенциальных преступников весьма широк, находятся они на территории различных государств, поэтому выявить этих лиц представляло собой нелегкую задачу. Ad hoc трибуналы смогли решать эту сложную задачу только посредством добросовестного сотрудничества государств с обвинителем.

Для составления обвинительного заключения всегда возникала необходимость допрашивать подозреваемых, жертв и свидетелей, собирать доказательства и проведение расследования на месте.

Осуществление этих функций усложнилось бы без помощи властей соответствующих государств.

После утверждения обвинительного заключения судья может по просьбе обвинителя отдать такие приказы и выдать такие ордера на арест, задержание, выдачу или передачу лиц и любые другие распоряжения, которые могут быть необходимы для проведения судебного разбирательства.

Поскольку преступники находятся на территории конкретных государств, требуется сотрудничество их компетентных органов, с тем чтобы обеспечить нормальное осуществление судебной процедуры.

Даже исполнение приговора после его вынесения без надлежащего сотрудничества и проявления доброй воли со стороны государств невозможно обеспечить, поскольку осужденные лица должны отбывать тюремное заключение в тех странах, которые проявят готовность их принять.

В практическом плане это не простой вопрос, так как речь может идти о значительном количестве потенциальных преступников и далеко не все страны готовы взять на себя обязательство содержать осужденных лиц у себя в тюрьме, что влечет за собой значительные финансовые последствия.

В многочисленных конвенциях, устанавливающих преступность и наказуемость деяний против международного права, а также и в других международных договорах затрагиваются вопросы уголовной юрисдикции и оказания правовой помощи.

Так, процессуальные нормы Конвенции о борьбе против незаконного оборота наркотических средств и психотропных веществ 1988г. регулируют сотрудничество государств в борьбе с различными проблемами незаконного оборота наркотиков, имеющего международный характер.

При этом государство устанавливает свою юрисдикцию в случаях, когда правонарушение совершено на его территории, на борту судна, несущего его флаг, или воздушного судна, зарегистрированного по его законам, либо правонарушение совершено его гражданином, и т.п. (ст.4).

Детально регулируются порядок выдачи преступников (ст.6), взаимная юридическая помощь государств в сборе доказательств наркопреступлений, ознакомления с материалами судебного разбирательства, производства обысков и арестов подозреваемых.

Обследований предметов и мест, предоставления информации, доказательственных предметов и т.д. (ст.7).

В Международной конвенции о борьбе с захватом заложников 1979г. установлена универсальная юрисдикция государств в целях обеспечения неотвратимости уголовного наказания лиц, совершивших захват заложников.

При этом ст.8 гарантирует им справедливое обращение на всех стадиях судебного разбирательства, в том числе пользование всеми правами и гарантиями, предусмотренными законодательством государств, на территории которого он находится.

В Конвенции раскрывается ряд уголовнопроцессуальных действий, осуществляемых в порядке правовой помощи.

Международный уголовный суд. Историко-хронологический процесс создания Международного уголовного суда

Впервые идея создания международного суда, призванного рассматривать дела о военных преступлениях, была высказана на Версальской мирной конференции в 1919 году, после Первой мировой войны.

Учреждение такого временного органа было предусмотрено достигнутым там соглашением и расценивалось как способ предать суду кайзера Вильгельма за роль, которую Германия сыграла в развязывании войны.

Была создана комиссия, и со временем она составила список из 895 предполагаемых военных преступников, которые могли бы предстать перед таким судом.

Наряду с этим комиссия предложила предать суду руководителей Турции, державы, выступавшей в союзе с Германией во время войны, "за преступления против законов человечности" в связи с геноцидом армян в 1915 году, происходившим на фоне военных действий.

Эти рекомендации не были выполнены: победившие союзники не хотели еще больше унижать Германию и опасались политической нестабильности в Турции.

В результате предложение о создании Международного уголовного суда повисло в воздухе.

В 1923 году с подписанием Лозаннского договора Первая мировая война между Турцией и её противниками формально завершилась, и в ходе этого процесса виновники геноцида армян получили амнистию.

Предложение учредить постоянный международный суд по уголовным делам выдвигалось и после Второй мировой войны.

Впервые ООН обратилась к этой проблеме в 1948 году.

Стимулом для этого стало создание Нюрнбергского и Токийского трибуналов.

Хотя Нюрнбергский трибунал был трибуналом ad hoc, тем не менее его принципы легли в основу всей послевоенной международной уголовной юстиции.

Можно смело утверждать, что на нынешнем этапе государства не только пришли к пониманию необходимости создания постоянного Международного Уголовного Суда и наметили основные параметры создаваемого института, но и приступили к практическому решению этой непростой задачи.

В начале 50-х годов появился первый проект Статута Международного Уголовного Суда, однако главным образом по политическим причинам работа над ним была прервана.

Тогда он воспринимался как естественное продолжение Нюрнбергского и Токийского трибуналов, и одним из сторонников этой идеи был главный американский судья в Нюрнберге, бывший генеральный прокурор США Фрэнсис Биддл.

В то время это предложение не получило дальнейшего развития, так как крупнейшие державы, озабоченные разгоравшейся холодной войной, не смогли договориться о соответствующих полномочиях этого международного органа.

Под аккомпанемент рассуждений Комиссии по международному праву (КМП), структурного подразделения ООН, идея тихо скончалась.

Идея создания МУС в первую очередь вытекает из существования категории международных преступлений: международное сообщество должно иметь механизм правосудия за серьезные нарушения норм международного права.

Помимо доктринальной необходимости, существует практическая необходимость обеспечить справедливое наказание за наиболее тяжкие нарушения международного права.

Радикальные изменения в международной жизни требуют соответствующих изменений в международном праве и в механизмах его осуществления.

Поэтому, естественно, что проблема создания Международного Уголовного Суда, появившаяся в периоды глубоких мировых потрясений, вновь стала актуальной в конце 80-х-начале 90-х годов..

Члены Комиссии международного права вначале выступали против создания МУС, а затем стали его поддерживать.

В 1989 году на Генеральной ассамблее ООН прозвучало предложение Тринидада и Тобаго об учреждении суда для борьбы с международной торговлей наркотиками.

В связи с военными действиями в бывшей Югославии 25 ноября 1992 года, когда сообщения о зверствах в Боснии занимали самое видное место в газетах и программах новостей всего мира, Генеральная ассамблея ООН приняла резолюцию с требованием к КМП разработать положение о постоянном Международном суде по уголовным делам.

Комиссия представила проект 49-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН с рекомендацией созвать международную конференцию для рассмотрения проекта и принятия конвенции о создании суда.

На сессии Генеральной Ассамблеи ООН было принято решение создать Специальный комитет для обзора основных вопросов и вопросов административного характера, вытекающих из проекта Статута, и рассмотрения вопроса о мероприятиях по созыву международной конференции.

Два года спустя КМП представила Генеральной ассамблее свои предложения.

К тому времени геноцид в Руанде уже был позади, специальный трибунал по бывшей Югославии действовал и оформлял свои первые обвинительные заключения, а Совет Безопасности занимался организацией еще одного трибунала - для Руанды.

Тем не менее, многие государства-члены ООН опасались постоянно действующего суда, а сторонники этой идеи были недовольны положением, разработанным КМП.

В связи с этим 9 декабря 1994 года Генеральная Ассамблея приняла резолюцию о создании Специального комитета для "рассмотрения основных правовых и административных вопросов, вытекающих из положения, представленного Комиссией по международному праву" и для "разработки мероприятий по созыву международной конференции уполномоченных [т.е., представителей государств, которые могли бы подписать договор об учреждении суда]." Конференция так и не была созвана.

Но в ходе заседаний Специального Комитета прояснился ряд спорных вопросов, связанных с учреждением суда, что привело к созданию еще одного органа ООН, Подготовительной комиссии 1, которая провела несколько заседаний по обсуждению проблем, связанных с юрисдикцией и работой суда.

Процесс завершился Дипломатической конференцией, проведённой под эгидой ООН в Риме в июне-июле 1998 года, где договор об учреждении суда был подвергнут всестороннему обсуждению и представлен на ратификацию государствам-членам ООН.

С учетом того, что многие государства предпримут соответствующие действия в конце 1998 и в 1999 году, суд сможет приступить к работе в начале нового тысячелетия.

Постоянно действующий Международный уголовный суд будет отличаться рядом специфических черт, согласованных на конференции.

В частности, он будет учрежден международным договором в ходе встречи под эгидой Организации Объединенных Наций, а не резолюцией Генеральной ассамблеи ООН или Совета Безопасности.

Хотя он и станет органом, связанным с ООН, но не будет так зависеть от принятого в ООН порядка и правил, как это было с трибуналами по бывшей Югославии и по Руанде.

Вследствие этого возможностей для эффективной и результативной работы у него будет больше.

В 1998 году в Риме состоялась конференция, на которой был принят документ, именуемый Римским Статутом, в соответствии с которым предполагался учредить Международный Уголовный Суд.

