Эволюция права в эпоху Московского государства XIV-XVII столетий
Формирование правопонимания московской эпохи и становление новой правовой системы происходило в рамках традиционного общества и господства религиозного мировоззрения. В силу существенного влияния географического фактора и иного, по сравнению с предшествующим периодом, менталитета населения Северо-Восточной Руси процесс государственной централизации осуществлялся по «восточному» пути.
Уничтожение в результате монгольского нашествия носителей «киевской» культуры (свободных дружинников и горожан) привело к духовному застою и резкому усилению роли религии в жизни государства и общества.
Затухают торговля и ремесленная деятельность, являвшиеся условием правового прогресса в Средневековье, исчезают многие города, пользовавшиеся вечевым самоуправлением. Отметим, что именно самоуправление способствует политической и правовой активности людей, втягивает их в общественную деятельность и просвещает, следовательно, повышает уровень правосознания и правовой культуры. На смену относительной свободе в Киевской Руси пришло «вотчинное мировоззрение», присущее крупным и мелким землевладельцам Московского государства.
Европейское право во многом основывалось на уважении к собственности и наличии механизмов ее защиты от посягательств. На Руси же ситуация оказалась совершенно иной. Под воздействием политической практики Золотой Орды были восприняты «азиатские» способы управления, основанные на произволе и деспотизме власти. По словам известного историка Р. Пайпса, «деспот ущемляет права собственности своих подданных, вотчинный правитель просто - напросто вообще не признает за ними этого права. Отсюда вытекает, что при вотчинном строе не может быть четкого разграничения между государством и обществом, поскольку такое разграничение предполагает наличие не только у суверена, но и у других лиц права осуществлять контроль над вещами и (там, где существует рабовладение) над людьми. В вотчинном государстве нет ни официальных ограничений политической власти, ни законоправия, ни личных свобод».
Это вполне справедливое утверждение американского исследователя совпадает и во многом основывается на разработках отечественных ученых-марксистов, с которыми в целом Р. Пайпс вел непримиримую идейную полемику, являясь приверженцем либерального мировоззрения и правопонимания. Так, анализируя развитие русской политической мысли, Г.В. Плеханов констатировал: «Московским публицистам XVI в. были совершенно недоступны те общественно-политические понятия, которые были выработаны передовыми публицистами тогдашней Франции. Бодэн вполне справедливо отнес (Московию) к числу вотчинных монархий. Общественные силы все больше и больше закрепощались в ней государством, глава которого, естественно, третировал их, - на что обратил внимание еще Бодэн, - как своих холопов».
Только небольшому количеству городов-государств (Новгороду, Пскову и Вятке) удавалось до потери независимости в конце XV - начале XVI вв. развиваться на иных основах. Эти города создали самобытные правовые системы, включавшие в себя как законодательство киевской эпохи (Русскую Правду), так и собственную судебную практику. Большинство населения этих государств-республик было юридически свободными людьми и не знало деспотизма монархической власти. Однако, по верному замечанию О.В. Мартышина, Новгород обладал существенными отличиями от вольных городов Запада. Борьба городов Германии и Италии за самоуправление противопоставила друг другу дворян и горожан и, соответственно, в определенном направлении формировала право (защита жизни и имущества горожан, особо тяжкие наказания для дворян). Кроме того, дворяне были исключены из числа полноправных горожан. По О.В. Мартышину, «основу этих событий представляла четкая социальная дифференциация городского населения, нашедшая выражение в самоопределении торговцев и ремесленников, в их цеховой организации. Всего этого не знал Новгород. Социальные противоречия и там проявлялись не раз в острой форме, но выступления трудящихся против бояр как сословия, а не против отдельных его представителей, были крайне редки, нестойки, быстротечны и не имели политических последствий». Действительно, социальные противоречия в Новгороде в большей степени происходили между различными боярскими группировками, втягивавшими в них горожан, причем сам характер борьбы мог приобретать очень острые формы.
Тем не менее, в значительной степени Новгород шел по европейскому пути развития. Его правовая система была ориентирована на разрешение многочисленных торговых и земельных споров, а учитывая высокую грамотность населения (необходимую для ведения торговой и ремесленной деятельности) и свободолюбие горожан, можно лишь сожалеть о насильственном прерывании самостоятельного развития этого города-государства.
Как мы уже не раз подчеркивали, право и торговля самым тесным образом связаны друг с другом. Именно развитая торговля порождает формализацию общественных отношений, требует юридического равенства хозяйствующих субъектов и четкой фиксации их прав и обязанностей. Как отмечает Л.И. Спиридонов, «связующая (общественная) сила обмена отнюдь не обусловлена ни действием политических сил, ни влиянием религии или нравственности. Для того чтобы обменные отношения могли служить не только экономической, но и общественной связью, нет никакой необходимости в их опосредствовании названными социальными институтами.