На конференции 120 стран проголосовали за этот договор, 7 - против, 21 государство воздержалось.

Для того чтобы Суд начал свою деятельность необходимо, чтобы 60 стран ратифицировали Римский Статут.

В соответствии с предложенной концепцией суд станет постоянным органом, основной задачей которого будет расследование и привлечение к ответственности лиц, которые серьезным образом нарушили международное гуманитарное право.

В данном случае имеются в виду военные преступления, геноцид и преступления против человечества, в частности широко распространенные убийства мирных граждан, пытки и массовое изнасилование.

Международный Уголовный Суд станет глобальным судебным институтом, международная юрисдикция которого дополнит национальные правовые системы.

При определении независимости Международного Уголовного Суда страны-учредители исходили из общих основных принципов, касающихся независимости судебных органов.

МУС должен был обладать компетенцией в отношении всех вопросов судебного характера и иметь исключительное право решать, входит ли переданное ему дело в установленную Статутом компетенцию.

Независимость выражалась в способе назначения судей, условиях службы, предоставлении иммунитета, сроке полномочий, особых процедурах отстранения от должности.

Создание Международного Уголовного Суда привело к систематизации и рационализации международного уголовного права, а также к его развитию. 11 апреля 2002г., перед Пленарной сессией Подготовительной комиссии, в здании Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке, прошла церемония принятия ратификационных документов от 10 стран одновременно.

Римский Статут ратифицировали: Босния, Болгария, Камбоджа, Конго, Ирландия, Иордания, Монголия, Нигер, Румыния и Словакия. 12 апреля 2002г. на Пленарной сессией Подготовительной комиссии Генеральный секретарь ООН Кофи Аннан выступил речью и заявил: "Те, кто совершает военные преступления, проводит политику геноцида и других преступлений против человечности, отныне не уйдут от правосудия.

Человечество будет в состоянии защитить себя, ответить на самые худшие проявления человеческой натуры одним из самых великих своих достижений - законом." Таким образом, ратификация договора 66 странами мира, согласно Уставу МУС, начала процесс отсчета срока действия Римского статута с 1 июля 2002 года.

Сам суд начнет действовать в Гааге приблизительно через 12 месяцев от начала этого срока.

Некоторые технические детали дальнейшего процесса учреждения Суда были прояснены.

Страны, которые успели до 2 июля 2002 г. ратифицировать Римский статут (76 государств), стали полноправными участниками учреждения МУС и имели право голоса на Ассамблее стран-участниц 3-13 сентября 2002 г.

На сентябрьской сессии стран-участниц окончательно были приняты правила и процедуры выборов и назначений судей и прокурора суда.

Страны, ратифицировавшие Статут до 1 октября 2002 г. получают право номинировать кандидатуру судьи.

Сами выборы состоятся, как предполагается, в январе 2003г.

Всего должно быть избрано 18 судей.

Особое внимание Коалиция уделяет обеспечению прозрачности всех процедур и высоким критериям отбора кандидатов.

От того, какими в этом отношении будут первые шаги суда зависит его профессиональный и моральный авторитет, его общий успех.

Процесс ратификации Статута происходило с разной степенью активности и в африканских государствах.

Правозащитные группы в Либерии призывали правительство как можно скорее ратифицировать Статут, аргументируя свой призыв, в частности, тем, что это может помочь положить конец войне в северной Либерии.

О возможной скорой ратификации заявил Бурунди.

Здесь также готовился новый закон о преступлениях геноцида, преступлениях против человечности и военных преступлениях.

Намерение ратифицировать Римский статут появилось тогда также у Кении.

Она ставила ратификацию в зависимость от времени принятия - одновременно с Угандой и Танзанией - нового национального законодательства в отношении преступлений, подлежащих юрисдикции МУС.

В июле 2002г. на своей девятой сессии Комиссия добилась прогресса по многим вопросам, затронутым на предыдущей сессии, приняв еще один доклад, содержащий проекты текстов финансовых правил и основных принципов, регулирующих соглашение о штаб-квартире между Судом и принимающей страной.

Были составлены резолюции, касающиеся временных мер в отношении секретариата Ассамблеи государств-участников и зачета взносов в Целевой фонд Организации Объединенных Наций в поддержку создания Суда.

Комиссия приступила к рассмотрению порядка выборов судей, Прокурора и Секретаря.

На своей десятой и заключительной сессии Подготовительная комиссия завершила разработку всех оперативных процедур в отношении Суда. 2 Концептуальные проблемы становления Международного уголовного суда Наибольшие разногласия до принятия Статута МУС в 1998г. вызвал вопрос о предметной компетенции (или юрисдикции) Суда.

Проект Статута, подготовленный КМП, основывался на том, что суд должен был обладать юрисдикцией в отношении двух категорий преступлений.

Во-первых, это так называемые преступления по общему международному праву, к которым относятся агрессия, геноцид, военные преступления и преступления против человечества.

Во-вторых, так называемые договорные преступления, иначе говоря, преступления квалифицируемые как таковые действующими универсальными договорами.

В числе таких международных договоров: Женевские конвенции 1949г. и Дополнительные протоколы к ним 1977г., Конвенция о борьбе с незаконным захватом воздушных судов 1970г., Конвенция о борьбе с незаконными актами, направленными против безопасности гражданской авиации 1971г., Международная конвенция о пересечении преступлений апартеида и наказании за него 1973 года, Международные конвенции о борьбе с захватом заложников 1979г. и др.

С точки зрения КМП Статут должен был стать чисто процессуальным документом.

В нем не должны были содержаться определения преступлений, их составы.

Однако государства почти единодушно решили по другому.

Осознавая предстоящие трудности в работе, они, тем не менее, договорились о том, чтобы включить в Статут квалификацию преступлений.

Это, по их мнению, в наибольшей степени соответствовало бы принципу законности (nullum crimen sine lege).

Именно это решение и предопределило разногласия в отношении преступлений по общему международному праву.

Вопрос о включении в перечень преступлений геноцида практически не вызвал споров.

Дело в том, что позиции участников процесса создания Статута не противоречили друг другу.

Единогласие в понимании преступления геноцида заключалось в том, что цель совершения этого преступного акта есть дезинтеграция политических и социальных институтов, культуры, языка, национальных чувств, религии и экономического существования национальных групп, а также уничтожение личной безопасности, свободы, нанесение вреда здоровью, унижение достоинства и убийство индивидов, относящихся к таким группам.

К тому же, почти по каждому элементу состава международного преступления как геноцид были приняты отдельные международно-правовые акты.

К примеру, "расовая дискриминация", "пытки", "национальные или этнические, религиозные и языковые меньшинства" - элементы акта геноцида нашли свою правовую окраску в отдельных международных документах.

Вопрос включения в Статут МУС состава преступления как агрессия привело к многим дебатам и разногласиям.

Отмечалось, что даже если преступление агрессии будет включено в перечень, то уж никак нельзя сохранить в Статуте роль Совета Безопасности ООН в отношении определения совершения агрессии государством как предварительного условия для рассмотрения Судом вопроса об уголовной ответственности индивида за агрессию.

Государство, в случае становления объектом акта агрессии, в праве установить свою юрисдикцию и, опираясь на национальное законодательство, наказать делинквентов из состава высших должностных лиц государства- агрессора.

Согласно принципу комплементарности международное уголовное право не исключает, что эту функцию можно возложить на Международный уголовный суд.

Однако в процессе составления текста Статута МУС стороны не смогли придти в единое мнение относительно определения состава преступления агрессии, с одной стороны, и применимости принципа комплементарности в пользу превосходства национальных судов над международным, с другой.

Определение "агрессии" данное в Декларации ООН от 14 декабря 1974 года не удовлетворило многих государств с тем, чтобы окончательно внести его в Статут МУС.

Одновременно было предложено рассматривать вопрос о включении в Статут преступления агрессии в увязке с включением в него соответствующих полномочий Совета Безопасности на основании главы VII Устава ООН.

Предлагалось, что полномочия Совета Безопасности ООН должны сохраняться при том понимании, что квалификация Советом Безопасности действий того или иного государства как агрессии не будет иметь преюдициального характера для последующего рассмотрения Судом об уголовной ответственности тех или иных лиц за подготовку, планирование, развязывание или ведение агрессивной войны.

В то же время такое решение Совета Безопасности явилось бы необходимым процедурным условием для того, чтобы Суд мог рассматривать вопрос об индивидуальной ответственности за агрессивную войну.

Вышеописанные проблемные моменты касательно международного преступления как агрессия предопределили, что Международный уголовный суд призван выступить в качестве международного карательного и превентивного механизма в интересах международного прядка.

Еще до создания МУС, по этому поводу М. Обер справедливо отмечал, что для наказания руководителей государств, приказывающих подобные преступления против мира и безопасности человечества, имел бы огромное место наднациональный трибунал.

Что касается применимости принципа комплементарности в пользу превосходства национальных судов над международным, она все еще остается амбивалентным вопросом в отношении преступления агрессии.

Речь идет о том, что имеется два фактора, указывающие на ограниченность эффективности национального судопроизводства над высокопоставленным чиновником государства-агрессора.

Во-первых, как известно, в большинстве случаев высшие должностные лица государства-агрессора, являясь основными делинквентами, продолжают оставаться у верховной власти своей страны.

К тому же, они могут быть единственными представителями высшей власти государства-агрессора, с кем можно было вести мирные переговоры.

Поэтому отдельное государство в индивидуальном порядке не сможет их арестовать и приговорить (к...) по своему уголовному законодательству.

Поэтому представлялось бы не менее полезной не применение принципа комплементарности для МУС в отношении международного преступления как агрессия.

Во-вторых, согласно международному уголовному праву в отношении преступления агрессии действенной должна быть больше всего превентивная функция уголовного наказания, чем карательная.

Однако наказание делинквента по национальному уголовному законодательству носит исключительно карательный характер и не может достичь вышесказанной цели.

Ибо акт агрессии должен влечь за собой международную ответственность в рамках МУС, нежели чем ответственность в рамках уголовного законодательства отдельно взятого государства.

Таким образом, появилась две группы стран-участников Римского Статута.

Одна из которой придерживалась важности применения принципа комплементарности в отношении МУС.

Другая постоянно настаивает на приоритет юрисдикции МУС перед национальными судами, когда стоит вопрос индивидуальной ответственности высокопоставленных чиновников государства-агрессора.

Большое внимание как МП, так и Спецкомитета было уделено на серьезные нарушения законов и обычаев войны, применимые в вооруженном конфликте.

Проект КМП провел различие между серьезными нарушениями законов и обычаев войны по общему международному праву и серьезными нарушениями Женевских конвенций 1949г., которые были отнесены к разряду так называемых договорных преступлений.

Данные две категории, по мнению КМП, пересекаются, однако они не идентичны.

Тем не менее многие делегации в Спецкомитете предложили соединить эти две группы преступлений.

Однако это не нашло поддержки у ряда делегаций, нашедших, что положения Женевских конвенций 1949г. не в достаточной степени отражают обычное право.

Оппозицию ряда делегаций встретило на Спецкомитете предложение включить в пункт с ст. 20 проекта Статута ссылки на ст. 3, общую для Женевских конвенций 1949г., и Дополнительный протокол к ним 1977г., посвященные вооруженным конфликтам международного характера.

При этом те, кто выступал за включение таких положений, обращали внимание на современную реальность вооруженных конфликтов, Устав трибунала ad hoc для Руанды и решение Трибунала ad hoc для бывшей Югославии о признании общей ст. 3 Женевских конвенций в качестве обычно-правовой нормы.

Противники утверждали, что положение ст. 3 и Дополнительного протокола II 1977г. в целом не являются частью обычного права и потому имеют обязательную силу лишь для государств-участников Конвенций и Протокола.

Несмотря на всю сложность составления нормы о военных преступлениях Женевские Конвенции стали в окончательном варианте проекта Статута МУС в качестве основополагающих международных документов.

Вопреки международно-правовым разногласиям в процессе создания МУС в его Статуте было предусмотрено много преимуществ.

Например, наибольшие гарантии объективного судебного разбирательства дел, связанных с международными преступлениями.

На международном уровне - защита МУС от влияния политических течений, обеспечение его независимости и соответственно объективности его решений более вероятны и могут быть осуществлены путем разработки структуры с надлежащими гарантиями: представительного состава суда; эффективного механизма расследования; независимого органа обвинения и др.

Правовые вопросы возбуждения уголовного преследования по просьбе иностранного государства

В договорах о правовой помощи государств по уголовным делам, детально регулируются основания и порядок выдачи преступников (обязанность выдачи, случаи отказа от выдачи, оформление и представление требования о выдаче, отсрочка выдачи, порядок ареста, передачи, транзитной перевозки и т.п.); порядок рассмотрения уголовных дел, подсудных судам двух и более государств, порядок передачи документов, предметов и других вещественных доказательств, уведомление о вынесенных судами обвинительных приговоров в отношении граждан других стран, передача сведений о судимости, порядок сношений по вопросам уголовного преследования и др.

Характерной в этом отношении является Конвенция о правовой помощи и правовых отношениях по гражданским, семейным и уголовным делам СНГ 1993г., которая содержит некоторые новые юрисдикционные нормы международного уголовного процесса.

К их числу, например, относятся статьи 72-76, согласно которым государства-участники взяли на себя обязательства по поручению другого государства в соответствии со своим национальным законодательством осуществлять уголовное преследование своих граждан, подозреваемых в совершении преступления на территории другой страны - участника Конвенции.

Одним из видов правовой помощи по уголовным делам является возбуждение уголовного преследования по просьбе иностранного государства.

Действующий УПК Республики Узбекистан не содержит правил о возбуждении уголовного преследования по просьбе иностранного государства.

Международные договоры, в которых участвует Узбекистан, различают два основных варианта возбуждения уголовного преследования.

1. Преступник после совершения преступления на территории Республики Узбекистан скрывается за границей и не выдается Узбекистану.

В этом случае виновный привлекается к ответственности по законодательству того государства, в котором был задержан.

Так, ст. 12 Международной Конвенции о борьбе с вербовкой, использованием, финансированием и обучением наемников 1989г. устанавливает, что государство, на территории которого находится предполагаемый преступник, если оно не выдает его, передает дело своим компетентным органам для целей уголовного преследования посредством проведения судебного разбирательства в соответствии с законодательством этого государства.

Эти органы принимают решение таким же образом, как и в отношении любого другого тяжкого преступления.

2. Преступление совершено за рубежом, но преступник задержан в Узбекистане и не выдается иностранному государству.

В том случае виновный привлекается к ответственности по законодательству Республики Узбекистан.

Узбекистан участвует в нескольких десятках международных договоров, предусматривающих возможность возбуждения уголовного преследования по просьбе иностранного государства.

Их можно классифицировать следующим образом: Первое - межгосударственные соглашения о борьбе с отдельными видами преступлений; Второе - межгосударственные договоры о правовой помощи уголовным делам; Так, в межгосударственных соглашениях о борьбе с отдельным видами преступлений (ст. ст. 6,7 Конвенции о борьбе с незаконным захватом заложников 1979г, ст. 6 Конвенции ООН о борьбе против незаконного оборота наркотических средств и психотропных веществ 1988г. и т.д.) зафиксировано обязательство возбуждать уголовное преследование в отношении лица, совершившего преступление за рубежом, но задержанного на территории Республики Узбекистан.

Если на основании указанных соглашений лицо не выдается иностранному государству, Узбекистан должен передавать дело своим правоохранительным органам для целей уголовного преследования.

При этом самого порядка возбуждения уголовного преследования конвенции не регламентируют, относя этот вопрос к сфере действия национального процессуального законодательства.

Договоры о правовой помощи регламентируют вопросы возбуждения уголовного преследования по просьбе иностранного государства более подробно.

Правда, далеко не все договоры предусматривают возможность такого рода правовой помощи.

Они, как правило, устанавливают условия, при которых возбуждается уголовное преследование, определяют реквизиты документов, необходимых для принятия решения о возбуждении дела, основания отказа в удовлетворении запроса и т.д.

Следует также отметить, что упомянутые нормы действуют лишь в отношении граждан государств, участвующих в договоре.

Например, согласно ст. 72 Конвенции СНГ 1993г., Узбекистан обязуется по поручению иностранного правоохранительного учреждения осуществлять в соответствии со своим законодательством уголовное преследование против собственных граждан, подозреваемых в том, что они совершили на территории запрашивающей стороны преступление.

Однако при реализации этих норм в Республике Узбекистан возникает серьезная проблема: действующий УПК не предусматривает в качестве "поводов и оснований к возбуждению уголовного дела" поручения учреждений юстиции иностранных государств.

Считать таковыми "сообщения предприятий, учреждений, организаций и должностных лиц", конечно, можно, но при принятии УПК Республики Узбекистан имелись в виду лишь отечественные организации и должностные лица.

Иначе говоря, если дословно следовать требованиям УПК, уголовное дело в Республике Узбекистан в отношении преступления, совершенного за рубежом, по просьбе иностранного учреждения юстиции вообще возбуждено быть не может - отсутствуют поводы к возбуждению.

Регулирующими целый круг правовых вопросов возбуждения уголовного преследования по просьбе иностранного государства являются договоры о правовой помощи и правовых отношениях.

Эти договоры после ратификации действуют посредством взаимодействия Министерства внутренних дел Республики Узбекистан с органами юстиции или иными компетентными органами другого государства, а также обычно через Прокуратуру Республики Узбекистан и дипломатические службы.

Могут устанавливаться и прямые контакты - между министерствами внутренних дел стран Содружества Независимых Государств.