Природа обмена такова, что индивид не в состоянии отказаться служить общественному целому, ибо получить чужой товар, необходимы для его существования, он может лишь тогда, когда отдает свой собственный для удовлетворения потребностей других. Преследуя частный экономический интерес, он тем самым объективно служит интересам всех и таким образом - обществу». Эти процессы активно препятствуют деспотическому правлению, подавляющему свободу самовыражения и самостоятельность при принятии решений. Оригинальный исследователь проблем государственности В.С. Полосин, пожалуй прав, ставя вопрос: «Есть ли в исторических генах русского народа иной политический архетип, не связанный с монголо-византийским колониальным наследием? Иная, национальнодемократическая государственность имеет место в собственной истории Русской земли - это история политического устройства русских городовгосударств до Владимира Святославовича и это история Новгородской республики XII-XV веков <…>. Политическая мифология и идеология возрождаемой национальной русской государственности, русского народовластия, могла бы быть - при наличии политической воли - воссоздана из бесценного опыта наших предков».
После присоединения Новгорода к Московскому государству и насильственной депортации значительной части его жителей на восточные окраины наступило общее угасание городской жизни Северо-Запада России.
Отныне и до конца XVIII в. российские города представляли собой лишь укрепленные пункты, охранявшие торговые пути и служившие местом пребывания администрации. Самоуправление сохранилось лишь на русском Севере, не знавшем крепостного права и за дальностью своего географического положения недоступном для мелочной опеки со стороны правительства.
В целом же, правовое развитие страны было отброшено на несколько столетий назад, и свой новый подъем она стала совершать уже не по европейскому, а по восточному пути. Общественная самодеятельность могла существовать лишь постольку, поскольку у верховной власти не было реальной возможности вмешиваться в повседневную жизнь людей. Для формирования деспотизма на Руси были, разумеется, и объективные причины.
Это - огромная территория с редким населением, нуждающаяся в постоянной защите от внешних посягательств, маломощное сельское хозяйство с полукочевым крестьянством, которое власть всеми силами старалась прикрепить к земле, и неизменное стремление правящего слоя Московского государства к внешней экспансии (вначале объективно необходимой для выживания и «собирания Руси», а затем ставшей «идеей фикс» и использовавшей концепцию «Москва - третий Рим»).
На складывающуюся правовую систему и правопонимание в период XV-XVII вв. значительный отпечаток наложило отсутствие действенных механизмов контроля за деятельностью администрации. Точки зрения исследователей по этому вопросу носят диаметрально противоположный характер. Так, С. Пушкарев считает, что «не будучи связан какими-нибудь формально-юридическими ограничениями своей власти, московский самодержец, однако, не был (за исключением восьми лет опричнины) самовластным деспотом. Он был морально связан установившимися обычаями и традициями, выслушивал - и обычно исполнял - "приговоры" боярской думы, а в чрезвычайных случаях созывал "совет всея земли" (получивший в исторической литературе название "земский собор")».
Иного мнения придерживается Р. Пайпс, справедливо полагая, что отсутствие в стране твердых гарантий прав собственности населения порождает только произвол. Американский исследователь убедительно показывает, что правовая защита личности начинается с формализации имущественных прав и привилегий. Если же владение землей (основным богатством Средневековья и в России, и на Западе) должным образом не обеспечено, то ни о каком праве и законности (в европейском понимании) говорить не приходится. Поэтому, «никакое другое отдельно взятое обстоятельство из тех, что воздействовали на ход российской истории, не дает лучшего объяснения, почему политическое и экономическое развитие страны уклонилось от пути, которым следовала остальная Европа, ибо это означало, что в эпоху абсолютизма в России, в отличие от большинства западноевропейских стран, не оказалось частной собственности, способной послужить преградой монаршей власти».
Позиция Р. Пайпса подтверждается правовым развитием России в XV-XVII вв. Страна по-прежнему была погружена во власть обычаев и традиции, что только тормозило правотворческую деятельность государства.
Формально в Московском государстве существовало достаточно большое разнообразие форм действующего позитивного права.
1. Жалованные грамоты - правовые акты привилегированного характера (дарственные на имущество либо на льготное налогообложение, либо подтверждение действия общей нормы).
2. Уставные грамоты - правовые акты, регламентирующие порядок местного управления на определенной территории (Двинская уставная грамота 1397 г.).
3. Губные грамоты - нормативные акты, издававшиеся с 30-х годов XVI в. по просьбе местного населения.
4. Уставные земские грамоты - нормативные акты, издававшиеся в 50-е годы XVI в. и определявшие порядок местного самоуправления на той или иной территории.
5. Судебники - первые крупные правовые акты, созданные государственной властью (1497 г., 1550 г., 1589 г.). В них право еще не делилось на отрасли, однако нормы уже носили четко выраженный материальный или процессуальный характер. Судебники действовали на территории всей страны. Основное внимание в них было уделено судебному процессу (гражданскому и уголовному). Кроме того, Судебник 1550 г. ввел правило о запрете обратной силы закона, что свидетельствовало об определенном развитии юридической техники.
6. Стоглав - сборник постановлений церковного Собора 1551 г., который, наряду с Судебниками, произвел частичную систематизацию обычного права, продолжавшего действовать в повседневной жизни.
7. Указные книги Приказов, в которых фиксировались устные распоряжения монарха и им придавалась определенная формализация.
8. Соборное Уложение 1649 года, являвшееся первым полномасштабным кодексом России. В нем уже было возможно выделение отдельных отраслей права (государственного, гражданского, уголовного).
В целом же страна по-прежнему находилась в «мире обычая», так как использование государственного законодательства не было широко распространено. Господство местных обычаев, помимо консервативности населения и «статичности» общественных отношений, было обусловлено широким распространением жалованных грамот. Как констатирует М.Ф. Владимирский-Буданов, «иммунитеты или привилегии занимают весьма важное место в истории общих источников права новоевропейских народов: при огромном количестве пожалований, частный закон может обратиться в общий, исключение - в общее правило; таким образом права лиц всего высшего класса общества (который один и пользовался всеми гражданскими правами) обращаются из частных привилегий в общесословное право, а затем в общий закон. В Московском государстве этого не случилось, во-первых, вследствие того, что привилегии не были столь многочисленны и обыкновенны (как, например, в Польше); во-вторых, потому, что содержание привилегий не было однообразно и одинаково полно и, наконец, в-третьих, твердость привилегий (сохранение их в потомстве) ничем не гарантировалась, хотя иногда в грамоте обозначается, что привилегия делается без отнятия…».
С одной стороны, не так уж и плохо, что власть не может детально регламентировать жизнь подданных, это лишь стимулирует становление корпоративных организаций и местного самоуправления. С другой стороны, нельзя сбрасывать со счетов и негативные моменты. Формирование единого централизованного государства наталкивалось на местные сепаратистские тенденции, в борьбе с которыми великокняжеская, а затем и царская власть использовала не столько правовые, сколько политические и военнополицейские средства. Единого правового пространства в России не сложилось до эпохи Петра I, а обычное право продолжало применяться сельским населением до сталинской коллективизации начала 1930-х гг.
Кроме всего прочего, учтем и то обстоятельство, что в России «сформировавшийся в недрах общины стереотип определенного сочетания землевладельческих прав крестьянской семьи и мира стойко держался на протяжении столетий, не утрачивая своей первоначальной сущности ни в период активного роста крупного феодального землевладения, ни при постепенно усиливавшемся внедрении в деревню товарно-денежных отношений, т.е. в условиях, когда этот порожденный общинным бытием стереотип восприятия владельческих прав должен был бы разрушаться. Однако этого не происходило».
В сфере правовой идеологии также превалировало «вотчинное» мировоззрение, не допускающее никаких проявлений разномыслия и автономности личности. Наиболее ярко оно выразилось в политической практике и литературном творчестве Ивана IV Грозного. Отвечая на обвинения в свой адрес со стороны князя А.М. Курбского, царь однозначно писал, что «российская земля держится божьем милосердием, милостью Пречистой Богородицы, молитвами всех святых, благословением наших родителей и, наконец, нами, своими государями, а не судьями и воеводами, не ипатами и стратигами. Мы не предавали своих воевод различным смертям - с Божьей
Помощью мы имеем у себя много воевод и кроме вас, изменников. Мы же вольны награждать своих холопов, вольны и казнить». Таковым было мнение самодержца, в годы правления которого страна лишилась значительной части правящего слоя, вошла в состояние экономического кризиса и проиграла Ливонскую войну. Православие же, являвшееся мировоззренческой основой сознания россиян, не всегда могло сгладить деспотические черты государственности. По убеждению В.А. Рогова, «освобождение от господства Орды поколебало это единство, яснее обнаружился накапливавшийся столетиями горючий материал народных недовольств. Но уже сформировавшаяся христианская культура диктовала такое положение, при котором опосредствующим звеном нравственной оценки деятельности государственной власти были установки православия. Они были мерилом правомерности ее действий, которые лишь в таком виде и могли осознаваться как действия общественной значимости». Традиционное общество, которым была Россия до реформ Петра I, основывалось на религиозном синкретизме, однако политические реалии XV-VII вв. четко указывали на вектор развития государственности в сторону подавления самостоятельности церкви светской властью и превращения первой в часть аппарата управления. Нравственная же оценка действий власти, по сути, являлась единственным мерилом ее правомерности и законности. Например, непримиримый оппонент Ивана Грозного князь А.М. Курбский в своих сочинениях постоянно соотносил действия самодержавного деспота с Писанием, указывая на нарушение царем практически всех заповедей христианства.