Некоторые права для иностранных граждан предусматриваются в консульских конвенциях.

Подавляющее количество норм международных договоров о правовой помощи и правовых отношениях имеют процессуальный характер и создают юридическую основу для развития непосредственного сотрудничества между органами уголовной юстиции, упрощают порядок сношений и позволяют этим органам действовать более быстро и слаженно.

Основными условиями соблюдения договорных положений являются: а) взаимность; б) не нарушение суверенитета запрашиваемого государства исполнением просьбы; в) нанесение ущерба безопасности государства в результате оказания правовой помощи; Узбекистаном заключены договоры о правовой помощи в сфере борьбы с преступностью и ее отдельными проявлениями.

В частности, МВД Республики Узбекистан имеет ряд межведомственных договоров, многосторонних и двусторонних договоров со странами СНГ по вопросам оперативного и другого сотрудничества по вопросам борьбы с преступностью, и договоров с правоохранительными министерствами зарубежных стран.

Начало заключению договоренностей о правовой помощи положили Гаагские конвенции по гражданскому процессу 1905 и 1954 годов, которые, хотя и не касались вопросов деятельности органов уголовной юстиции, однако устанавливали порядок выполнения поручений иностранных судов.

Так, например, ст. 6-16 Гаагской конвенции 1905 года предусматривали случаи отказа в исполнении поручения: а) если подлинность документа вызывает сомнения; б) если исполнение поручения в запрашиваемом государстве не относится к компетенции судебных органов; в) если, по мнению этого государства, исполнение поручения могло бы нарушить его суверенитет или угрожало бы его безопасности.

Договоры о правовой помощи, несмотря на различия в наименованиях, в основном состоят из однотипных основополагающих положений, охватывающих широкий круг вопросов.

Различия в наименованиях договоров о правовой помощи обусловлены специфичностью объема процессуальных действий каждого государства.

Поэтому понятие "правовая помощь" в договорах не выработано и точного перечня мер, осуществляемых в порядке ее оказания, не дано.

В отношениях стран Содружества независимых государств вопросы оказания правовой помощи по уголовным делам регулируются Конвенцией о правовой помощи и правовых отношениях по гражданским, семейным и уголовным делам, подписанной в Минске 22 января 1993 года, и двусторонними договорами.

В ст. 6 Конвенции предусматривается объем правовой помощи.

К компетенции органов внутренних дел относятся следующие действия перечня: составление и пересылка документов; проведение обысков, изъятие, пересылка и выдача вещественных доказательств; проведение экспертизы; допрос сторон, обвиняемых, свидетелей, экспертов; уголовное преследование, розыск и выдача лиц, совершивших преступление.

Стоит подчеркнуть, что прогрессивным положением Конвенции является порядок сношений учреждений юстиции непосредственно через центральные органы.

В практике государств по заключению договоров о правовой помощи всегда отмечалось стремление установить такой порядок взаимоотношений органов государства, при котором отсутствовали промежуточные звенья.

Такой порядок позволяет упростить пересылку документов, освобождает промежуточное звено от определенной части работы, суть которой к их основной компетенции не относится.

В отношении Министерства внутренних дел Республики Узбекистан и органов других зарубежных государств действует иной порядок.

Основаниями действий в данной области является договор о правовой помощи и правовых отношениях, заключенный между Узбекистаном и конкретным государством, а также установленный порядок взаимодействия при производстве уголовнопроцессуальных действий.

Данный порядок определяет производства отдельных следственных действий на территории зарубежного государства (допроса, опознания, выемки, обыска и т.д.).

Органы дознания, следствия обращаются в управление по надзору за следствием и дознанием прокуратуры Республики Узбекистан с соответствующей просьбой о подготовке международных следственных поручений в установленной форме.

Практически все договоры Республики Узбекистан о правовой помощи фиксируют правило: заявления об уголовном преследовании, поданные потерпевшими в его компетентные учреждения в надлежащие сроки, действительны и на территории другого государства - участника договора.

В данном случае речь идет о неизвестном УПК Республики Узбекистан приравнивании по процессуальному значению заявлений потерпевших, подаваемых в органы правопорядка, и заявлений в зарубежные правоохранительные органы.

Иными словами, правоохранительные органы Узбекистана должны принимать "иностранные" заявления как если бы они были поданы должностными лицами Узбекистана.

Вопросы, касающиеся реквизитов поручения об осуществлении уголовного преследования регламентирован в Конвенции СНГ 1993г., где согласно ст.73 поручение об осуществлении уголовного преследования должно содержать: а) наименование запрашивающего учреждения; б) описание деяния, в связи с которым направлено поручение об осуществлении преследования; в) возможно более точное указание времени и места совершения деяния; г) текст положения закона запрашивающего государства, на основании которого деяние признается преступлением, а также текст других законодательных норм, имеющих существенное значение для производства по делу; д) фамилию и имя подозреваемого лица, его гражданство, а также другие сведения о его личности; е) заявления потерпевших по уголовным делам, возбуждаемым по заявлению потерпевшего и заявления о возмещении вреда; ж) указания размера ущерба, причиненного преступлением.

В той или иной редакции данные положения закреплены в большинстве двусторонних международных договоров Республики Узбекистан о правовой помощи и правовых отношениях по уголовным делам (Договор между Республикой Узбекистан и Республикой Грузия 1996 г., Договор между Республикой Узбекистан и Туркменистаном 1997 г., Договор между Республикой Узбекистан и Кыргызской Республикой 1997г., Договор между Республикой Узбекистан и Республикой Казахстан 1997г., Договор между Республикой Узбекистан и Азербайджанской Республикой 1997г.).

К просьбе о возбуждении уголовного преследования должны прилагаться имеющиеся в распоряжении запрашивающей стороны материалы предварительного расследования и доказательства.

Каждый из находящихся в деле документов должен быть удостоверен гербовой печатью компетентного запрашивающего учреждения юстиции.

Общее правило таково: при направлении запрашивающим государством возбужденного уголовного дела расследование по этому делу продолжается в Республике Узбекистан в соответствии с уголовно-процессуальным законодательством.

Если направляются материалы без возбужденного уголовного дела, правоохранительные органы Узбекистана возбуждают дело самостоятельно.

Если лицо в момент направления просьбы о возбуждении уголовного преследования содержится под стражей на территории государства, направляющего просьбу о возбуждении такого преследования, оно доставляется на территорию другого государства.

Этапирование этого лица санкционируется должностным лицом, осуществляющим надзор за расследованием дела.

Передача такого лица осуществляется по правилам, аналогичным применяемым при выдаче.

В соответствии с договорами государства сообщают также сведения о результатах уголовного преследования лица, в отношении которого была направлена просьба о возбуждении уголовного преследования, а также о результатах уголовного преследования в случае выдачи.

По просьбе высылается копия приговора, вступившего в законную силу.

Проблема экстрадиции в международном уголовном процессе

Хотя понятие экстрадиции появилось в международном праве несколько веков назад, его место в иерархической схеме международного права находилось на низком уровне.

В действительности многие ученые рассматривали "экстрадицию" как незыблемая под отрасль международного права, потому что она не ограничивается по своей природе и содержанию внутригосударственным правом.

Даже хотя при отсутствии многостороннего или двустороннего соглашения государство не обязано задержать и арестовать беглеца, совершившего преступление в другом государстве, в таком состоянии с тем, чтобы потом экстрадировать его в запрашивающее государство, оно все-таки сохраняет за собой суверенное право высылать беглеца-преступника в другое государство.

В таком случае государство, на территории которого беглец пребывает, имеет право запросить у другой стороны обмен нотами или меморандумами взаимопонимания, в которых установлены условия экстрадиции.

Государству, намеренному экстрадировать беглеца, должна быть предоставлена принимающей обвиняемого стороной гарантия взаимного сотрудничества в подобных ситуациях.

Более того, экстрадирующее государство имеет право предоставления ему гарантии того, что обвиняемый не будет приговорен в выдаваемом государстве к смертной казни или другому тяжелому наказанию, если по уголовному законодательству предыдущего государства за данное экстрадируемое преступление не предусматривается подобное наказание.

Следующее условие экстрадиции касается принципа специальности (обособленности), согласно которому экстрадированное лицо подлежит наказанию исключительно за преступление, которое стало причиной его экстрадиции.6 Соблюдение данного принципа означает уважение суверенитета экстрадирующего государства, если он не закреплен договорной нормой многостороннего или двустороннего соглашения.2 Чтобы бороться с нарастающей угрозой терроризма международное сообщество имеет ряд международных договоров, к числу основных положений которых отнесены условия взаимных экстрадиций.

Среди них наиболее важными считаются: Токийская Конвенция о преступлениях и некоторых других актах, совершенных на борту воздушного судна от 14 сентября 1963 г.; Гаагская Конвенция о борьбе с незаконным захватом воздушного судна от 16 декабря 1970г.; Монреальская Конвенция о борьбе с незаконными актами против безопасности гражданской авиации от 23 сентября 1971г.; Монреальский Протокол о борьбе с незаконными актами насилия в аэропортах, обслуживающих международную гражданскую авиацию от 24 февраля 1988г., к Монреальской Конвенции о борьбе с незаконными актами против безопасности гражданской авиации от 23 сентября 1971г.; Международная Конвенция против захвата заложников, от 17 декабря 1979г.