Управление на местах в России также длительное время опиралось на традицию или уставные грамоты локального характера. По мнению Н.А. Емельянова, «вплоть до середины XVI в. общественная самодеятельность в сфере местного самоуправления в России не была нормирована законом и развивалась исключительно на основе мирского обычая, как естественное и неизбежное дополнение несовершенства официальной княжеской администрации». Представители власти на местах в процессе осуществления своей разносторонней деятельности опирались на собственные представления о должном, а не на закон, которого не было.
Правовая система страны развивалась в условиях господства натурального хозяйства и представляла собой совокупность обычаев определенных территорий, государственного законодательства и рутинной судебной практики. Учитывая же тот факт, что самостоятельное бытие права возможно только при наличии независимого суда и высокого уровня правосознания населения, основанного на стабильности отношений собственности, придется признать слабость отечественной правовой традиции. Во многом это было связано и с отсутствием в стране профессиональных юристов (приказные дьяки и подъячие не могут признаваться таковыми).
Исследователи истории русского права справедливо замечают по этому поводу, что «специальное изучение и преподавание права вплоть до XVIII в. сколько-нибудь заметного развития в русском обществе не получило. И в целом на протяжении XV-XVII вв. юриспруденция носила сугубо прикладной характер. Знание законов и умение с ними обращаться приобреталось исключительно в процессе практического осуществления правосудия или при составлении различного рода деловых бумаг». Кроме того, отечественная правовая культура по-прежнему не была затронута воздействием римского права. Это печальный, но объективный факт. До начала XVIII столетия мы, как уже упоминалось выше, не найдем в России ни одного сочинения, посвященного исследованию или хотя бы критике европейской юриспруденции своего времени. Есть только полемические труды, нацеленные на противостояние с католицизмом и протестантизмом. Византийское же законодательство, отдельные нормы которого использовались при разрешении споров в семейно-брачных отношениях и собственно церковной жизни, в целом не привилось в российских условиях.
Отметим еще один важный момент (с точки зрения антропологического подхода к праву). Становление любой современной правовой системы начинается с юридического оформления сословного строя и определения рамок законности действия верховной власти. Сословное право, разумеется, носит характер привилегии, но определенной, совокупностью прав и обязанностей обладают представители всех сословий. Примером такого варианта развития права являлся I Литовский статут 1529 г. Сословное общество в Великом княжестве Литовском оформилось в течение XIV-XV вв., и возникла необходимость четкой фиксации правового положения сословий, прежде всего, дворян и горожан. Как отмечал С.В. Пахман, «источниками статута, первой, в особенности, редакции были местные литовские обычаи и законы, изданные до его составления, из которых многие основаны на началах немецкого права, дарованного разным местностям Литвы, отдельными законами. Затем на постановления Литовского статута, в особенности третьей редакции, имели влияние польское право и римское.
Первое из них потому, что третий статут должен был быть согласен с польскими законами, а последнее не могло не оказать большого влияния, так как в числе редакторов были знатоки этого права, как например, королевский секретарь доктор прав Августин». Подобное положение дел опиралось на специфический менталитет населения Литвы. Различные социальные группы (дворяне, горожане) уже с XIV столетия начали осознавать свои корпоративные интересы, что вело к требованиям их строгой фиксации. Верховная власть шла им навстречу и постоянно предоставляла все новые привилегии. Значимое место имело городское право (за образец были взяты узаконения и судебная практика Магдебурга), что, в свою очередь, вело к необходимости развития юридического образования, основанного на римском праве. Известный литовский историк Э. Гудавичус указывает, что «кодифицированное литовское право, как и в других латинских странах Европы, было строго светским. Оно не содержало никаких постулатов церковного права, которые были обычными в судебных сборниках стран византийской цивилизации. Каноническое право считалось совершенно обособленной областью папской компетенции, в которую католическое государство не вторгалось».
В России же ситуация была иной. Сословный строй оформился только к концу XVIII века в результате активной правотворческой деятельности государства, по своему усмотрению распределившего население по нескольким крупным социальным группам (дворянство, духовенство, горожане, крестьяне). До Петра I был возможен свободный переход из одной социальной группы в другую, а сами границы сословий не были четко определены. Кроме того, издававшиеся в России XV-XVII столетий нормативные акты носили на себе явный отпечаток традиционализма. Они в основном были направлены на регламентацию деятельности судов, которые не отделялись от администрации, в отличии от стран Запада, где в XV-XVI вв. суды уже действовали самостоятельно и комплектовались из профессиональных юристов. Так, Ю.Г. Алексеев приводит характерные данные о том, что около 2/3 актов великокняжеской власти в России второй половины XV в. на самом деле представляли собой, говоря современным языком, индивидуальные правовые акты в виде решений по конкретным спорам. Какие-либо общие узаконения, направленные на развитие правовой системы в целом, отсутствовали до принятия в 1497 г. первого общерусского Судебника. Характеризуя данный правовой акт, вполне уместно принять точку зрения тех ученых, которые считают, что «фрагментарность и бросавшаяся в глаза неполнота первого Судебника, отсутствие в нем норм, регулирующих порядок наследования собственности, в том числе земельной, разграничения прав великого князя и служилых князей, бояр и других членов социума, отношения между великим князем и церковью, наделения поместьем и т.д. не должны удивлять, так как эти правоотношения регулировались либо обычаями, либо актами, восходящими к обычаям».
С другой стороны, именно всеобщность действия Судебника 1497 г. позволила Ю.Г. Алексееву отметить факт перехода от индивидуального к нормативному регулированию. Ученый обоснованно считает, что Судебник «никак не может рассматриваться как "пожалование", т.е. оказание какой-либо особой милости, какого-то изъятия из общего правила, дарования особого статуса и т.п. В отличие от пожалования уложение как акт верховной власти носит безличный, общегосударственный характер».
В принципе, нормы Судебника носят в основном процессуальный, а не материальный характер и направлены на создание единообразных правил судопроизводства. Основой же Судебника служили как предшествующие по времени акты (Русская Правда, Псковская судная грамота) так и нормы обычного права, а последний пласт правовой материи никаким единообразием по природе своей не обладает. Крестьянское население руководствовалось как раз обычаями своей местности, а не государственным законодательством. Именно это обстоятельство отмечал М.Ф. Владимирский-Буданов, констатируя: «Общий ход истории источников права в Московском государстве хотя и ведет к окончательному торжеству закона над обычным правом, но указывает, что само законодательство старается лишь узаконить обычай. Установление произвольных норм начинается лишь с конца XVII в. Поэтому мы вправе назвать московский период временем равновесия закона и обычая». Кроме всего прочего, на правовом развитии страны отрицательно сказывался медленный рост городов как центров формирования нового менталитета, ориентированного на инновационное поведение. Русский город до конца XVIII века в основном оставался местом нахождения администрации, а не центром развития торговли и науки (по сравнению с городами Запада). Как полагает Л.В. Беловинский, анализируя культуру российской повседневности, «на Руси никакой городской независимости и самоуправления не существовало: городом управлял посаженный великим князем посадник, а позже - воевода, которому принадлежала вся полнота судебной, административной и военной власти. И городское население здесь было зависимым - если не от отдельных феодалов (население так называемых белых слобод платило подати не государю, а светским или церковным феодалам), то уж во всяком случае от великого князя, а затем царя».
Также следует принять во внимание и то обстоятельство, что ни римское право, ни византийское не смогли оказать на повседневный юридический быт России существенного воздействия. По мнению ряда авторов, «византийское право уступало классическому римскому праву именно с точки зрения формально-юридической: его понятия, терминология были сравнительно неопределенны, расплывчаты, носили более конкурентный характер. Данное различие усугубилось в средние века. Римское право в Западной Европе было подвергнуто научной разработке в университетах, тогда как византийское право в России подобной разработке не подвергалось». Эти же исследователи верно отметили еще две характерные особенности русского права XV-XVII вв. Во-первых, отсутствовала специальная терминология: живая речь и правовые понятия взаимодействовали без видимых сложностей и для этого процесса не требовалось специального образования. Во-вторых, юриспруденция ориентировалась на конкретные споры, носила сугубо практический характер и не создавала условий для формирования корпоративных организаций юристов. Их место длительное время занимали приказные дьяки.
Тогда становится понятной и проблематика, волновавшая интеллектуальные круги России рассматриваемого нами периода, а именно - присутствие во всех размышлениях о природе государства и власти категории «правда». Практически все ученые, независимо от собственных субъективных представлений и идеологических позиций, едины в том, что «правда» - категория этическая, а не собственно-юридическая. Так, по мысли Ю.В. Ячменева, «в категории "правда" в традиции русской философской мысли выражается ценностное понимание истины бытия. Ценности, с одной стороны, не могут иметь самодовлеющего значения вне человеческого субъективного бытия, с другой - должны быть соотнесены с более высокими и совершенными планами бытия. Они выступают одним из способов, эталоном синергийного стремления человека к Богу». Следовательно, право - один из путей приближения к правде и истине, причем путь этот несовершенен и ненадежен. Русская политическая мысль XV-XVII вв. уделяла гораздо больше внимания образу идеального правителя, а не правовым способам ограничения государственной власти. Православная церковь, достигшая в XVI в. апогея своего могущества, также не стремилась к ограничению всевластия государства, а нелицеприятные эпитеты, которыми крупнейший идеолог «стяжательства» Иосиф Володский обозначал верховную власть, связаны, на наш взгляд, с неудавшимися попытками Ивана III осуществить секуляризацию церковных земель.