В целях достижения эффективности названных международных актов, положения об экстрадиции были облечены в более строгую форму.

Однако следует иметь ввиду, что большинство двусторонних и многосторонних договоров об экстрадиции также, как и национальные законодательства, содержат соответствующие положения о запрете ареста лиц, инкриминируемых в деяниях политического характера.

В этой связи многие виды террористических актов, подпадающие под экстрадиционное исключение, применяемое для политических преступлений, могут способствовать виновным лицам избежать уголовного наказания.

Наличие в международном праве концепции исключения политического преступления от экстрадиции предоставляет реальному преступнику возможность предъявить довод, что акт был совершен в политических целях, таких как приобретение нацией права на самоопределение, борьба против расистских или диктаторских режимов, приобретение независимости от колонизаторов и т.п.

Отсутствие в международном праве четкого и общепризнанного дефиниция "терроризм" усложняет процесс определения запрашивающим государством того, насколько довод, указывающий на политический характер предполагаемого преступления, может быть воспринят как достаточная основа для отказа в экстрадиции.

В 1994г. Генеральная Ассамблея ООН приняла Декларацию о мерах предупреждения международного терроризма.

В данной Декларации государства объявляют о своих намерениях осуществлять преследование и арест лиц, обвиняемых в совершении террористического акта, а также их экстрадиция в соответствии с действующими положениями национальных закон одательств.

С другой стороны, отсутствие общепризнанного в международном праве дефиниции "терроризм" усложняет процесс определения списка тех видов террористических актов, которые относятся в предметную область проблемы экстрадиции.

С тем, чтобы облегчить данный процесс, Комиссия ООН по международному праву предложила следующую категоризацию террористических актов, определяющую их экстрадируемость: а) любой умышленный акт, приводящий к смерти или причиняющим серьезное телесное повреждение главе государства, чиновникам государственной значимости, их супругам или иным должностным лицам, которые занимаются государственной деятельностью при условии, что преступный акт был направлен против них в их служебном положении; б) акты, рассчитанные на уничтожение или повреждение общественного имущества или имущества, используемых в общественных целях; с) любой умышленный акт, направленный на оказание угрозы жизни людей, в частности, в виде захвата воздушного судна, заложников, и любая другая форма насилия, совершенная против лиц, находящихся под международной защитой или имеющих дипломатический иммунитет; д) производство, приобретение, содержание или поставка оружия, имеющего взрывчатых или иных опасных веществ, с целью совершения террористического акта.

Особенности мер по осуществлению экстрадиции между странами описываются в форме общих принципов независимо от того, где они применяются, в договорах или иных источниках права.

Однако иногда положения отдельно взятых договоров об экстрадиции не обретают статус общеизвестных принципов, что легко снижают их практическую значимость.

Наоборот, частое включение в договорах об экстрадиции некоторых новых норм дает им статус правового принципа.

Принципы двойной вины.

Запрашиваемое государство имеет право отказаться в экстрадиции беглеца, если совершенное последним деяние не является в данном государстве преступным актом.

Кроме того, экстрадиция виновного лица может быть также не санкционирована, если запрашиваемое государство заинтересовано установить свою юрисдикцию над преступником.

Двойная вина означает, что преступный акт, совершенное беглецом в запрашивающем государстве, инкриминируется также по уголовному законодательству запрашиваемого государства.

В этом смысле бытует мнение, что "действительность принципа двойной вины никогда не подвергалась сомнению.

Он исходит из основополагающего принципа взаимности, который составляет основу экстрадиции.

Более того, принцип двойной вины основывается на юридическую аксиому nulla poena sine lege.

Поэтому данный принцип выполняет важную функцию обеспечения свободы личности при отсутствии преступного деяния по законодательству запрашиваемого государства".

Что касается принципа взаимности, государство может не воспользоваться правом на экстрадицию, если оно не наделено правом запросить у другого государства экстрадировать преступников по данной категории преступлений.

В Западной Европе к некоторым видам экстрадируемых преступлений относятся нелегальный аборт, двоеженство, эутаназия, гомосексуализм.

Опенгейм (Oppenheim) трактует принцип двойной вины следующим образом, что "никто не должен быть экстрадирован за деяние, которое по уголовному законодательству запрошенного государства или государства, которое требует экстрадицию, не составляет преступный акт".

В свою очередь Г. Гильберт (Gilbert) описал принцип более кратко: "Деяние должно быть уголовно наказуемым в обоих государствах."7Канадский ученый Ла Форье (La Forest) утверждает, что экстрадируемое преступление может быть широко интерпретировано как акт, по которому беглец обвиняется по законодательству одного государства, а также квалифицируется как уголовно наказуемый акт по уголовному праву другого государства.8 В силу взаимности сторон в мерах по экстрадиции принцип двойной вины автоматически исключает от экстрадиции преступление, которое являясь уголовно наказуемым в одном государстве, не может быть таковым по уголовному законодательству другого государства.

Последнее государство может быть как выдаваемой, так и запрашиваемой стороной.

Одним из методов определения экстрадируемости преступления является примерный срок тюремного заключения за предполагаемое преступление.

Например, в Англии преступления, за совершение которых уголовным законом предусмотрен 12 месяцев или более тюремного наказания, подлежат экстрадиции.9 Расхождения между уголовными законодательствами различных стран в вопросе юрисдикции может также исключать от экстрадиции некоторые преступления из-за наличия еще многих иных факторов.

Государства, правовая система которых является англо-саксонская, определяют юрисдикцию в основном по принципу территориальности со все более нарастающей перечню исключений.

А государства континентального права не ограничиваются применением принципа территориальности и тем самым обращаются различным формам экстерриториальности, дающим право на юрисдикцию над своими гражданами, в какой-либо точке земного шара они не находились.

Дело в том, что европейские государства принимают просьбу других стран в вопросах экстрадиции с тем, чтобы в дальнейшем расширить свою экстерриториальную юрисдикцию, надеясь на взаимность этих стран.

С этой точки зрения ограничения, присущие принципу двойной вины, усложняют экстрадиции во многих случаях.

Рассматриваемая проблема больше усугубляется в случаях неоконченных преступлений, таких как заговор, которые частично могут совершатся вне территориальной юрисдикции.

Более серьезной проблемой можно столкнуться, когда закон, в котором принцип двойной вины установлен, требует полную квалификацию предполагаемого деяния для того, чтобы оно стало экстрадируемым.

Согласно теории уголовного права необходимым условием полной квалификации считается наличие всех обязательных элементов состава преступления.

Однако преступление с одинаковым названием в обоих государствах может включить в свой состав разные элементы.

Принцип "Существенная схожесть".

Принцип двойной вины требует существенную схожесть между разными составами одного и того же преступления по уголовному законодательству обеих стран.

Отсюда, возвращение беглеца-преступника может быть отказано со стороны компетентных органов власти запрашиваемого государства, если факты, на основе которых заращивается экстрадиция виновника, не являются достаточными, чтобы предполагаемое деяние считалось бы преступлением по уголовному законодательству государства, которое содержит преступника под стражей.

Поэтому наиболее приемлема точка зрения, что принцип двойной вины не ограничивает принцип существенной схожести в рамках точного соответствия элементов состава преступления.

Состав преступления должен главным образом определятся сущностью, нежели чем технической формой квалификации.

При этом преступления с разными названиями или совершенно не схожими элементами вполне могут быть классифицированы одинаково.

Такой подход облегчает процесс решения вопроса экстрадируемости обвиняемого.

Однако отсутствие хорошо разработанного механизма разграничения сущности преступления от его технической формы создает трудности в определении юрисдикции и судопроизводстве.

В целях избежания такого рода сложностей в классификации деяния требуется наличие четко установленных процедурных норм и правил.

На практике многие европейские страны не учитывают форму квалификации предполагаемого преступления по уголовному законодательству запрашивающего государства.

Доказательство вины по уголовному законодательству запрашивающего государства считается формальностью.

Такой подход со стороны запрашиваемого государства при отсутствии обязательного элемента в составе преступления часто приводит к отказу в экстрадиции.

В этой связи остается желать лучшего, что суды будут исходить из здравого смысла, когда приходиться принимать решение учитывая различия в уголовных законодательствах.

Необходимо принимать во внимание Европейскую Конвенцию об экстрадиции от 1957 г., согласно которой предполагаемое деяние, указанное в запросе об экстрадиции, рассматривается по элементам его состава, а не по названию с тем, чтобы сравнить с соответствующей уголовной нормой запрашиваемого государства-участника данного международного акта.

Гильберт (Gilbert) описал этот процесс как поиск "соответствующих элементов предполагаемого преступления".