Это вполне естественно, так как любое традиционное общество опирается не на позитивное право и тем более не на представления о «естественных правах человека», а на мононормативное регулирование межличностных и сословных отношений. В российском менталитете синкретизм сознания и мышления проявляется почти так же ярко, как и в странах Востока. Этому активно способствовала и православная церковь, идущая рука об руку с верховной властью. По верному суждению Л.А. Андреевой, «режим политического элитизма во главе с "наместником Христа" выводил из догматов христианства свою политическую философию: человеку нужна не свобода, а принуждение, самодержавие же, как сильная единоличная власть, является необходимым условием общественного порядка и потому отвечает тем планам, по которым сам Творец построил жизнь человека на земле». В дуальной конструкции: «права - обязанности» традиционное общество в любом регионе мира опирается на последний элемент (обязывание). В российской политико-правовой традиции примат обязывания выражен в идее всеобщего служения с неравной степенью ответственности: монарх - перед Богом (при условии, что личность самого правителя не обожествляется), а подданные - перед Богом, монархом и значительным количеством должностных лиц. Как справедливо полагает С.Д. Домников, «власть в традиционном обществе являет собой власть от Бога. Она надземна и ее связь с землей - это связь принципиально иного свойства, чем связь с землей крестьянина. Это связь ургийного небесного порядка с гоническим, земным (иератический брак), воплощение идеи верховенства в космической иерархии миров. Это в буквальном смысле власть над землей.
Ее функции, прежде всего, распорядительные. В данной трактовке земля - это не только почва, недра и растительность, но и люди, проживающие на ней. В основе такой власти как верховенства лежит функция жизнеобеспечения не только управления, но и защиты, покровительства над подвластной территорией, обеспечение порядка и благополучия ("счастия земного"). Отсюда уже выводится право "кормления" представителей власти с земли». При подобной трактовке власти можно сделать вывод о том, что право (в европейском понимании) не может привиться в сознании человека, лишенного собственности и безопасности для жизни, а также юридически несвободного. Право же Запада по своей сущности двухосновно: это римское право и городские вольности.
В России, напротив, эти явления не имели какого-либо самостоятельного значения, так как «окончательно установился режим цезаропапизма.
К этому времени экономический базис был приведен в соответствие с религиозно-политической надстройкой: российский самодержец стал монополистом в торговле и промышленности, собственником большей части земли (дворяне не являлись владельцами поместий, которые были отданы им царем лишь в управление на условиях обязательного несения царской службы). Абсолютная политическая власть российских самодержцев была адекватна их экономическому могуществу». Отношения собственности не были развиты настолько, чтобы получить должную правовую защиту и, по сути, на всех уровнях социума основное внимание уделялось месту человека в иерархической системе власти. Идея всеобщего служения, в принципе, несовместима не только с правом как мерой свободы, но и с правом-привилегией сословно-цехового строя. Этот последний предполагает, что личность, принадлежа к той или иной корпорации (цеху), либо являясь по рождению членом признаваемого верховной властью сословия (дворянство, духовенство), обладает соответствующими правами, нарушить которые верховная власть не может (например, освобождение дворянства и духовенства от телесных наказаний. В России эти права дворянство получило только в 1785 г. на основании уже упоминавшейся «Жалованной грамоты»). В качестве ценностной шкалы традиционное общество использует степень близости человека к власти в рамках определенной социальной группы. Характерны в этой связи результаты исследования П.В. Лукина, направленные на изучение представлений широких народных масс о государственной власти в России после Смутного времени. Ученый на значительном архивном материале показал, что «царь мог выступать в народных представлениях в качестве своего рода абсолютной ценности, когда, для того чтобы указать какому-либо человеку на его место, он сопоставлялся с царем. Присутствовала в народных представлениях и идея о прямой зависимости личного благосостояния каждого индивида от "государевой милости". Особенно это характерно было, видимо, для всех категорий служилых людей, где эта взаимосвязь четко выражалась материально в форме жалования».