Настаивание на полное соответствие всех элементов состава преступления усложняет процесс осуществления экстрадиции.

В этой связи предлагается рассматривать принцип двойной вины по объективным и субъективным аспектам.

Объективный аспект включает в себя состав преступления и строгую интерпретацию его нормативных элементов.

Субъективный аспект характеризуется противоправностью, т.е. уголовной наказуемостью деяния независимо от состава уголовно-правовой нормы и полного соответствия его элементов по уголовному законодательству обоих государств.

Уголовная наказуемость предполагаемого деяния, указанного в запросе об экстрадиции, обоснуется в заявлении соответствующего правоохранительного органа запрашивающего государства.

На практике трудно применять субъективный аспект принципа двойной вины.

Речь идет о том, что деяние, уголовно наказуемое по законодательству запрашивающего государства, может не являться таковым по законодательству запрашиваемого государства или не представлять большую общественную опасность по законодательству последнего государства с тем, чтобы преступление считалось экстрадируемым.

В последние годы особое внимание уделяется к экстрадируемости финансовых преступлений.

Финансовыми преступлениями следует считать преступления, связанные с национальным доходом, включая налогов, официальных сборов и валютных операций.

Такие разновидности данного преступления влекут за собой разные уровни уголовного наказания.

Во многих европейских государствах денежные преступления подпадают под экстрадицию.

Такие преступления как грабеж, обман и мошенничество являются экстрадируемыми преступлениями независимо от того, связаны ли они общественными доходами.

До сих пор в европейских государствах наблюдается тенденция нарастания числа экстрадируемых финансовых преступлений.

В этой связи чисто финансовые преступления могут запросто считаться экстрадируемым, даже хотя виды налогов, сборов и правила валютных операций у запрашивающего и запрошенного государств вовсе не схожи между собой.

Особую значимость представляет собой временной фактор при применении принципа двойной вины.

Дело в том, что не время запроса экстрадиции преступника, а время совершения предполагаемого преступного деяния определяет применимость рассматриваемого принципа.

При реализации принципа экстерриториальной юрисдикции в отношении своих граждан, которые стали жертвой финансовых и иных преступлений за границей, государства обычно прибегают к принципу защиты. 10 Традиционно преступный акт, совершенное за пределами государства, не подлежит уголовному наказанию в данной стране.

Однако преступления, такие как заговор, даже хотя могут быть совершены за границей, имеют преступные последствия внутри страны.

Это предполагает экстерриториальное применение юрисдикции.

Или совершение одного или более ключевых элементов состава преступления на территории одного государства, даже хотя предполагаемое преступление в целом совершилось или его последствия наступили в другом государстве, не исключает также наличия юрисдикции у первого государства.

Принцип специальности.

Норма, которая запрещает задержание и/или осуждение экстрадированного лица в стране, куда оно было выдано, за любое преступное действие, совершенное до его выдачи, кроме преступления, за что оно было экстрадировано, является открытой или имплицитно выраженной характеристикой акта экстрадиции.

Данная норма стала общепринятым принципом международного права.

В частности, этот принцип был также юридически установлен в рамках Европейской Конвенции об экстрадиции от 1957 г.

Что касается имплементации данного принципа в национальных законодательствах, его наличие во внутригосударственном уголовнопроцессуальном законодательстве является как бы обязательным условием.

К примеру, ст.38 Закона Швеции о международно-правовой помощи в уголовных делах запрещает уголовное наказание за преступления, которые не были указаны в запросе об экстрадиции.

В судебной практике европейских стран принцип специальности часто применяется и обогащается новыми трактовками, руководствуясь соображениями обеспечения защиты правосудия в запрашивающем государстве, что является основной целью данного принципа.

Исходя из этого не допускается злоупотребление правами осужденного после того, как он был высвобожден от юрисдикции запрашиваемого государства.

Согласно данному принципу любые иные обвинения становятся незаконными вследствие выдачи беглеца.

Это означает, что при высылке беглец-преступник автоматически приобретает правовую защиту от любого обвинения, которое не было указано в запросе об его экстрадиции.

Это есть формальное предусловие внешней экстрадиции.

Применение принципа специальности на практике приводит к его разным интерпретациям.

При этом соответствие между названием преступления и фактами, свидетельствующими о его совершении, является определяющим в понимании принципа специальности.

Поэтому прежде чем требовать экстрадицию преступника, запрашивающая сторона должна гарантировать другой стороне соблюдение этого принципа.

Однако принцип специальности не является абсолютной нормой.

Имеется ряд исключений: принцип не применяется в отношении преступлений, совершенных после выдачи обвиняемого; после доказывания в судебном порядке невиновности беглеца в совершении экстрадируемого преступления, он может быть осужден дополнительно за иное преступление, если он не стал или не сумел покинуть страну за определенный срок или вернулся обратно в эту страну; принцип не применяется, если экстрадирующее государство дало принимающему преступника государству свою санкцию на открытие дополнительного судебного дела за иное преступление.

Как правило меры, направленные на обеспечение принципа специальности, устанавливаются отдельным положением в договоре об экстрадиции или другом дипломатическом акте, имеющем договорную силу.

На практике, вместе с документами, сопровождающими запрос на экстрадицию, запрашивающая сторона обычно представляет другой стороне копии соответствующих внутригосударственных законов, содержащие нормы, запрещающие нарушение принципа специальности.

Такая форма предоставления юридической гарантии согласуется сторонами в процессе заключения договора об экстрадиции.

Факты, свидетельствующие о предполагаемом преступлении, которое указано в запросе о выдаче преступника, являются ключевыми элементами в определении того, насколько другие преступления, в которых обвиняется беглец, нарушают принцип специальности и требуют согласие запрашиваемого государства.

Поэтому все обвинения, кроме того, которое составило основу экстрадируемого преступления, требуют отдельного согласия запрашиваемого государства.

Обычно выдающая беглеца сторона дает согласие на предъявление дополнительных обвинений, если они 1) не приводят к осуждению за преступления политического характера, или 2) не нарушают принцип двойной вины, или 3) не являются обвинением, на что раньше было отказано в экстрадиции.

Чтобы дополнительное обвинение разрешалось запрашиваемой стороной, судопроизводство по законодательству запросившей стороны не должно быть ограничено временными рамками или касаться принципа autrefois convict.11 Прежде чем дать согласие на дополнительное обвинение, выдающая преступника сторона учитывает предрасположенность самого беглеца на этот счет.

Европейская Конвенция об экстрадиции от 1957 г. разъясняет принцип специальности в стандартной форме: "Экстрадированное лицо не подлежит к осуждению, приговору [к...] или задержанию с целью исполнить ордер на арест или судебный приговор за преступление, совершенное до его выдачи, за исключением того, за которое оно было экстрадировано, а также его право на свободу не должно быть ограничено по каким-либо другим причинам".

Конвенция от 1957 г. устанавливает также необходимость получения согласия запрашиваемого государства на дополнительные обвинения за иные преступления, если последние тоже являются экстрадируемыми преступлениями.

При таком случае согласие должно быть дано в обязательном порядке.

После экстрадиции беглеца в страну суд, уполномочен осуществить свою надзирательную функцию и проверить условия запроса, согласно которым была осуществлена выдача обвиняемого.

Суд имеет право отказаться от доказательств, полученных незаконным путем.

Кроме того, он наделен правом приостановить судопроизводство, если обнаружено злоупотребление процессом, например, из за ложных показаний.

При всем этом он опирается на действующее внутреннее законодательство.

Условия принципа специальности, применяемые во внутренней экстрадиции, имеют обязательный характер.

Ныне многие страны предоставляют легальные пути самовольной экстрадиции (voluntary extradition), при которой беглец обещает вернуться в запрашивающее государство без каких-либо силовых процедур, применяемых в формальной экстрадиции.

Обычно правила самовольной экстрадиции закрепляются положением в соответствующем внутригосударственном законодательстве.

Эти правила позволяют обвиненному лицу выбрать легальные пути и меры для самовольного возвращения в запрашивающее государство в случае, если он изъявил желание избежать формальностей.

Беглец сможет осуществить самовольную экстрадицию после того, как запрос на экстрадицию был снят и он высвобожден от ареста.

Самовольная экстрадиция на самом деле не является экстрадицией как таковой.

Бывают случаи, к удивлению обоих государств, когда лицо, добившееся самовольной экстрадиции, бесследно исчезает.

Арестованный беглец, желающий добиться от обоих государств самовольной экстрадиции, должен, прежде всего, отказаться от своего права обращения к habeas corpus.12 Согласно законодательству Австрии и Нидерландов отказ от права обращения к habeas corpus означает потеря права под принципом специальности.

В Германии такой отказ не влечет за собой автоматическое исключение прав под принципом специальности.

Для исключения применения прав под рассматриваемым принципом необходим особый отказ со стороны обвиняемого.