Таким образом, до реформ Петра Великого и рецепции рационализированных правовых идей и законодательства стран Запада в России невозможно говорить о юриспруденции как науке, да и о светском характере политических институтов. Верховная власть воспринималась населением как «гроза» (пользуясь выражением известного публициста XVI в. И. Пересветова), следовательно, была явлением сверхчеловеческим и сверхправовым, противостоять которому невозможно. Пожалуй, только Ю. Крижанич, европейски образованный мыслитель, исходил из того факта, что надругательство над человеческим достоинством и введение несправедливых законов есть «людодерство». Чтобы ничего подобного не происходило, монарх должен сам знать действующее законодательство и поступать сообразно его установлениям. Для этого же необходимы осознание личной индивидуальности и неповторимости каждого человека и отход от религиозно-мифологического мышления, столь ярко проявляющегося в российском менталитете. По мнению В. Феллера, «в мифе нет индивидуальной судьбы, а есть только общая судьба, персонифицированная вечными богами и героями. Мифологическое сознание нацелено на вечность, на абсолют, а историческое сознание нацелено на бессмертие, не абсолют. Миф формирует положительное содержание цели, история - отрицательное, миф утверждает свою сопричастность абсолютному времени вечности, история - лишь возможность бессмертия (возможность не умереть)».
Кроме всего прочего, невосприимчивость русского населения к рациональному типу правопонимания была связана с особенностями православия. Оно, в отличие от католицизма и протестантизма, не эволюционировало вместе с обществом и не испытало потребности соединить светское знание с догматами веры. Россия не прошла через собственные Возрождение и Реформацию, что не могло не сказаться на менталитете населения.
Направленность размышлений российских интеллектуалов на разрешение «последних вопросов бытия» определилась, конечно, не в период Империи, а была во многом результатом подчинения Золотой Орде, связанным с невозможностью открытого сопротивления. На этом этапе православное духовенство действительно сыграло свою положительную роль, став идеологическим центром воссоздания государственности (XIV-XV вв.). В дальнейшем же, по мнению ряда ученых, наступил период стагнации общественных отношений и постоянной борьбы с ростками внерелигиозного знания. Также важным, но малоизученным фактом оказалось влияние языческих представлений, не исчезнувших после Крещения Руси и сохранившихся до наших дней. В связи с последним известный экономист И.Д. Афанасеко отмечает: «Принятие христианства явилось первой попыткой привязать Русь к Западному миру, и она показала, что восприятие чужой культуры и веры подчиняется определенному закону. Метод восприятия чужой культуры можно сравнить с эффектом возвратной волны. Воспроизведем его суть. Культура (и вера как ее элемент) способна распространяться из одной социосферы на другие. Но в новой среде она не воспроизводится адекватно, если для нее там нет соответствующих условий.
Идеи на новом месте перерабатываются и, видоизмененные, возвращаются обратно. В измененном виде они воспринимаются прежде всего людьми с неустойчивым стереотипом поведения и теми, чей уровень развития ниже среднего. Возвратный поток может захлестнуть и сам центр, откуда идеи исходили, и заставить его эволюционировать совсем в ином направлении».
Действительно, как мы уже не раз отмечали выше, византийская культура, в том числе и правовая, сложилась за много столетий до образования Руси, а Московское государство застало лишь тусклый отблеск былого величия христианской Империи. Византийская же юриспруденция, достигнув пика своего развития в VI-VIII вв., к XV столетию уже утратила какое бы то ни было значение не только для других государств, но, прежде всего, для собственной страны, прекратившей существование в 1453 г.
Как отмечает В.Н. Синюков, «самая страшная рецепция в русской политической истории - это фактическое превращение России в Третий Рим, в клонированного мертвеца, продлившего свою закончившуюся жизнь за счет питательных соков славянской культуры. История уберегла Россию, ценой жертвы поражения в мировой войне, от овладения Константинополем и окончательной утраты таким образом национальной конфигурации своей государственной почвы».
Переходный период второй половины XVII в. привел к определенным изменениям и эволюции правосознания у части образованного слоя Российского государства. Первой вехой трансформации социума было принятие Соборного Уложения 1649 г. По сути, оно - первый русский кодекс, охвативший значительные сферы общественных отношений и вводивший определенное единообразие в правоприменительную практику. По меркам XVII столетия Уложение было отпечатано огромным тиражом в две с лишним тысячи экземпляров и разослано на места и в центральные учреждения. Согласно позиции Н.А. Омельченко, «Соборное уложение провозглашало принцип равного суда для всех чинов, защиту личности с учетом ее сословного статуса и определяло положение всех основных сословий русского государства. В связи с отменой "урочных лет" и введением бессрочного сыска беглых крестьян было юридически оформлено крепостное право, крестьяне окончательно прикреплялись к земле. Одновременно Уложение обособляло в замкнутое сословие городское население, прикрепив его к городскому посаду. <…> Значительно ограничивались владельческие права церкви, что свидетельствовало о стремлении правительства подчинить церковь государству». Текст Уложения, тем не менее, основывался не на общих определениях и терминах, а, как и прежнее законодательство, строился на казуистических началах. Реальная общественная жизнь не часто сталкивала человека с законом, и роль традиций поэтому не уменьшалась. Неграмотность же большинства населения также не способствовала росту правосознания. В принципе, для сословного общества позитивное право во многом остается излишним. Как верно отмечает Т.В. Кашанина, «сословное правовое регулирование не охватывало все стороны жизни сословий. Оно осуществлялось фрагментарно (приобретение права собственности на землю, установление повинностей крестьян, проведение ярмарок и т.д.). Та или иная сторона социальной жизни попадала в сферу правового регулирования по мере возникновения потребностей, определяемых самими членами того или иного сословия. Потребности же зависели от степени взаимодействия людей: чем оно было теснее, тем больший круг вопросов необходимо было упорядочивать с помощью правовых норм».
Кроме всего прочего, отметим и то обстоятельство, что проект Уложения составлялся непрофессионалами, вряд ли знакомыми с юриспруденцией своего времени (с научно-теоретической точки зрения) и, тем более, с какими-либо правовыми концепциями и школами. И все же, по утверждению известного культуролога В.М. Живова, исследовавшего особенности русского права и менталитет допетровской эпохи, «новизна Уложения проявляется прежде всего в том, что это сознательно составленный законодательный кодекс, вводящийся прямым действием царской власти и устанавливающий новый порядок. Сам характер составления Уложения, в частности включение в него целых разделов Литовского Статута, показывает, что Уложение не только фиксировало действующие нормы, но и вводило юридическую регламентацию таких сфер, которые раньше лежали вне четкой правовой нормы. Во всем этом Уложение принципиально отличалось от Судебников предшествующей эпохи, бывших, если несколько огрублять формулировки, не столько законоустанавливающими актами, сколько полезными компиляциями действующего права».
По своей структуре Уложение состояло из достаточно большого количества «протоотраслей» права (их выделение опирается на фактическое содержание норм, а не на теоретическое обоснование). К таким «отраслям» относились:
- государственное право (защита интересов верховной власти, церкви и системы приказного управления);
- судоустройство и судопроизводство;
- гражданское право;
- уголовное право;
- правовой статус отдельных профессиональных и социальных групп.
Исследователи отмечают такое интересное обстоятельство: «На полях Соборного уложения имеются пометы с указанием, откуда заимствована та или иная статья. Наряду с Судебниками 1497 и 1550 гг., указами «прежних великих Государей Царей и великих князей Российских», боярскими приговорами, указными книгами московских приказов, среди этих источников упоминаются "градские законы греческих царей" и Литовский статут 1588 г. Не менее двадцати статей Соборного уложения 1649 г. происходили из "градских законов греческих царей" - византийского юридического сборника, составленного в 70-е годы IX в., в период совместного правления императоров Василия, Константина и Льва».
Трансформация законодательства и общественного правосознания в целом поставила на первое место вопрос о роли личности в формировании правовой культуры страны. Это, в свою очередь, вело к постепенному осознанию необходимости формальной законности в деятельности государственного аппарата. Внешне этот процесс выражался в расщеплении единого понятия «правообязанность» на субъективные права и юридические обязанности. Однако эта дифференциация проходила крайне медленно, и целостное представление о роли и месте человека в мире исходило из факта господства традиционализма, который является характерной чертой отечественного правопонимания. Традиционализм как таковой, по верному замечанию И.Ю. Козлихина, «это, скорее, стиль жизни, чем определенная идеология, его суть раскрывается уже в самом названии - традиционализм означает приверженность традициям, моральным и религиозным ценностям, святость таких институтов, как семья, община, церковь».
Соответственно, столкновение позитивного права и традиционного мировоззрения ведет к вытеснению первого из сферы «сущего» и в значительной степени способствует воспроизводству существующих порядков.
Разрыв же между «сущим» и «должным» воспринимается как совершенно нормальное явление. В связи с этим известный правовед дореволюционной эпохи Ф.В. Тарановский отмечает, что «несоответствие законодательных определений социальной действительности не может служить основанием к тому, чтобы игнорировать постановления закона при изучении эпохи или, что еще хуже, совершенно о них умалчивать. Такое несоответствие в большей или меньшей степени свойственно всем абсолютным правлениям.
Соблюдение собственных законов оказывается для государственного абсолютизма психологически и политически невозможным. Абсолютные правления разнятся между собою только по степени усложнения в них государственной власти от ею же самой признанных и установленных правовых принципов и законодательных определений». Во многом это положение сохранялось и в последующую эпоху, связанную с модернизацией страны по европейским образцам.