После того как судопроизводство в запросившем государстве было окончено, ре-экстрадиция беглеца в третье государство противоречит принципу специальности.

Поэтому без соответствующего согласия первоначально запрашиваемого государства ре-экстрадицию не возможно осуществить.

Данное правило получило статус юридически регламентированной международной нормы в рамках Европейской Конвенции об экстрадиции от 1957г.

Противоречие ре-экстрадиции принципу специальности обосновывается тем, что в таком случае первоначально запросившее государство считается заключившим обвиняемого под стражу в целях осуждения его за совершение преступления, указанного в запросе об экстрадиции.

Более того, реэкстрадиция в третье государство исключает право осужденного после реабилитации возвратиться в первоначально запрошенное или другое государство.

В этом ракурсе прежде чем дать свое согласие, первоначально запрашиваемое государство имеет право ознакомиться документами, приложенные к запросу о ре-экстрадиции.

Данный процесс схож с процедурой получения согласия на предъявление дополнительного обвинения.

В англо-саксонских уголовно-правовых школах является общепринятой норма о том, что само преступное действие определяет экстрадируемость, а различные названия одного и того же преступления не являются решающими.

В этой связи предъявление нового обвинения во время судопроизводства обуславливает соблюдение принципа специальности.

К тому же, Европейская Конвенция об экстрадиции от 1957 г. устанавливает следующее положение: "Когда описание приведенного обвинения изменено по ходу судопроизводства, экстрадированное лицо может только быть осуждено или приговорено [к...] в том случае, если новое описание элементов данного экстрадируемого преступления не изменяет характер самого экстрадируемого преступления." Наличие в договорах такой нормы сокращает возможность случаев нарушения принципа специальности со стороны стран-участниц.

Нарушение рассматриваемого принципа происходит тогда, если предъявленное новое обвинение не соответствует по содержанию той информации, которая приведена в запросе об экстрадиции.

Только в таком случае получение согласия запрашиваемого государства представляется необходимым.

Беглец, в экстрадиции которого был сделан запрос, может быть не экстрадирован запрашиваемым государством, если предполагаемое преступление носит политический характер.

Это есть самая простая форма описания практики применения нормы международного права об особом статусе политических преступлений.

Концепция исключения политического преступления от экстрадиции стала общим принципом международного права, соблюдение которого открыто или имплицитно признано всеми государствами.

Однако ученые такие как Клив Стенбрук и Айвор Стенбрук утверждают, что эта концепция не удостоена такого широкого признания13.

По их мнению политическое преступление может составить исключение от взаимных обязательств экстрадиции только на договорной основе сторон.

Поэтому экстрадиция за преступление политического характера не запрещена при всех случаях и для любого государства.

Как заявляет Шварценбергер, выбор экстрадиции есть право суверена, которого, при отсутствии договорного обязательства об исключении политического преступления, он, т.е. суверен, сохраняет за собой.14 С международно-правовой точки зрения позиция Шварценбергера не безосновна.

Практика отдельных государств действительно имеет особое значение.

Например, в правоприменительной практике Великобритании деяния, совершенные наряду с политическим преступлением, не подпадают под исключение от экстрадиции.

А в континентальной Европе такое исключение применяется также в случаях совершения в совокупности с политическим преступлением и иных деяний.

Ретроспективный взгляд на вопрос экстрадиции за политическое преступление позволяет раскрыть многие аспекты данной проблемы.

Так, в ст. 3(1) Закона Германии об экстрадиции от 1929 г. рассмотрены сопутствующее политическому преступлению деяния, которые в той или иной мере связаны с политическим актом.

К примеру, хищение оружия, финансовые преступления, направленные на поддержку политических актов.

В ст.3 Европейской Конвенции об экстрадиции от 1957 г. указывается, что экстрадиция не должна быть разрешена, если деяние, приведенное в запросе, рассматривается запрашиваемым государством как политическое преступление или деяние, связанное с политическим преступлением.

Несмотря на конвенциональные нормы, судебные органы государств не ограничивают себя в рамках международных договоров и отправляют правосудие на прагматической основе.

Во многих национально-правовых системах понятие "политическое преступление" не определено четко и его состав не разработан должным образом.

Например, террористические акты, совершаемые почти во всех точках земного шара, породили разные отношения к политически мотивированному насилию.

Террористы могут быть названы как национальные освободители, ведущие "славную" вооруженную борьбу, отражающую интересы одного или нескольких государств.

С другой стороны, они будут опорочены другим государством как беспощадные террористы, заинтересованные в насильственном устранении от власти действующего правительства.

Международное право дает основу для обеих позиций, между которыми находится концепция об исключении политического преступления от экстрадиции.

Отклики на эту дилемму выражаются в трех формах: академические круги и юристы попытаются давать наиболее удовлетворительное и точное определение понятия "политическое преступление"; Согласно принципу aut dedere aut judicare15 признается юрисдикция запращиваемого государства над политическим преступлением совершенным за границей; Наблюдается движение в сторону отмены привилегированного статуса политического преступника и, следовательно, его право на политическое убежище.

Порочность политически мотивированного деяния лишает преступника от права на убежище.

Невозможно дать точного определения понятия "политическое преступление".

Однако были попытки в законотворческой практике некоторых стран сформулировать состав такого преступления.

Так, Лорд Радклиф (Lord Radcliffe) подчеркнул, что дать определение с небольшим количеством элементов состава данного преступления представляется невозможным.16 К тому же, Бассиони назвал политическое преступление описательной категорией сомнительной юридической правильности.17 Видно, что узкий нормотворческий подход подвержен научной критике и не является целесообразным для долгосрочной перспективы международного сотрудничества между странами.

Недостаточная ясность в определении рассматриваемого понятия усложняет установление общих стандартов его применения.

Понятие "политическое преступление" в некоторой мере связано с концепцией политического убежища.

Политическое убежище понимается как предоставление защиты от преследования, но не от законного расследования.

Но наличие обвинения в совершении общественно опасного деяния обособляет политическое преступление от права на миграцию.

Такое право предполагает предоставление беглецу политического убежища только лишь в случае попрания его прав и угнетения в своей стране.

Отказ в экстрадиции из-за политического характера предполагаемого преступления не всегда снимает правовые ограничения в приобретении статуса иммигранта или гражданства страны пребывания.

Политический характер преступления обнаруживается наличием как объективных, так и субъективных мотивов.

Основание у запрашивающего государства, попытавшего вернуть беглеца, могут быть определяющими в рассмотрении политического характера преступления.

Часто соответствующие признаки приписываются к преступлениям исходя из политических соображений и целей преступника с тем, чтобы запрашивающее государство добилось судопроизводства по своему уголовному закону.

Наличие у преступника политической мотивации не является достаточным.

Ясно, что политические мотивы не превращают деяние в преступление политического характера.

Далее предоставление политического убежища только исходя из политического характера преступления привело бы к нежелательным правовым последствиям.

Преступление должно быть направлено против конкретного правительства, но не против политического управления в общем.

Другими словами, политическое преступление должно быть направлено против запрашивающего государства.

В этой связи концепция исключения политического преступления от экстрадиции не применяется, если мотивы запрашивающего государства состоят чисто в расследовании дела по своему уголовному законодательству, и оно не является государством, против которого было направлено предполагаемое преступление.

До второй половины двадцатого столетия такие преступления, как предательство, шпионаж, саботаж и диверсия считались чисто политическими и составляли исключение от экстрадиции.

Кроме того, данные преступления не отражались в двусторонних договорах об экстрадиции между европейскими странами.

Однако происходившие перемены в международном праве намного увеличили виды экстрадируемых преступлений, куда начали включать политические преступления.

Необходимость исключения политического преступления от экстрадиции появляется и в случаях наличия противостояния между государством и индивидуумом, который совершил предполагаемое преступление.

Во многих странах политический характер преступления, указанного в запросе об экстрадиции, определяется решением компетентного государственного органа.

Когда обвиняемый предъявляет в судебный орган иск над решением соответствующего государственного органа, только в таком случае суд наделяется правом пересмотреть вопрос об исключении политического преступления от экстрадиции, судебное решение подлежит обязательному и неукоснительному исполнению.

На практике происходят много судебных разбирательств по поводу юридического истолкования концепции политического преступления.

Опасность неправильной трактовки состоит в том, что угнетенному, непредусмотрительному или неблагополучному политическому идеалисту может быть отказано судом в предоставлении политического убежища из-за не целенаправленности его деяния или не значимости его политических намерений, тогда как безжалостному террористу, если он имеет соответствующие политические убеждения, может быть гарантировано уважение его прав посредством ограничения круг лиц, против которых его преступные действия были направлены.

Политическими объектами таких актов могут стать военнослужащие, полицейские или государственный чиновники.

Такого рода практические ошибки при судопроизводстве усложняет процесс отправления правосудия.

В Шведском уголовном законодательстве политическое преступление означает преступление, носящее главным образом политический характер, с учетом основополагающих мотивов, насильственных методов совершения предполагаемого преступления и тщетности попытки достичь намеченную политическую цель.

Чтобы избежать неадекватного истолкования понятия "политическое преступление", в договоры об экстрадиции страны включают как положения о правовых ограничениях, учитывающих политический характер преступления или военные преступления, которые не входят в виды преступлений по обычному уголовному праву, так и оговорки о не дискриминации.

Оговорки о не дискриминации имеют в основном две формы: не разрешается выдача беглеца запрашивающей стороне за совершение экстрадируемого преступления, если у запрашиваемой стороне имеется основание на то, что подозреваемое лицо фактически может быть подвергнуто судебному разбирательству или уголовному наказанию вследствие его расы, религии, национальности или политических убеждений; запрашиваемая сторона имеет право не выдавать беглеца, если предполагается, что по возвращению свобода обвиняемого будет ограничена по причине его принадлежности к определенной расе, религии, национальности или в силу его политических убеждений.

Увеличение террористических актов во многих точках мира и предоставление многим террористам политического убежища на основе исключения политического преступления от экстрадиции, обусловили в последние годы необходимость деполитизации соответствующих международных уголовно-правовых норм.

В 1977 г. европейскими странами был принят меморандум,18 который не позволяет включить некоторые очень тяжкие в своих методах совершения преступления и их последствия в число политических преступлений, которые составляют исключение от экстрадиции.

Европейская Конвенция о борьбе с терроризмом от 1977 г. стала примером отказа от концепции исключения политических преступлений от экстрадиции в отношении ряда преступлений.

Основополагающей идеей, воплощенной в данной Конвенции, является то, что некоторые преступные акты больше не рассматриваются как политическое преступление.

В число таких преступлений входят инкриминированные многими международными договорами акты и ряд видов террористических актов.

Преимущество данной Конвенции состоит в том, что в ст. 2 предоставлена странам-участницам свобода выбора какого-нибудь преступления как имеющее политический характер.

Согласно ст. 7 Конвенции от 1977 г. запрашиваемая страна обязана установить свою юрисдикцию над предполагаемым преступлением, если она не заинтересована в выдаче преступника в руки запрашивающего государства.

Следовательно, применение принципа aut dedere aut judicare составило альтернативу концепции исключения политического преступления от экстрадиции.

Известно, что данный принцип дает хороший эффект в международном судопроизводстве.

Конвенция от 1977 г. не считает нижеследующих актов политическими преступлениями: а) преступления, предусмотренные Гаагской Конвенцией о борьбе с незаконным захватом воздушного судна, от 1970 г.; б) преступления, включенные в Монреальскую Конвенцию о борьбе с незаконными актами против безопасности гражданской авиации от 1971 г.; в) серьезные преступления против жизни, физической целостности или свободы лиц, находящихся под международной защитой, включая дипломатических агентов; г) преступления такие как похищение человека, взять в заложники или незаконное задержание под арестом; д) преступления, совершенные посредством применения бомбы, гранат, ракет, автоматического оружия или взрывчатых веществ, скрытых в виде писем и посылок, если они представляют угрозу жизни человека; е) попытка совершить любое из вышесказанных деяний или быть соучастником в совершении таких преступлений.

Кроме вышеперечисленных видов преступлений, акты, представляющие людям коллективную опасность, также не входят в число политических преступлений.

Международные договоры об экстрадиции лиц, подозреваемых в совершении преступлений или осужденных к лишению свободы, будучи основным видом оказания правовой помощи содержат правила:

• невыдачи собственных граждан;
• выдачи только за преступления, предусмотренные договором, чаще всего за преступление, совершение которых влечет за собой по законодательству обоих государств наказание в виде лишения свободы на срок не менее одного года;
• невыдачи лиц, совершивших преступления на территории страны, к которой обращено требование;
• невыдачи при истечении срока давности, наличии постановления о прекращении дела и иных законных оснований;
• неприменении оговорки о выдачи политических преступников;
• обязательности возбуждения уголовного преследования по требованию другой стороны против собственных граждан, подозреваемых в совершении преступлений на ее территории.

Типовой договор о выдаче, разработанный и принятый Генеральной Ассамблеей ООН 14 декабря 1990 г., в статье 3 предусматривает в качестве императивных оснований для отказа в выдаче следующие обстоятельства: "f) если лицо, в отношении которого поступает просьба о выдаче, было или будет подвергнуто в запрашивающем государстве пыткам или жестоким, бесчеловечным или унижающим достоинства видам обращения или наказания или если это лицо в процессе судебного разбирательства не обладало и не будет обладать правом на минимальные гарантии в процессе уголовного разбирательства, предусмотренными в статье 14 Международного пакта о гражданских и политических правах; если...осужденное лицо не имело достаточной возможности для обеспечения его защиты." Для того, чтобы отстаивать наличие собственной юрисдикции над преступником, запрашиваемое государство должно доказывать субъективную или объективную территориальность.

Запрашиваемое государство имеет право на субъективную территориальность, если один или более элементов преступления произошли на его территории.

Что касается объективной территориальности, юрисдикция запрашиваемого государства неотвратима тогда, когда на его территории проявились последствия преступления.

Однако правила, устанавливающие юрисдикцию запрашиваемого государства над преступником, нуждаются в ограничении с тем, чтобы не вызывать необоснованных конфликтов с запрашивающим государством.

В качестве источников таких ограничений выступают договорные обязательства запрашиваемого государства, внутригосударственное законодательство, а также общепризнанные принципы международного права.

Относительно стран СНГ Минская конвенция 1993 г. о правовой помощи и правовых отношениях по гражданским, семейным и уголовным делам была призвана регулировать вопросы экстрадиции.

Особенность механизма осуществления экстрадиции по данной Конвенции заключается в том, что решение таких важных вопросов, как осуществление уголовного преследования, исполнение поручений, затрагивающих прав граждан и требующих санкции прокурора, являются исключительной прерогативой Генеральных прокуроров договаривающихся сторон.

Международно-правовая процедура выдачи в странах СНГ осуществляется в несколько этапов: подготовка инициатором выдачи необходимых документов, составляющих в совокупности просьбу о выдаче запрашиваемого лица.

Эти документы Генеральной прокуратуры запрашивающей стороны направляются в генеральную прокуратуру запрашиваемой стороны; рассмотрение генеральной прокуратурой запрашиваемой стороны поступившей просьбы о выдаче и, в случае согласия на выдачу, правовое оформление такого согласия, а также документа на арест выдаваемого лица с целью его последующей выдачи заинтересованному государству; принятие организационных мер по обеспечению присутствия подлежащего выдаче лица, то есть его взятие под стражу, информирование страны-инициатора о произведенном аресте, согласование места и времени физической передачи выдаваемого лица, его конвоирование в согласованный пункт передачи; акт физической передачи доставленного лица, подлежащего выдаче, конвойному наряду запрашивающей выдачу страны, и оформление этого акта соответствующим письменным документом.

На практике сложно реализовать вышеприведенные положения конвенции из-за сложности решения вопроса о гражданстве выдаваемого лица.

Согласно Закону о гражданстве Республики Узбекистан гражданами Республики являются лица, которые постоянно проживали в Республике Узбекистан на день вступления в силу указанного закона или приобрели гражданство Республики Узбекистан в соответствии с ним.

Республика Узбекистан может запросить выдачу преступника у другого государства СНГ лишь при условии наличия у лица, экстрадиция которого запрашивается, узбекистанского гражданства, а также при отсутствии у него гражданства государства, на территории которого он пребывает в том случае, если обвиняемое лицо является лицом без гражданства.

В большинстве случаев при рассмотрении ходатайства о выдаче возникает вопрос о необходимости проверки законности получения гражданства.

Такая процедура важна в виду того, что в рамках СНГ отдельные граждане с тем, чтобы уклониться от привлечения к уголовной ответственности или отбытия наказания, получают гражданство другого государства.

Проверка законности получения гражданства проводятся с помощью правоохранительных органов запрашивающей стороны.

Если лицо имеет гражданство запрашиваемой стороны, тогда его выдача вполне может быть отклонена.

Однако это не означает, что этот гражданин автоматически освобождается от уголовного наказания за совершенные им деяния в запрашиваемой стране.

Пути взаимодействия правоохранительных органов двух государств нередко определяются различиями норм их уголовного и уголовнопроцессуального законодательств.

К примеру, если гражданин Республики Узбекистан обвиняется и разыскивается на территории России за незаконное изготовление, приобретение, хранение и перевозку без цели сбыта наркотических средств в размерах до крупного, то Российская Федерация имеет право отказать в выдаче преступника только на том, основании, что на ее территории предусмотрена уголовная ответственность за указанные выше действия только при наличии крупного размера наркотических средств.

Итак, для национального уголовного законодательства Республики Узбекистан представляется важным более глубокое изучение мирового опыта по экстрадиции преступников и, соответственно, воплощать в себе эффективные правовые нормы, действующие и широко признанные в международном праве.